Скопус. Антология поэзии и прозы

Удача

Сэт не летал на далекие планеты. Он был глубоко убежден в том, что чудо — вроде вывернутой наизнанку рубашки. Надо снять с себя одежду окружающего и вывернуть ее наоборот. Тут все и начнется.

— Послушай, Сэт, — сказал ему однажды знакомый пилот, — а тебе самому довелось хоть раз вывернуться в это самое, о чем ты так много толкуешь?

Пилот летал на чужие планеты. И Сэт промолчал, только поежился от ветра.

— Ты объясни как сможешь, — приставал тот. — Я пойму…

Но Сэт снова промолчал. Медленно они шли по улице. Яркое освещение и холодный порывистый ветер создавали ощущение неустроенности и настороженности.

— Убрать бы ветер, — наконец пробормотал Сэт.

— Что ты?

— Да нет, ничего. Не люблю ветреной погоды. И слишком ярко сегодня. Знаешь, ответить тебе непросто. А объяснить и того труднее. Ведь это, как больные зубы. Либо они у тебя есть, и ты понимаешь эту боль. Либо их нет, тогда бесполезно. Ты не знаешь зубной боли, и все тут.

— Ну это свинство, — в запальчивости воскликнул пилот. — Свинство так говорить. Я, мол, знаю, но как тебе, дураку, объяснишь?! Слишком ты много на себя берешь.

Сэт вздохнул.

— Да не беру я ничего на себя, — сказал он. — Только пойми: есть вещи, которые объяснить труднее, чем алгебру или геометрию. Нет для них общедоступной логики. А ведь только ей мы верим в наш просвещенный век. Пойдем лучше, посидим где-нибудь.

В маленьком накуренном помещении ресторанчика было тепло и разгоряченно радушно. На скатерти желтели пятна, но поданное пиво оказалось свежим и холодным. За соседним столиком одиноко сидел пожилой человек с наружностью не то отставного военного, не то бывшего бармена. Круглое мясистое лицо, коротенькая щеточка усов. Из-под набрякших век холодно смотрели равнодушные глаза неопределенного серо-голубого цвета.

Неожиданно на его лице появилось нечто вроде улыбки, и он хрипловато протянул:

— Привет, Сэт. Не узнаешь?

И, не дожидаясь ответа, подсел к их столику. Сэт улыбнулся в ответ и протянул ему руку.

— Это Тилли, — представил он пилоту вновь подсевшего.

— Кстати, вот у кого можно обо всем расспросить. Он нам послужит если не доказательством, то примером. Послушай, Тилли, мой товарищ жаждет узнать о мире, что шиворот-навыворот, или, попросту говоря, о чудесах. Я так тебя понял?

— Ну, если хочешь, то пусть это будет о чудесах.

— Тилли, расскажи нам о чуде, у тебя оно было, Тилли, не так ли?

— Сэт, я уже стар, а ты все еще обращаешься ко мне как к ребенку. Какое там, к дьяволу, чудо. Вся моя жизнь — это сплошное и безысходное чудо. Ты хочешь заставить меня рассказывать автобиографию? Не слишком ли это жирно для такой скромной персоны? Кто твой приятель, кстати?

— Он пилот, Тилли. Он летает в чужие миры, а хочет чудесного здесь, в мире нашем. Понимаешь, хочет. Да не надо нам твоей биографии. Ты лучше расскажи о том случае, когда, помнишь, тебе безумно повезло. Такое бывает редко. А раз редко, значит — чудо. А чудо — это и есть мир шиворот-навыворот.

Лицо Тилли неожиданно сморщилось от хихиканья.

— Вам везло когда-нибудь? — обратился он к пилоту, вытирая выступившие от смеха слезы.

— Иногда везло. Хотя трудно сказать. Что такое везло — не везло?

— Раз не знаешь, — тон Тилли стал старчески ядовитым, — значит, не везло. А вот мне однажды везло. Ух, как везло. Я чуть не свихнулся. Но зато теперь я знаю точно — хуже нет, когда везет.

— Но почему же?

— Не перебивай старого Тилли, если хочешь послушать. Сэт, закажи мне еще стаканчик. Так вот как было дело…

Было утро. В распахнутое окно проскальзывали отдаленные шорохи большого города, шарканье подошв. Вдалеке гудели автомобили. День был пасмурным. Небо напоминало старую стертую промокательную бумагу. Казалось, вот-вот в самом тонком месте набухнет и потихоньку польется вниз безрадостная моросящая сырость. Но настроение у проснувшегося Тилли было на редкость хорошим. Не торопясь, он одевался. Полез рукой в карман и с глубоким удовлетворением вытащил несколько бумажек. Позавтракать и опохмелиться хватит, а там будет видно. В голове мелькнули воспоминания. Вчера…

Спустя полчаса Тилли с зонтиком, не торопясь, шагал в ближайшее кафе. За чистеньким маленьким столиком при виде графинчика с водкой и аппетитной острой закуски его настроение еще сильнее подпрыгнуло.

За столиком он был не один. Напротив сидел мрачный, взлохмаченный субъект и, не поднимая глаз, меланхолично ковырял вилкой в тарелке с яичницей. Неожиданно он в упор посмотрел на Тилли и заявил:

— Прекрасное настроение, а?

— Прекрасное, а что? — Тилли нахмурился.

— Хотите испорчу?

— …?

— То-то же, — субъект назидательно ткнул салфеткой в тарелку и, лениво откинувшись на спинку стула, принялся рассматривать пуговицу на пиджаке у Тилли.

Тот не нашелся. Повисла тишина.

Незнакомец неожиданно заговорил:

— У меня есть предложение. Хотите удачу? В чистом виде, без обмана, но только надолго, не на один день и не на два, а насовсем. Передаю, так сказать, из рук в руки.

«Наверное, сумасшедший», — подумал уже захмелевший от рюмки Тилли и поискал глазами официанта. Угадав его мысли, незнакомец усмехнулся.

— Бросьте, я вполне нормален. Хотите или нет?

— Кто же не хочет? — Тилли произнес это очень осторожно и выжидательно посмотрел на собеседника.

Тот закурил, погасил спичку, задумчиво затянулся, и, выпустив клуб дыма, коротко бросил: «Идет» — и тут же полез за чем-то под стол. Тилли с любопытством наклонился. Под столом стоял большой портфель незнакомца, из которого тот и извлек какую-то маленькую тряпицу.

— Вот, — произнес он, — берите и наслаждайтесь, — и протянул тряпицу Тилли.

Недоумевая, Тилли молча принял кусок материи из рук собеседника, а когда снова поднял глаза, то напротив никого не было. Ничего не понимая, он перевел взгляд на тряпицу, потом — на пустое место. Подошел официант и подал счет. Тилли молча расплатился и в сильном недоумении направился к двери. Он услыхал визг тормозов и как во сне увидел сбегавшуюся публику. Протиснулся поближе. На асфальте, судорожно скрючив далеко отброшенную руку, лежал его недавний собеседник. По бледному, мрачному лицу тоненькой струйкой текла кровь. На мокрой мостовой, быстро темнея, расплывалось неприятное пятно. Вздрогнув, Тилли отвел глаза, быстро протолкался через толпу зевак и поспешным шагом, почти бегом, бросился в сторону.

«Вот и первая удача, — мелькнуло в его разом протрезвевшей голове, — чуть раньше — и я бы мог там сейчас лежать». От этой мысли ему стало жарко. Он вспотел. Тряпица жгла руку. Злобно выругавшись, Тилли резко разжал руку, пытаясь стряхнуть лоскуток. Но тряпица, будто ядовитое насекомое, прилипла к ладони. Его затошнило от страха. Он попытался взять себя в руки, засунул тряпку в карман, вынул руку. Тряпица осталась в кармане.

«Значит, нельзя хотеть выбросить, — подумал он, — а зачем, собственно, выбрасывать? Быть может, она мне жизнь спасла».

Тут он вспомнил, что деньги у него кончились и надо что-то придумать. Мысли о будущем изменили его настрой и отношение к тряпице. «Если это удача, — подумал он, — то нет ничего проще, воспользуйся ею. Чего ты испугался, дурак?»

Так сказал он себе и приободрился. Вспомнил, что сегодня игровой день на ипподроме. А вчера знакомый наездник подсказал ему двух лошадок.

«Ну вот и проверим удачу», — подумал он с каким-то вызовом, и даже усмешка заиграла на губах. Но тут перед глазами всплыла скрюченная рука на асфальте, усмешка погасла, и Тилли поежился. Потом сплюнул ухарски и вскочил в трамвай, что шел на ипподром.

Огромное поле ипподрома мокро поблескивало. Небо еще хмурилось, но уже где-то сбоку голубел чистый лоскут. Тучи пухли и неслись все быстрее, разрывая себя в клочья. Ветер переменился, потеплел и, разбухая влажной сыростью, широко раздувал флаги вдоль дорожки. Возле касс, в переходах гулко сновала взбудораженная публика.

«Проверять — так проверять», — решил Тилли и единственный свой рубль, впрочем, не без некоторого мучительного колебания, поставил в первых двух заездах на лошадей под первыми номерами, один-один. Наездник еще вчера сказал ставить на три-восемь.

Прозвучал гонг. Толпа ринулась на трибуны. Залы опустели. Только возле буфета кто-то еще давился бутербродом.

«Посмотрим», — Тилли не спеша направился на трибуны. Лошади уже прошли четверть круга. Толпа гудела. Шум усиливался. Слышались отдельные выкрики. Полкруга. «Впереди под номером 3 идет Рона», — бесстрастно бухнул репродуктор.

«Идиот», — подумал о себе Тилли.

Лошади резко вывернули на финишную прямую. Впереди красиво летела лошадь под номером три. Но следом за ней, совсем близко, настигая, шел первый номер! Гул перешел в рев. Трибуны неистовствовали.

Первой линию финиша пересекла лошадь под номером один. Яростная ругань, недоумение, свист полетели над ипподромом. Кто-то в бешенстве кромсал программку. С радостным еканьем внутри Тилли направился в кассовый зал. Подошел к буфету и заказал себе пива.

«Не буду смотреть второй заезд, — решил он. — Чтобы не сглазить».

В ординаре за первый номер выдали фантастическую сумму. На него никто не ставил. Выиграли случайные чудаки.

Гонг. Снова все ринулись на трибуны. Начался второй заезд. Тилли удобно устроился на скамье возле буфета. В окошечках маячили кассирши. Буфетчица отдыхала. Снаружи донесся рев. В зале появились первые неистово жестикулирующие игроки. Внезапно наступила тишина. Все напряженно смотрели в сторону динамиков.

«Первой под номером один закончила дистанцию Корона под управлением наездника Фукса. Номер восемь проиграл…»

Внутри у Тилли вдруг стало горячо-горячо, во всем теле появилась какая-то непонятная слабость. Он подошел к кассе и протянул свой билет. Ближайшие к нему игроки молча придвинулись, напряженно дыша. Они заметили билет. Кассирша долго рассматривала маленькую картонку. Появился полицейский и предупредительно остановился позади Тилли.

— Вас проводить? — спросил он.

Тилли обернулся недоумевая. Полицейский улыбнулся и пояснил:

— Большая сумма…

Кассирша отсчитывала бумажки. В глазах у Тилли потемнело. Потными руками он, не поднимая глаз, рассовывал их по карманам. Кольцо людей, плотно его обступивших, медленно сжималось.

— Расходитесь, граждане, — голос полицейского слегка подрагивал.

Тилли был единственным, кто поставил на комбинацию один-один. Взгляды десятков глаз, завистливые, недоумевающие, злые, ненавидящие, жалили его.

— Проводите меня, пожалуйста, — устало обратился он к полицейскому.

Покрикивая и расталкивая толпу, тот медленно направился к выходу. Тилли поплелся следом. Кто-то с надрывным воплем: «Одолжи!» — ринулся к нему. Полицейский ловким движением оттолкнул просителя, и они благополучно вышли на улицу.

В такси он старался ни о чем не думать. Навалилась усталость, и откровенно хотелось разрыдаться. Все проблемы были решены. Бороться больше было не за что. Настолько все случившееся ошеломляло, что где-то внутри смутно шевелилась мысль: а лучше бы этого и не было.

Но, так или иначе, карманы Тилли были набиты деньгами, а такси не спеша катило по вечерним улицам. Мир продолжал свое существование, и Тилли тоже. И хоть все переменилось для него, в сущности, ничто не изменилось в мире. «Но как же так?» — спрашивал он себя. Все изменилось, и все осталось прежним? От этой неразрешимости мысли путались, и безумно вдруг захотелось спать…

Старого Фокса знали все. Знал его и Тилли. Он пришел к нему на следующий день и сказал:

— Слушай, Фокс. Я выиграл много денег. Помоги мне.

Фокс, мельком взглянув на него, молча продолжал раскладывать пасьянс.

— Тебе помочь истратить или ты хочешь уюта? — спросил он наконец, удовлетворенно сгребая карты.

— Я хочу, чтобы мне было лучше. Я не жил, когда много денег в кармане, и теперь мне немного не по себе, понимаешь?

— Значит, хочешь уюта. Ты знаешь Клару?

— Кто же ее не знает, Фокс?

— Вот и пойди к ней, с нею будет уют, — Фокс уложил аккуратно карты в коробочку. — Иди, иди, а мне сейчас некогда.

— …?

— Да иди же. Все знают, что она к тебе неравнодушна, — и Фокс поднялся из-за столика, давая понять, что аудиенция окончена.

Тилли медленно брел по улице.

«До розыгрыша остался один день», — глухо рявкнул рядом с ним голос. Машинально Тилли подошел к столику и купил билет. Светофор сменился на зеленый. Машины, набирая скорость, дружно взвыли моторами. Маленькая девочка прилипла носом к витрине. Ее мамаша, отвернувшись, о чем-то оживлённо болтала с накрашенной толстухой. Поблескивая красненьким огоньком, по тротуару прямо под ноги Тилли катился окурок. Все спешило, жило, чирикало, бормотало. А Тилли вдруг почувствовал себя где-то вне этого всего. Сознание его расширилось и ушло в пустоту.

Скрипнули тормоза автобуса. Дверцы лязгнули, и посыпались люди. Он пришел в себя, грустно вздохнул, ощутив себя каким-то старым и деревянным. Плеча коснулась чья-то рука. Резко обернулся.

— Клара?!

— Здравствуй, Тилли. Ты не рад меня видеть?

— Ну что ты, — он смешался, — очень рад. Я сам хотел к тебе зайти.

— А я пришла сама.

Тилли насторожился.

— Ты видела старого Фокса?

— Нет. А что?

— А как же ты меня нашла тогда и… зачем? — Тилли спрашивал, осторожно выбирая слова, запинаясь, хотя внутри все кричало одним вопросительно-восклицательным криком.

— Ты не понял меня. Я была у своей тетки. Она здесь живет неподалеку, и увидела, как ты стоишь с полчаса, озираешься и вообще в какой-то растерянности. Вот и решила подойти спросить. У тебя все в порядке?

— Не совсем, Клара.

— А что случилось, ты заболел?

— Нет, у меня просто слишком много денег.

Она расхохоталась.

— Но это же значит, слишком все в порядке.

— Действительно, слишком…

— Но что с тобой?!

Он молча смотрел на нее. Улыбка сошла с губ девушки.

— Привет, Тилли. Говорят, ты выиграл много денег?

— Здравствуй, Тилли. Говорят, ты богач теперь.

Знакомые наперебой с ним здоровались. Совали руки, похлопывали по спине. Он стоял и молчал. Голоса доносились вроде издалека. Из пустого и беззвучного он видел маленькие фигурки, себя, Клару. Юркие автомобильчики. Клетчатые коробочки домов. Потом уже весь город. Все дальше, дальше, и только совсем рядом монотонно бубнил кто-то: «…Тилли, Тилли, Тилли-бом. Загорелся кошкин дом. Тилли, Тилли, Тилли-бом…»

Старый Тилли замолчал. Сэт потягивал пиво. Пилот, внутренне скучая, тем не менее изобразил на лице готовность слушать дальше.

— Ладно, не буду утомлять вас перечислениями. С того дня мне просто везло, и этого достаточно. И вот через месяца два-три я понял, почему тот человек, что дал мне лоскуток удачи, был так мрачен. Слишком большое везение, ребятки, еще тягостнее, чем неудачи. Собственно, жить стало незачем.

Он замолчал. Потом неожиданно захихикал.

— А сколько раз я пытался избавиться от этой тряпицы.

Она, как бальзаковская шагреневая кожа, не горела, не выбрасывалась. А отдать другому боялся.

— Чего же вы боялись? — вежливо спросил пилот.

— А вот Сэт вам может объяснить.

Сэт молчал. Пилот, вопросительно на него глядя, налил себе пива. Вся эта история начинала ему откровенно надоедать. Да и не верил он, говоря по правде, ни единому слову этого неухоженного старика. Сэт пошевелился и спокойно ответил:

— Видишь ли, удача мстит тем, кто от нее отказывается. Это все равно, что падать с горы. Чем выше забрался, тем опаснее и больнее. Неудачи упорствуют и удерживают. Везение просто мстит.

Пилот кивнул, хотя ничего не понял. Затем снова посмотрел на Тилли.

— Чем все это кончилось?

— Я ее отдал.

— И ничего не случилось?

Тилли молча выдвинул из-за стола ноги и приподнял старые замусоленные штанины. Пилот увидел два протеза.

— Я в тот же день попал под трамвай…

История становилась тягостной. Сэт молча продолжал потягивать пиво. Тилли тоже замолчал. Нужно было расходиться. Пилот сделал еще одну попытку:

— А кому вы отдали эту тряпичную удачу? — сострил он.

— А вот Сэту.

Пилот посмотрел на Сэта. Тот спокойно полез в карман и вытащил маленький лоскуток материи. Подержал его некоторое время на ладони, затем резким движением попытался стряхнуть на пол. Лоскуток будто прилип к его пальцам.

— Вот она самая, — он зажег спичку и поднес ее к тряпке.

Спичка, догорев, погасла. Он бросил ее в пепельницу. Лоскуток не загорелся.

— Видишь, старый Тилли не врет, — прохрипел старик.

Официант принес еще пива. Пилот устал. Все казалось ему каким-то фокусничеством на уровне балагана средней руки.

— Ну а тебе она не стала в тягость? — спросил он, чтобы как-то поддержать беседу.

— Нет, — Сэт спрятал тряпочку в карман, — у меня почти нет желаний, поэтому удача бессильна.

Наступило молчание. Пора было уходить. Пилот все же не выдержал:

— Знаешь, Сэт, откровенно говоря, я не ожидал от тебя мистических историй. Мне они всегда не нравились. Но, в конце концов, я сам напросился, так что уж объясни, будь любезен, при чем здесь твоя излюбленная вывернутость наизнанку?

— Изнанки, пилот, просто нет. Или, если хочешь, она только и есть. Живем-то мы в изнаночном мире. А лоскуток настоящий, без подделки.

— Почему же он тогда мстит, этот настоящий мир?

— Счастье одного, несчастье другого.

— Я не понимаю твоих иносказаний, — пилот разозлился. — Сожалею, что потащился с тобой сюда. — Он посмотрел на часы. — Мне пора.

Ресторанчик пустел. Сэт поднялся и позвал официанта.

— Ну, спасибо тебе, Тилли, за рассказ, — сказал он и пожал старику руку. — Пошли, — обратился он к пилоту.

Они вышли на улицу. Ветер к ночи усилился и теперь гулко, распластавшись, бесчинствовал в узком переулке. Фонари раскачивались, как китайские болванчики. Круг, свет. Круг-свет. Сэт поднял воротник, поежился. Пилот, глубоко засунув руки в карманы, пытался придумать какую-нибудь фразу на прощание. Ветер носился с шелестом и присвистом. Вот он яростно начал отдирать какой-то плакат, потом остановился передохнуть на мгновение и неожиданно всей своей пружинящей массой ринулся на будку мороженщика, подфутболив по пути кем-то брошенную газету. Шелестя и переворачиваясь, как вялое тело утопленника, она мягко перевалилась на мостовую и, подхваченная новой волной, исчезла в подворотне напротив.

— Послушай, Сэт, — голос пилота подрагивал от волнения, — у тебя же нет желаний, ты сам сказал. Отдай мне…

Сэт резко остановился. Глянул остро.

— Ты все напутал, пилот. И до, и после. Той удачи не существует. Тилли просто пьяница, а ноги потерял еще в детстве.

Он повернулся и, не попрощавшись, зашагал прочь. Ветер ловко вывернулся из-под дома и швырнул в лицо пилоту горсть пыли. Впереди, пошатываясь, брела фигура пьяного. Сквозь шум ветра долетело: Тилли, Тилли, Тилли-бом… загорелся кошкин до… последнюю согласную проглотил ветер.