Скопус. Антология поэзии и прозы

Как странно слушать ветра недозвон

И крики филина из шепота разлуки

И гнущегося стебля будто стон

Из шелеста немых прощаний руки

И плач невыразимо — за стеной,

и ночь пустую коротать одной.

Одинокое молчанье наше

Обоюдного касанья тоньше.

И по залам пророческих слов потемнелых

Колокольчиком череп бежит очумелый.

Здесь кроме тишины кого-то нет;

Кого-то нет, осталось удивленье;

Струится дождь, как тихий, тонкий свет,

Намокший лист — зеленое затменье,

Намокший лист — намек освобожденья,

Разрыв, теперь мы людям не чета,

Теперь мы чуть — от ветра отклоненье,

Хоть ветра нет, есть чистота листа.

Здесь кроме тишины поэта нет;

Намокших листьев удивленье,

Струится дождь так тихо, словно свет,

Как таинство его освобожденья.

Он понял: здесь не нужен парабеллум;

Ни мрака на душе, ни даже легкой грусти,

А счастье здесь не стоит даже птичьего хвоста —

В такт тишине растаять —

Мокнет красота,

И капли тяжелы, как свежесть жутко-белая,

И капли тяжелы, как свежесть —

Шутка белая, не помню:

Осень ли, весна с дождя слетела;

Запомним путь слетевшего листа.

В мире нет сильней мучений,

Чем искать им выражений.

В мире нет страшней страданий,

Чем слова для них найти.

Мои хрупкие пути

Затерялись где-то.

Почему моя тоска

Уже кем-то названа!?

Почему моя душа

В чьих то строчках, как в тенетах?

Я не знал в себе поэта.

Если б знали мы пути,

Было б некуда идти.

Ветер стих, растворилось окно,

Кромка ночи в излучинах гор чуть заметна;

Даже черти не скажут — как мне черно,

Ведь тоска у чертей одноцветна.

Кто из нас терпением сильней,

Глубины страдания мудрей?

Мы долгие наброски душ в реке —

Далеком сердце расстояний,

Чье русло суше — то целительно в изгнаньи,

Но в страстном поединке ожиданий

Иссохшая душа нежней.

Дни мои, что комья смеха

У играющих в снежки;

Снег, в зубах звенящих — эхо

Треснувшей в гробу доски.

Словно съежившийся скряга

С нищего сканючил грош;

Словно в слезную бумагу

С кляксой завернулась вошь.

Путь мой — словно путник в пасти

Радости чужой — поник.

Страх в ней клеит — будто часта

Счастья, ставшего в тупик.

Когда я окунулся в мрак

Всплывать соборами фантазий

Предчувствую летящий взмах —

Ладонь с гвоздем пробитой казни;

Предвижу вилы слепоты,

Страданий беспросветный хаос,

Недоразвившейся мечты —

Обрубленную одичалость.

Но в рай опять всплывать боюсь:

Пусть будет там светло, как было,

Пусть мысль безумную мою

Увековечит удавило;

Упрячет в беззеркальный мрак;

В глубинах голуби фантазий

Распяли Спаса на крылах,

А небо — замогильный Лазарь,

Ночными кронами объят

С лохмотьями летящих стонов,

В них кляксой кожи — глаз вороны,

Цветком ежа огонь в нем сжат.

Крестом окаменело солнце —

Земли пробитая ладонь…

Ночь пришла. Углится мгла.

Пасть крыла меня взяла.

Тень легла на край стола —

Трель на краешке росла.

За окном — на ели —

Выросла игла.

Я в ночь пойду, как тысяча свечей

Я в сон пойду с лучинами лучей.

Идет мой белый человек

На черный глаз, на черный бас;

Угас несчастный человек —

Остался черный глаз.

Из чаши выпала луна,

Как желтый бутерброд,

Сидит на нем любовь-красна,

Крысиный хвост грызет.

Тяжко в любви одному.

Вдвоем разве легче?

Руки невыплывших мук

В омуте сердца храню —

Солнцем не ставшие свечи.

В темном углу под лестницей

Чуть светится капля плесени.

Тишина.

Балка обрушится,

Если чуть прислушаться.