Скопус. Антология поэзии и прозы

Состав

— Может, пойдем ко мне? — предложила Галина, когда мы вышли из проходной. — У нас, правда, не очень шикарно, — добавила она смущенно. — Ну, просто посидим, поболтаем…

Болтать мне с ней было совершенно не о чем. Я сказала, что хочу поехать на пляж.

— Тогда давайте сядем на одиннадцатый! — она весело направилась к остановке, словно само собой подразумевалось, что мы должны ехать вместе.

Бывают же такие люди — первый попавшийся случайный знакомый у них мгновенно становится приятелем и другом, будто они всю жизнь только его и ждали. Я объяснила, что имею в виду не городской пляж, а Зеленый мыс. Несколько лет назад мы жили там с мужем и детьми в кемпинге. Галине было все равно, куда ехать. Наверно, если бы я сказала, что сию минуту отправляюсь в Среднюю Азию, она бы и тогда увязалась за мной.

Мы втиснулись в переполненный автобус и всю дорогу, километров двадцать, простояли, притиснутые друг к другу. Галя жаловалась, что закрутилась и замоталась, ни на что не хватает времени, на работе никто ничего не хочет делать, все спихивают на нее. (За те три дня, что я провела на студии, Галина просидела за своим столом не больше двадцати минут, все остальное время она суетилась в коридорах, в буфете, бегала в соседние комнаты, разыскивая какие-то пропавшие материалы, которые она точно кому-то отдала, но не помнила кому, и других сотрудников, из которых тоже никто на своем месте не сидел.)

— Ковалев вообще за два месяца подготовил одну программу на двадцать минут, и как будто так и надо!

Ковалев… Кто это — Ковалев? Наверно, полный мужчина, что сидит напротив нее…

— Иващенко, это и говорить нечего — даже фотографа не может обеспечить! — сообщала Галя торопливым обиженным голоском, словно боялась, что не успеет рассказать обо всех.

Деваться мне было некуда — приходилось слушать.

— Хорошо, хоть Лизка сейчас с садиком на даче…

Наверно, ее дочка. Мы проехали через город и попали в район заводов. В окна ударил резкий, мучительный запах химического производства. Кажется, прежде здесь все-таки не было такой ужасной вони. Автобус трясся по булыжнику и никак не мог обогнать ползущий впереди трамвай. Галина продолжала говорить, теперь она рассказывала о каком-то своем приятеле, приехавшем сюда недавно из Ленинграда: такой прекрасный специалист, такая умница, но вот не умеет устроиться, работает простым инженером, и то хотят вытурить… Заводы остались позади, потянулся рабочий поселок, но тошнотворный запах почему-то никак не выветривался.

Автобус постепенно разгрузился, я смогла отодвинуться от Гали и, от нечего делать, стала разглядывать ее платье и жакет. Желтая материя с коричневыми пятнышками — «под леопарда» — считалась модной лет десять назад, теперь в Москве такая расцветка уже почти не встречалась. Галин костюм был сшит очень хитро: материал подобрали так, что на платье преобладал желтый цвет, а на жакете коричневый. Правда, ни тот ни другой совсем не шел к ее смуглому лицу.

Наконец, мы вылезли из автобуса, перебрались через железнодорожную насыпь, миновали полосу низеньких колючих кустиков и попали на пляж. Знакомый навес, те же грибочки, только краска облупилась. Людей непривычно мало, песок засыпан мусором. Не сезон, да и вечер уже… Я начала раздеваться и подумала о своей спутнице — как же она будет купаться? Купальника-то у нее нету…

— Что ты! — успокоила меня Галя (в дороге мы как-то быстро перешли на «ты»). — Я в нем всегда хожу.

— А обратно в мокром поедешь?

Она призадумалась, огляделась по сторонам и махнула рукой:

— Купаться буду без лифчика, а плавки после сниму и все. Подумаешь, кто увидит-то…

Тело у нее было желтое от старых загаров, грудь маленькая, но с большими темно-коричневыми сосками. Прикрывшись руками, она побежала к морю. Я тоже зашла в воду и поплыла, но все вокруг было как-то нехорошо. У берега волны сбивали — желтоватую пену, и даже на глубине вода оставалась мутной. Заходящее солнце подсвечивало плывущий со стороны заводов сизо-желтый дым. Мне казалось, что и здесь я чувствую его мерзкий запах. Тащиться в такую даль только для того, чтобы найти вонь и грязь… как глупо!.. Уж лучше было поехать на городской пляж. А ведь четыре года назад мы прожили здесь почти целый месяц — пока нас не выгнала холера — и было солнечно и чисто: прозрачное море, прозрачный воздух… Годовалый Том — совсем голенький, в одной войлочной шляпе с широкими полями, стащил у итальянцев полотенце и с добычей в руках, захлебываясь от счастья, зашлепал беленькими ножками по воде…

— Поплыли к буйкам! — позвала Галя.

Я помотала головой: нет, я устала и замерзла. И вообще хватит — солнце уже еле просвечивало сквозь дымную пелену, последние купальщики торопились одеться и уйти. Я вышла на берег и стала растираться полотенцем. Галя запрыгала рядом на одной ноге, вытряхивая воду из уха. Я накинула на себя платье и старалась вытянуть из-под него мокрый купальник. Налетел порыв ветра, я глянула на небо, но невозможно было разобрать — край тучи навис над горизонтом или шлейф дыма. Во всяком случае, следовало поторапливаться. Я взялась за трусы, уже сунула в них одну ногу, ну тут ветер так рванул, что сбросил со скамейки мою сумку — она раскрылась, бумажки разлетелись, закружились, я поскакала за ними, придерживая рукой трусы, Галя тоже бросилась вдогонку, но поймать удалось только командировочное удостоверение. Остальные документы и деньги исчезли, как сквозь землю провалились, вместо них попадались обрывки оберточной бумаги и всякий мусор. Вот так история — черт знает что! Паспорт-то, по крайней мере, не мог далеко улететь, он ведь тяжелый… Кое-как подтянув трусы, я вернулась к скамейке, заглянула в сумку — в кармашке задержалась лишь Машина карточка, все остальное высыпалось и пропало. Я подняла с песка мокрый купальник, сунула вместе с полотенцем в пустую сумку, Галя подала мне пилку для ногтей, губную помаду и пачку анальгина — все, что ей удалось подобрать.

На пляже не осталось ни единого человека. Ветер гнал и закручивал песок, пустые стаканчики из-под мороженого, клочки газет. Я обрадовалась, увидев торчащий из песка серый угол, но это оказался не паспорт, а всего лишь календарик на семьдесят четвертый год, который мне подарила Таня Луковникова. Еще удалось найти записную книжку, она зацепилась за куст.

— Пойдем, может, туда отнесло… — Галя махнула рукой в сторону насыпи.

Я побрела за ней следом, не надеясь уже ничего вернуть.

У насыпи ветер намел кучки песка, и на одной из них лежала, точно приклеенная, розовая десятка — одна из тех трех, что выпорхнули из моей сумки. Я подобрала ее, немного повеселела и пошла дальше вдоль насыпи, внимательно осматривая склон. Дорогу мне преградила какая-то свалка.

— Что вы тут делаете? — услышала я вдруг голос, подняла голову и увидела старуху с пустым помойным ведром.

Галя принялась объяснять ей, что случилось. Старуха недоверчиво выслушала, ничего не сказала, повернулась и пошла к стоявшему в стороне двухэтажному бараку.

На куче мусора я увидела кошелек — вытертый, порыжелый, у меня никогда такого не было, но я все-таки зачем-то подняла его и раскрыла. Внутри лежала черная брючная пуговица.

— Пойдем… — позвала Галя.

— Главное, паспорт… — я вздохнула и медленно пошла обратно вдоль насыпи.

Сзади возник стук колес. Занятая своими поисками, я не сразу обратила на него внимание, но даже когда и услышала, не стала оборачиваться. По этой ветке подвозили сырье к заводам. Поезд приближался и как будто замедлял ход. Меня это нисколько не интересовало — мне нужно было отыскать свой паспорт и деньги. Медленно и четко отсчитывая стыки, поезд поравнялся со мной, прополз еще немного — только теперь я, наконец, глянула на него — какой странный состав: серые металлические вагоны, совершенно одинаковые, плотно пригнанные двери и никаких окон… Последний стук, угрюмое шипение, состав качнулся назад и встал. «Зачем ему тут останавливаться? Как же мы теперь пройдем к автобусу?» — подумала я и обернулась, отыскивая глазами Галю. Она лежала на насыпи, уткнувшись лицом в гравий и зажав руками уши.

— Что с тобой? — хотела я спросить, но глянула еще раз на неподвижный состав и не спросила.

Кругом было тихо, только на пляже изредка чавкали волны и песок шелестел под ветром…

Тайна

Слава Гусев никогда не ест шоколадных конфет. Не любит. Даже смотреть на них не может.

Это оттого, что однажды он съел их сразу целую коробку. Коробка была розовая, и на ней нарисованы коричневые конфеты — совсем как настоящие. Когда коробка упала, золотая веревочка соскочила, и все конфетки рассыпались. Одна отскочила к двери и перевернулась на спинку. Как будто большой коричневый жук. Только живой жук, если перевернешь его на спину, крутится, думает, как ему обратно перевернуться. А конфета лежала смирно, как будто жук дохлый. Слава сначала боялся ее есть, потому что она упрыгала к самой бабушкиной руке. Бабушка некрасиво сидела в дверях — одной ногой уперлась в косяк, а другую вытянула к раковине. Слава все остальные конфеты уже съел, а эту боялся трогать. Но потом съел и ее.

Конфеты принесла какая-то женщина. Или она была старушка. Слава точно не разобрал, потому что сразу стал смотреть на коробку.

Вообще бабушке часто приносили разные подарки за то, что она была добрая и всем помогала. Сначала она помогла дворничихе Дусе устроить дочку в ясли, потом добилась, чтобы безногому Степану, который жил в подвале, дали комнату в новом доме, а потом одной тетеньке выбила пенсию побольше. А еще она умела доставать бесплатные путевки. Бабушка всегда говорила: «Это наш долг, Славик, помогать людям». Поэтому ей приносили подарки. А дворничиха Дуся приходила помогать по хозяйству. И бабушка говорила: «Как ты к людям, так и люди к тебе».

А эта тетенька поставила конфеты на стол и стала говорить про дедушку. Дедушка у них умер, когда Славик был еще маленький. Тетенька очень удивилась, что дедушка уже умер.

Она сказала:

— Что вы говорите! — всплеснула руками и почему-то засмеялась. — А я-то думала — зайду, погляжу на него. Да, вот решила зайти. Пусть, думаю, поглядит на меня, может, ему интересно…

Славик хотел повести ее в комнату и показать дедушкин портрет, который висел на стене, но бабушка не разрешила. Она вдруг рассердилась и сказала:

— Сиди, Слава.

А тетенька сказала:

— Хотя, верно, он не узнал бы меня… Да, где уж! Разве всех упомнишь? Сколько нас было — тысячи, тысячи… Это я его помню, а он меня — где уж!..

Бабушка сказала:

— Зачем вы пришли? Что вам нужно?

А тетенька сказала:

— Да, конечно, я понимаю, вы не ждали. Не ждали, спокойно жили. Ах, какая неприятность для вас — вы ведь думали, мы там все сгнили давно, правда? Вот, в самом деле… И кто бы мог подумать — я жива — после двадцати лет — там! — жива, а он тут, в Москве, умер!.. Что ж это он умер, а?

Бабушка закричала:

— Уходите! Уходите немедленно, слышите! Какое безобразие, честное слово… Я сейчас милицию вызову. — Она схватила коробку с конфетами и стала совать ее тетеньке. — Убирайтесь отсюда! Наглая!

Тогда тетенька заговорила быстро-быстро:

— Да, да, я возьму. Возьму! Ваш ребенок тут в тепле, а мой там остался, да. Вы должны это знать. Я эти конфеты возьму. — А сама все пихала коробку обратно бабушке.

Бабушка кричала:

— Не нужны нам ваши конфеты. Не нуждаемся!

А тетенька кричала:

— Где он, мой мальчик? Скажите мне, скажите — где мой сын? Куда вы его дели?

Коробка упала, и конфеты рассыпались по полу, но тетенька никак не отпускала бабушку и все кричала:

— Где он, где?! Скажите же!..

Славик стал потихоньку сползать под стол и спрятался за клеенкой. Тетенька отпихнула бабушку, бабушка стукнулась об стенку и осталась стоять, а тетенька убежала. Слава слышал, как хлопнула входная дверь и щелкнул замок. Бабушка, наверное, хотела пойти звонить в милицию, но в дверях остановилась, прижала руки к груди и сказала:

— Помоги, Слава, дай сесть… Мне плохо…

Но Слава сидел под столом тихо-тихо и ничего не отвечал. Бабушка потянулась к стулу, но не достала и уселась в дверях, прямо на полу.

— Славочка… Славик… беги… позови… кого-нибудь… Нину Денисовну… позови… — она стала хрипеть, одна нога у нее вытянулась к раковине, а другая уперлась в косяк. Она еще раз сказала: — Славик… — А потом: — Помогите… — И перестала хрипеть.

А сама вся свесилась на одну сторону.

Слава долго-долго сидел под столом и заснул. Потом ему захотелось есть, он стал подбирать с полу конфеты и все съел. Только одну, ту, что лежала, как жук на спине, возле самой бабушкиной руки, он сначала боялся трогать. Но бабушка не шевелилась, Славик осмелел, быстренько схватил конфету, сунул в рот и залез обратно под стол.

В комнате много раз звонил телефон, в дверь тоже звонили и барабанили, но Слава боялся выйти из кухни, потому что бабушка сидела в дверях.

Наконец, милиция взломала дверь, но Слава ничего не сказал, откуда у них взялась коробка. На другой день папа с мамой вернулись из Сочи, а из Калинина приехала другая Славина бабушка. И им он тоже ничего не сказал про конфеты. Мама качала головой и спрашивала:

— Славик, сыночек, как же это случилось?

А другая бабушка, из Калинина, говорила:

— Оставь ты его, Валюша, он и так, бедный, сколько пережил.

И мама перестала спрашивать.

А теперь Слава Гусев уже студент. Парень как парень, только шоколадных конфет не ест.