Скопус. Антология поэзии и прозы

Утром добрый молочник

Бьет монетой в окно,

Как в пустой колокольчик,

Не звеневший давно.

Бородатый и старый,

Улыбается всем,

Он и в долг отпускает

И живет только тем.

Не ворует, не просит,

Не разводит водой,

Сколько дашь, столько бросит

В кошелек голубой.

Он уходит и тает.

Тут же ахнет петух,

И собака залает

На прохожих старух.

По ком звонят колокола?

Что может с нами приключиться?

Но только знаю: не со зла

Идет на исповедь убийца.

Я слышу звон: дурной монах

Крадется дальними дворами,

Он любит женили, как монарх,

Он смотрит Божьими глазами.

Уходит из-под ног земля,

Плывет на чьих-то теплых спинах,

И, словно тонущий в трясине,

Бьет день и ночь в колокола.

После молитвы о хлебе

Слаще селедка и лук.

Кто научил тебя, ребе,

В тесто замешивать звук?

Будто не ест, а целует

Белых картофелин снег:

Что он у Бога ворует,

Этот смешной человек?

То задыхается в споре,

То прикоснется к вину,

Ребе копается в торе,

Пальцы макает в слюну.

Он и старик и ребенок —

Рыжебородый аскет,

Ребе, зачем вам приемник

И электрический свет?

Ребе, ташкентский мессия,

Школьный учитель, пророк…

Это не Рим, а Россия.

Это не дьявол, а Бог.

Гасят страсть и зажигают свечи.

Бог един — и нет других богов.

И глаза без устали калечат

Копьями остроконечных слов.

Азбука искателей разгадки,

Миру нужен твой лукавый плен.

После пыток, как напиток сладкий,

Ты стекаешь каплями со стен.

И в глаза, как в высохшие лужи,

Брызнет с книг кровинка торжества,

А на утро всех тоска задушит

Черными перчатками вдовства.

Горим, горим в осенних красках!

Какая зрелость! Раз в году

Случается такая встряска

И на бумаге, и в саду.

Как после длительной осады

Повержен город и сожжен,

И бродят женщины по саду,

Который так незащищен.

И лишь одна белье стирает,

Зачем-то простыни синит,

Как будто ничего не знает,

Как будто город не горит.

Вот стол: на нем лежал мертвец

Уже таинственный и тихий.

Он был хозяевам отец

И жил, как будто, буз шумихи.

А за сараем на ремне

Скулила молодая сука.

Лежало тело на столе

Без права голоса и звука.

На кухне мальчик ел арбуз,

Играла музыка некстати,

Снимая с сердца тяжкий груз,

И кто-то плакал на кровати.

Сломалась ножка у стола,

Когда с него снимали тело.

А рядом девочка спала

И просыпаться не хотела.

Зачем я здесь, в чужом печальном доме,

Пытаюсь детство выбросить в окно.

Как праведнику ангелы в Содоме,

Мне говорят: — Тебе спастись дано!

Вот я иду по улицам Содома.

Мне кажется, что он не так уж плох.

И только в ожидании погрома

Заметен небольшой переполох.

Но слухам я не верю ни на йоту,

Глаза у страха больно велики.

И вот я вышел к городским воротам

И снова голос мне сказал: Беги!

А я стою. Мне незачем спасаться.

Пусть ангелы смеются за углом.

Какая женщина пойдет со мной скитаться

Когда сгорят Гоморра и Содом?

Вот и закончился путь.

Вот и закончился век.

Может, как свечку, задуть

Сердце свое человек.

Вот и закончился крик.

Вот и закончился бой.

Господи, как Ты велик,

Взяв на себя эту боль.

Эхом несется вагон,

Выдержат ли тормоза?

Смотрят с обеих сторон

Гор иудейских глаза.

Гор иудейских глаза.

Гор иудейская речь.

Поезд мелькнет, как гроза,

То прошумит, как картечь.

Вот и закончился бег.

Где наш последний перрон?

Падает замертво в снег

Бога штрафной батальон.

Бога штрафной батальон.

Мира штрафной батальон.

Века штрафной батальон

Вышел на этот перрон.

Вот и закончился путь,

Полный утраты и грез.

Боже Ты мой, не забудь

Тех, кто сюда не дополз.

Вот и закончился путь.

Поезд ушел на покой.

Боже Ты мой, не забудь

Тех, кто еще не с Тобой.

Актеры пьют. Успех — как яд змеиный.

Их вдохновляет стонущая тьма.

Актеры пьют. А где-то властелины

До смерти не дадут сойти с ума.

Актеры пьют. Как мягкие игрушки,

Податливы насилию творца.

Актеры пьют. Их волосы, как стружки,

В стакан слетают с белого лица.

Актеры пьют. Им нет освобожденья.

И на подмостках не разжечь костра.

Актеры пьют. И каждое движенье —

Как завтра, как сегодня, как вчера.