Скопус. Антология поэзии и прозы

Баллада об участковом

Дед Евсюков, свесив ноги, сидел на печи и читал старухе газету.

Зашел участковый.

— Надевай штаны, дед, — сказал он, хлопая варежками, — со мной пойдешь.

— Это куды? — спросил дед.

— Известно куды.

— А-а, — сказал дед и спрыгнул.

— В канистру? — догадалась старуха. — А не померзнет он там?

Канистрой в поселке звали холодный чуланчик у участкового.

— Одевай потепляе. Чего ты, дед, Марье Григорьевне-то поделал?

— Сгрубил, — сказал дед неохотно. — Не забыла, вить, стерва.

Старуха подала ватные штаны. Дед заскакал, натягивая.

— На сколь его?

— Поглядим, — сказал участковый.

Дед надел шапку, очки, а на спину намотал старухин мягкий платок. Старуха стала его застегивать.

— И газету подай, — сказал дед. — Газету бы не забыть.

— С богом тя, Митрофаныч.

— И тя с богом.

Старуха стояла, покуда не хлопнула дверь в сенях, потом, бормоча, затерла лужицу у порога и отошла.

— Что б ему, старому, на обед-то снесть? — сказала она себе и, подняв дверку, полезла в погреб.

Баллада о бое курантов

Он стоял на столе в нечищенных сапогах и бритвой резал бечевку. Портрет был тяжелый. Помощник ждал, вытянув руки. Уборщица, выжимая тряпку, смотрела на них.

— И этот, что ли, шпиен? — сказала она. — Ох, господи!

Взяла ведро, тряпку и, переваливаясь, пошла в коридор. Слышно было, как она кричит там другой уборщице:

— Гепевушники наши Ежова свого сымают. И до этого добрались.

Ее звали тетя Дуся или Маруся. Она собирала ему бумажки в корзинке второго секретаря и узнавала, кто ходит к жене репрессированного Иванченки. Уезжая, он передал ее другому уполномоченному. Ежов потянул не его, а каких-то больших начальников.

Второй раз такое было с ним в областном управлении. Он стоял у окна и смотрел, как напуганный лейтенант осторожно передает другому Лаврентия в застекленной обрезной раме. Лаврентий, сжав губы, смотрел сквозь стекла пенснэ. Позвонила жена. Лейтенанты ушли, держа портрет за веревочки, а он громко, лагерю матюкнулся и стал искать папиросы, которые кинул в стол, бросая курить.

Баллада о проповеднике

Начальник второго отряда сдружился с учителем Емельяновым. Он ходил к нему с водкой и, вытянув шею, из кресла следил, как учитель крошит на газете несвежую колбасу.

— Упекут тебя, Емельяныч, — говорил он учителю, — будешь у меня лес рубить за язык за свой.

Учитель глядел пронзительными глазами.

— Ты русский?

— Ну, русский.

— Так что же ты, русский человек…

— Погоди, — спорил начальник.

Заглядывала тетя Фрося, техничка.

— Садись, — говорил начальник. — Шумим мы?

— Не вы, вы тихий. Все он орет. А у вас, я погляжу, водочка.

Тетя Фрося брала стакан и, сев на окно, глядела, как бегает вдоль стенки учитель.

— Башка, — говорила она начальнику. — Как он этих всех черножопиков!

— Вот и я говорю — мы их учим, заводы строим…

— Думаешь, сверху-то глупей нас?

— Не знаю, — скисал учитель. Он морщился, ставил стакан и, бегая, говорил, что русским людям надо соединяться, чтоб себя отстоять, а главное — больше детей народить, как китайцы, а инородным не позволять больше двух.

Насчет детей тетя Фрося не соглашалась.

— И пускай родют, — кричала она, стуча в стенку, чтобы перекричать учителя. — Все нам достанутся!

Выпив, учитель ник и несвязно бормотал про измену. Водку начальник допивал с тетей Фросей.

— Посадют, — жалела она, сцеживая остаток. — За правду посадют.

Потом они вместе тащили учителя на диван. Он спал, свесив ноги в ботинках, и тревожно мычал во сне.

Баллада о возвращении

Ваньчику все обрадовались.

— Факир пришел! — заорал Фараон и стал бить по наре.

Ваньчик растрогался, но виду не подал, а скромненько сложил узел и повесил на стене телогрейку. Потом он пошел здороваться.

— Как сел? — спросили его.

Сел Ваньчик по-глупому. На воле жил у сестры, которая замужем за техником домоуправления. Ваньчик случайно дал в морду технику. Прописки у него не было. Ваньчик попал в Мордовию.

— Хреново там? — спросил Фараон.

— А где не хреново? — ответил Ваньчик.

В Мордовии он жил два месяца, покуда разобрались. Лагерь как лагерь.

Публика Ваньчику не понравилась.

— Мелкие анекдотчики, — сказал он.

Потом Ваньчику сказали, что нового. Ваську-китайца выпустили. Начальник отряда, сука, удавился из-за жены.

— А эти что? — спросил Ваньчик, кивая на фраеров. Новые фраера гуляли в своем углу.

— А, — сказал Фараон.

Ваньчик не глядел больше.

Потом он снял ботинки и отдыхал. В бараке было тепло, по потолку, как раньше, ползала муха.

Баллада о приезжем художнике

Художник Семенов приехал в поселок рисовать Ленина. Он думал все сделать до праздника. Но Ленин не понравился Цацке.

— Зачем рот открыт? — спросил Цацко строго. — Ты что, певца рисовал?

Художник начал замазывать. Ленин вышел губастый.

— Еще хуже, — огорчался цацкин парторг. — Хоть сначала все начинай.

— Сначала в ажуре было, — обижался художник. — Для всех подходило, а для вас вот не подошло.

— Губы у него только, — вздыхал парторг, сев на корточки. — Губы как-то бы.

— Сам знаю, что губы, — нацеливался художник. — А как вот?

— Ты думай. За то тебе деньги платят.

— Нет, — говорил художник. — Зря я с вами связался. Такого Ленина загубил.

Они пошли снова к Цацке.

— А, — сказал Цацко. — Готово? Ты, я вижу, раз-два?

Художник посмотрел на парторга.

— Нормальный был Ленин, — сказал он. — Чего он вам не понравился?

— Может, и в самом деле? — сказал парторг. — Время жмет.

— Нет, — сказал Цацко. — Раз я велел закрыть рот, ты закрой и помалкивай.

Ночью художник учил парторга разводить краски. Магазин был закрыт, но парторг достучался до продавщицы. Из дома он принес колбасу.

— Видишь, — говорил он, ползая по холсту. — Идет помаленьку.

— А, — отмахивался художник. — Знал бы — не связывался.

Их разбудила уборщица. Они взяли Ленина и пошли наверх к Цацке. Ленин Цацке понравился. Цацко обошел Ленина с двух сторон, сказал:

— Молодец. Теперь он нас воодушевит.

Деньги художник пошел получать вместе с парторгом. Они пили в столовой, потом в гостинице. Художник хотел рисовать картину с официантки и рассказывал молдаванам про свою жизнь. Ночью парторг посадил его в поезд и долго махал рукой.