Сокровищница тайн

Ночь пришла, благотворна, на смену прекрасному дню.

Ветру вышла земля, и вода прикоснулась к огню[87].

Месяц старости светит. Очнись, ты охвачен дремотой.

Он уж там, над стеною, деревья блестят позолотой.

Ты с пути, что ведет к покорению мира, сверни.

Ты не властен, как в юности. Встретил ты старости дни.

Стало сердце сухим, и томленьем оно не объято.

В нем уж нет крепкой соли, тебя оживлявшей когда-то.

Стали мысли неясны, туманной исполнены мглы.

Стали ноги бессильны, а пальцы — не пальцы — узлы.

Но решает земля: мы ее милосердия стоим.

Подтяни свои ноги, довольствуйся сладким покоем.

В днях, крутящих тебя, утешаться отрадой какой?

Что всего нам любезней? Покой, ты поверь мне, покой.

Лунный свет, просиявши, в холодный туман обратился;

Твой тюльпан нежно-розовый в желтый тюльпан обратился.

То Хабеш, то Тараз! Как двуцветна твоя голова![88]

Словно тюрк и таджик на нее предъявляют права!

Эти волосы — дни, а вон те — будто черные ночи.

Ты подумай, о старец, в былое направивши очи,

Сколько в прошлое время встречалось тебе молодых,

Что с годами боролись, волос не желая седых?

Все ж их роз лепестки облетели в осенние бури.

Старость к юным пришла, и не стало весенней лазури.

У себя недостатков не видели юные, нет.

«Только старость, — твердили, — порок, затемняющий свет».

Хоть бы в пальцах своих ты Джамшидову поднял державу,

Поседев, проклянешь ты свою бесполезную славу.

Каждый волос седой — вестник смерти. И если спина

Изогнулась горбом, не о смерти ль вещает она?

Кто же юности царством и мудрости царством владеет?

Я найти их не смог. О творец, кто найти их сумеет?

Дни беспечности скрылись, ушли в безвозвратную даль.

Не печально ли это? Ну что ж, испытаем печаль.

Все навек исчезают, и каждый исчезнет Иосиф[89].

И печалимся мы, скорбный взор «а прошедшее бросив.

Все сокровища юности бедный утратил старик.

Но ведь в старости только он ценность былого постиг.

Деревцо молодое прекрасные видело годы.

Но засохшее дерево рубят всегда садоводы.

Хоть прошедшая молодость вечно подобна огню,

Все же, старость кляня, мчимся думой мы к прошлому дню.

Ветви юных дерев предназначены завязям свежим,

А сухие — огню. Ими в стужу себя все мы нежим.

Знаем: волосы черные сладкой исполнены тьмы.

Черным камнем привыкли оценивать золото мы.

Видишь, молодость в сумрак уже удалилась. Не спи же!

Ночь настала, и тотчас заря появилась. Не спи же!

В час, как пламень твой жаркий, смиряясь, вкусил камфары.

Черный мускус у неба, спеша, попросил камфары.

Лишь два месяца холод настойчивым будет и смелым,

Туча черная в небе со снегом появится белым.

Л стирать и окрашивать — все это как бы одно.

Там, где солнце живет, и мессии жилище дано[90].

Всё стирают водой. И скажи, кто же примет за сказку

То что все при луне принимает иную окраску?

Эта смена цветов не угодна ль самим небесам?

Сам Иса стал красильщиком[91], разве не знаешь, — он сам!

Так как воздух прозрачный цветов не имеет нимало,

То весь воздух над нами и не тяготеет нимало.

Ты, как радостный день и как ночь, что угрюма, — не будь,

Ты зараз черным зинджем и жителем Рума не будь.

Если ты, черный зиндж, также Рума сверкающий житель, —

Ты познаний лишен, ты и зла и смятенья носитель.

Леопарда двуцветная в чаще заметна спина,

Потому-то стрелой и бывает она пронзена.

Как деревья, овеян то горьким, то сладостным часом,

Ты то бродишь в касабе, а то отягчишься паласом.

Так зачем же даны нам различные ткани? Зачем?

Чтобы в зной быть в джуббе, в злую стужу — остаться ни с чем.

Леопардам и львам будь подобен, могучим и вольным.

Всё дают небеса: безмятежным ты будь и довольным.

Хлеб с водой ты имеешь в своем небогатом углу —

Так не следует с ложкой к чужому тянуться котлу.

Если ты, о бедняк, не найдешь даже черствого хлеба,

Но ведь воду и травы ты все же получишь от неба.

Что же рыскать за хлебом, как рыщут голодные псы?

Лучше ел бы траву, словно ослик святого Исы.

Шар с подвижного свода не даст и чуть видимой корки,

Если чести сперва не отнимет, и лютый и зоркий.

Если в этой гробнице бесчисленных узников жар

Животворного неба зажег не напрасный пожар.

Был Иосиф без пищи, как волки в степи, а на крошки

Со стола сей скупой львы бросаются, будто бы кошки.

За пригоршню пшеницы — ну, стоит ли думать о ней? —

Не размалывай сердца, оно ведь пшеницы ценней.

Как водою, трудом ты замешивай тесто для хлеба.

Пламень сердца беречь не твоя ли, о смертный, потреба?

Ешь хоть землю, но хлеба не думай просить у скупых,

Иль дождешься укора от многих презренных и злых.

По рукам и по сердцу ты бей себя термом. Покою

Предаваться не надо. К работам тянись ты рукою.

Лучше малые деньги принять за работу, пойми,

Чем с рукою, протянутой скорбно, стоять пред людьми.