Жил охотник один. Был он зорок и знал он пути;
Он за дичью любой мог любую пустыню пройти.
Он собаку имел. Буйный бег ее собственной тени
Не догнал бы ее над простором песков и растений.
Были в страхе онагры, пред нею дрожал носорог,
Многомощных оленей сбивала порой она с ног.
И охотнику всюду была она в странствиях другом,
Дни и ночи была к ежечасным готова услугам.
К благодарности, к дружбе, казалось, взывала она —
Охраняла в ночи, днем еду добывала она.
Но подобная льву, скрылась где-то, — и горькие мысли
Угнетали охотника: звери собаку загрызли.
Думал он: на путях, где судьба все имеет права,
Лапа верной собаки дороже кудлатого льва.
Хоть в печали своей он, казалось, утрачивал душу,
Скорбь души он смирил. «Я терпенья, — сказал, — не нарушу».
Он терпенья набрался, хоть был он горяч, и совсем
Он про дичь позабыл; не имел ее и на дирхем.
Ц лисица пришла и промолвила голосом лживым:
«Ты терпенья не знал, почему же ты стал терпеливым?
Я слыхала, охотник, что пес твой прекрасный подох, —
Ты во здравии будь, если пес твой ужасный подох.
Он вчера, говорят, словно лев, поскакал на охоту,
Поскакал и пропал, и тебе он доставил заботу.
На тебя он как будто охотится ныне. Ну что ж!
Верю, месяца два ты печали о нем не уймешь.
Ну, вставай, за жарким ты направься к оленю иль гуру;
Мясо съешь, а дервишу отдай ты ненужную шкуру.
Жирной снедью, о лев, ты недавно питался. Теперь
Мясом жирных лисиц наслаждаться не будешь. Поверь,
В безопасности ты. Твоего не коснулось ли слуха
То, что жир этот — яд, что от жира бывает желтуха?
Ведь собаки уж нет. Ну, к чему твоя верность, к чему?
Ну, к чему твое горе, печали безмерность к чему?»
И охотник сказал: «Ночь, поверь мне, рассветом чревата.
Грусть моя недолга: от восхода она до заката.
И доволен я тем, что живущим известно давно:
И печалям и радостям долгими быть не дано.
Что величье! Что рабство! Идет это все друг за другом,
Все на свете охвачено вечно крутящимся кругом.
Небеса и созвездья в размерном вращенье текут,
Дни удач и невзгод в быстросменном теченье текут.
Хоть мы с сердцем грустим, я и сердце печалиться рады,
Потому что печаль — предвещенье грядущей отрады.
Стал Иосифом волк[94], опускать все ж не стану я вежд.
Я не волк, и своих раздирать я не стану одежд.
Хоть собака исчезла, мне все же, поверишь ли, мнится,
Что придет она с дичью, с тобой очень схожей, лисица!»
Он еще говорил, а уж пыль заклубилась вдали,
И собака мелькнула в клубящейся, в серой пыли.
И затем, обежав два-три раза лисицу, напала
На лисицу собака, подмяла ее и сказала:
«С опозданьем большим, дальний путь одолев, я пришла;
Но ведь знает лисица: как яростный лев, я пришла.
Глянь, в ошейнике я. Лучше веры не сыщешь завета[95].
Глянь, в колодках лиса — не твоя ли уверенность это?»
Если наша уверенность душу к терпенью ведет,
Каждый замысел наш нас всегда к достиженью ведет.
Если прибыль имеешь, уверься ты в прибыли новой,
Эту веру считай всяких дел наилучшей основой.
Если поступь уверенна, день твой не будет пустым;
Если камень уверен, не станет ли он золотым?
Если твердо шагаешь, в пути не изведаешь горя,
Влагу сыщешь в огне, вихри праха поднимешь из моря.
Тот, кто с твердою верой о трудных печется делах,
Помнит щедрость и милость: живущих питает Аллах.
И не станет он мошкой над чьей-либо скатертью, будет
Ко всему благосклонен, и горести он позабудет.
Ты на верной дороге, ты светлых достигнешь дверей.
Божье дело свершай, не горюя о доле своей.
Обратись к величайшему, став у дверей, и участья
Ты проси у него — он податель и бедствий и счастья.
Не вернется никто, эти светлые двери пройдя.
Кто захочет вернуться, благое за ними найдя?
Чтите племя уверенных. Все им известны дороги,
Ведь они — голова, а другие — покорные ноги.
Лишь молитвенным ковриком воду затронут они,
Станет медом вино[96], и почтенье ты к ним сохрани.
Коль устойчивость дел ты считаешь несбыточным делом,
Что считаешь своим неизбежным и вечным уделом?
Нам обличье земное столь ясное взору дано,
Но с высот безначальных указ получило оно.
Нашу долю, о друг, нам послали безвестные дали.
Что ж, ее ты прими, если нам ее некогда дали.
Люди ищут иного — того, что, не в нашем краю,
Но мгновенные люди вкушают лишь долю свою.
Будь старателен в вере. Лишь верные все побороли.
Ты стараньем иным не изменишь нерадостной доли,
Чтоб великим ты стал, чтоб над миром сиял ты в выси,
Ты старателен будь и помоги небес не проси.
Низами хоть старался, но было немного в нем жара.
Если чем-то он стал, — это следствие вышнего дара.