Некто, чтивший мечеть, был в беде неожиданной. Он
Стал с притонами темными в тяжкой тоске обручен.
Лил он в чашу вино, лил из глаз он обильные слезы,
«О, беда, — он стенал, — я возмездья предвижу угрозы.
Птицу страсти мне в сердце вселил непредвиденный рок.
Стали четки мои, словно пойманной птицы силок.
Мне Кааба запретна, — неслись его тяжкие стоны, —
Мне, как видно, судьбою назначены только притоны.
Знаки звезд надо мною поплыли проклятием злым —
Каландаром я был — а остался гулякой пустым.
На меня уж никто не посмотрит почтительным взором,
И притоны, где я, еще большим покрылись позором.
Ах, уйти бы от мира! Не знать его горестной мглы!
Пыль дороги земной пусть моей не коснется полы!
Эта воля судьбы, что я здесь, где языческий идол!
Это рок мою душу притонам неправедным выдал!»
Но ведь свет милосердья от смертных людей недалек.
Некто юный, укрытый за темной завесой, изрек:
«Не считай, что дела твои злобным ниспосланы роком,
Сотни схожих с тобой этой жизни влекутся потоком.
Ведь раскаянья двери, ты знаешь, открыты для всех.
Перед нами омой ты слезами свой тягостный грех.
Если к нам ты пойдешь, то прощенья заслужишь. Когда же
Не пойдешь — поведут; ты суровой достанешься страже.
Твое пастбище — луг, то холмистый, то гладкий. И всё.
Небеса — твой тростник, изумрудный и сладкий. И всё.
Собирай свой припас, не дремли и не спи ты ни часа,
В даль, где нет бытия, не иди, не имея запаса.
Для чего эти слезы? Кровавые слезы таи.
Для чего эти сны, эти сладкие дремы твои?
Встретит вера тебя погруженным в дремоту, усталым,
И укроет свой лик под печальным она покрывалом».
Царь воссел на коня: дух в поход собрался, Низами!
Не промедли! Свой взор ты в просторную ночь устреми.