Сокровищница тайн

Срок настал для Харуна халифом назваться. В тот миг

Стяг потомков Аббаса небесного свода достиг.

Как-то в полночь, оставив жену и обитель ночлега,

Вышел в баню Харун насладиться покоем и негой.

В бане начал цирюльник властителю голову брить

И к досаде его много лишнего стал говорить:

«О, ты знаешь меня! Без наград мы уменья не тратим:

Отличи же меня, назови меня нынче же зятем!

Обрученье устрой, за меня, за раба своего,

Ты отдай свою дочь, что дороже мне мира всего».

От природы горячий, халиф раздражился сначала, —

Но уж чувство стыда его первую вспышку смягчало.

Он сказал: «От жары перегрелась, знать, печень его:

Он рехнулся с испуга при виде лица моего.

Если б был он в уме, так и вздору нести не пришлось бы,

Может только безумный такие высказывать просьбы».

Утром вновь испытал он слугу, но остался ни с чем:

Был все тем же чеканом чеканен фальшивый дирхем[130].

И не раз и не два подвергал он его испытаньям,

А цирюльник все тот же, все с тем же безумным желаньем!

Так умом помраченный все дело вконец помрачил,

И то дело распутать дастуру халиф поручил.

Он дастуру сказал: «На меня с языка брадобрея

Вдруг свалилась печаль, — так узнай мою тайну скорее.

Он считает достойным, чтоб я его зятем назвал!

Кто же так и учтивость и место свое забывал?

И язык его — бритва, и в правой руке его бритва!

Два клинка на меня: согласись, что неравная битва!

Каждый день, подвизаясь над высшей из царских голов,

Мне кидает он в душу каменья заносчивых слов!»

И ответил визирь: «Не смущайся, но истины ради

Испытай: может статься, стоит он ногами на кладе?

Как появится с бритвой, цирюльника ты упреди:

«Здесь обычно стоишь, но сегодня туда перейди!»

Если будет спесив, так рубить ему голову надо.

Если ж нет — поищи, где стоял он, зарытого клада».

И, смиренной послушен природе, недавний «эмир»[131]

Стал на новое место, как дал указанье визир.

И едва отошел он и встал в расстоянии неком,

Показался халифу он вовсе другим человеком.

И совсем не болтает — как будто с завязанным ртом, —

И глаза и язык безупречно учтивы притом.

До тех пор, как цирюльник обычного места держался,

Образ царственной власти в простецкой душе отражался.

Но едва с того места сойти поспешил поскорей,

Стал цирюльником вновь — открывай себе лавку да брей!

И халиф приказал, и вскопала то место лопата, —

И явились сокровища, скрытые в землю когда-то.

На сокровища став, что до срока таиться должны,

Всякий станет речист, отмыкает он двери казны[132].

Но казна Низами всем открыта, кто ищет совета,

Грудь свободна от праха и сердце исполнено света.