Сокровищница тайн

Небосвода завесу раздвинувши, некий игрок

К беспрестанной игре принуждает находчивый рок.

Весь в цимбалах ковер, плясунов же, как видно, не стало.

В море — жемчуга тьма, да ловцов многоопытных мало.

В небе сонмы дирхемов и много мечей и венцов.

Ниспослать их тебе небосвод благосклонный готов.

Если сильной душой пожелал бы ты крыл Гавриила,

Их тебе подарила бы дивная, высшая сила.

У нее столько кладов, что сколько бы ты ни унес,

Будет взорам казаться: их отблеск лишь только возрос.

К дивным тайнам иди и дорогу осматривай строго.

В дверь кольцом постучи, ведь за нею прекрасного много.

Этот в яхонтах путь, камень мудрости блещет на нем.

Всё ты должен постичь, озаренный волшебным огнем.

Тут в руке дерзновенной калам обломился, — и стали

Все сокровища тайной: их синие ткани застлали.

Но в потайном саду каждый миг новый видится плод.

Он прекрасней прекрасных, он дивного лада оплот.

Нить горящих сердец, что в жемчужнице этой зардели, —

Ожерелье, что пламенней многих иных ожерелий.

Те, что шествуют здесь, что проходят один за другим —

Умудренней премудрых. Кого приравняем мы к ним?

Разум в мысли влюблен, на него не подействуют чары

Юных лет, и его не смутит долголетием старый.

Говорят, будто камень, когда ему много веков,

Может яхонтом стать, но иных я знавал стариков.

Чем старее они, тем настойчивей; все им помеха.

Громогласны они, как в горах многократное эхо.

Хоть ты им и знаком, но когда им подашь молоко —

«Яд, — воскликнут он, — умерщвлять этим ядом легко!».

Мало старых, что в новом отрадные чувствуют чары.

К молодому сочувственно редко относится старый.

Новой розой любуются: это отрада очей.

Старый шип только ранит. Чей взор он порадует? Чей?

Молодой виноград исцеляет глаза. Только стоны

Змеи старые вызовут: это не змеи — драконы.

Благотворные мысли, чье место — сосуд головы.

Старый мозг отвергает. Они ему чужды. Увы!

Те, что книги прочли, где созвездьям чертились дороги, —

Календарь устарелый. Указ их не надобен строгий.

Много старых собак, что прожорливей львов, и они

Рвут газелей на части. Господь, нас от них сохрани!

Коль на старых волков взор незлобный бестрепетно бросив,

Я спокойно стою, ты скажи: «Появился Иосиф».

Что удар стариков! Это робкий, не сильный удар.

Но виновен ли я, что огонь во мне дышит и жар?

Если юность — познанье, и если в ней много раздумья,

То не скрыто ли в ней также буйное пламя безумья?

Вижу много жасминов. О ложь их седой белизны!

Это — злые индийцы, их скрытые души черны.

Я, что с розою схож, я, чей клад осчастливят народы,

Я желаю быть старым уже в эти юные годы.

Тот, кто к прежнему клонится, ценит лишь только себя.

Он творцу не внимает, помоги его не любя.

Юный месяц, ты видел в его новолунье прекрасном,

Стал он полной луной; полнолуньем он сделался ясным.

Возле пальмы высокой, коль можешь, высоко ты стань,

Как иначе до финика сможет дотронуться длань?

«Это только зерно», — мне какой-то послышался голос.

Почему он зерном называет поднявшийся колос?

Морем стал водоем, бывший прежде ничтожным ручьем.

Почему ж только прежним остался он в сердце твоем?

Скрылась ночь от зари, многозвездным прикрывшись узором, —

На нее новый день глянул новым внимательным взором.

Мудрый враг, что всечасно готов на тебя нападать,

Лучше друга-невежды, что всем неразумным под стать.

Если видишь тростник, что смотреть на окрестные травы!

В тростнике ценен сахар; лишь он удостоился славы.

Одаренных цени, а не тех, что желают прослыть.

Дичью быть для возвышенных — значит, возвышенным быть.

Не в воде ли вся ракушка, все же нам ведомо: нужен

Только вес малой капли для лучшей из лучших жемчужин[109].

Нужно сердце кружить, нужно вихрям не ведать конца,

Чтоб во тьме заприметить сверкающий камень венца.

Если знамя возникло и новым является зовом, —

Охранять это знамя, иди с этим знаменем новым,

Не разрушен еще многоцветного мира рибат,

И ковров не свернули: слова и напевы звучат.

Не кори этот мир, все прими иль с отрадой, иль кротко.

Иль узнаешь, как дьявол, что значит ременная плетка.

Если ты небосвода признать не желаешь права,

У ворот непризнанья поникнет твоя голова.