Современный грузинский рассказ

ПИНОК

Поезд, словно крадучись, с едва слышным перестуком колес катил вдоль ветхого перрона Дзелквиани.

Дежурный забыл объявить о прибытии поезда; впрочем, в этом не было необходимости. Движение на станции было минимальным: в половине восьмого прибывал поезд Тбилиси — Дзелквиани, а после обеда — Ткибули — Дзелквиани.

Высокий мужчина в сером свитере, стоявший на ступеньках полумягкого вагона и с безадресной улыбкой смотревший на дождь, впервые видел город Дзелквиани.

Не дожидаясь остановки поезда, он спрыгнул с подножки, тщательно застегнул плащ, перенес в правую руку большую полупустую сумку с надписью «СССР» и, не высматривая, подобно другим, знакомых и встречающих, прямиком зашагал к выходу.

Дождь — словно он ждал прибытия поезда — полил сильней.

С той минуты, как миновали станцию Аджамети, слово «дождь» произносилось в вагоне значительно чаще всех других. Вот и сейчас торопливо разбегающиеся в разные стороны люди говорили об одном:

«Давно у вас тут льет?»

«Со вчерашнего дня не переставая».

«А как в тех краях?»

«Куда там! За Ципским туннелем грязи даже к ранке приложить не найдешь. Сушь!»

«Все здесь не по-людски, будь оно неладно!»

«О чем ты?»

«Дожди заладят — пиши пропало; ветры задуют — пока душу не вымотают, не улягутся».

«Ты куда?»

«Пойдем в сторонку, переждем, может, хоть немножко уймется».

«Ну вот еще! Дождешься тут, как же! Если ждать, пока он уймется, заночуешь на вокзале».

«Погоди, не беги так, никуда твой дом не денется!»

«Идем, идем, скорее! Не бойся, не растаешь от дождя. Слышишь, что ли? Детей целую неделю не видела, не могу больше, сама не своя».

«Хороши «дети», ей-богу! По три кувшина вина в один присест выпивают».

Наш знакомый решил спуститься на площадь и заскочить в троллейбус, чтобы доехать до гостиницы. Еще с высоты вокзала он увидел возле памятника Ленину три выстроившихся в ряд троллейбуса № 5. Но в них почему-то никто не садился. Пассажиры, промокшие вплоть до потайных карманов — «пистончиков», упрямо толпились на остановке такси.

Подвернув обшлага брюк, наш знакомец зашагал было по лестнице вниз, но тут кто-то нагнал его сзади и, силой вырвав из рук сумку, категорически потребовал:

— Давай-ка, приятель, свою сумку!

Приезжий испуганно оглянулся.

— Вания?! Откуда?

— Вот и уважай после этого такого человека! Шагай, шагай, видишь — у меня с ушей водопады льются.

— Неужели меня пришел встречать?

— Нет, моего прадеда, Павле Матарадзе!

К этому времени они сбежали с лестницы и, как цирковые акробаты, забалансировали и запрыгали между лужами, скопившимися в неровностях плохо уложенного асфальта.

— Куда это ты направился? — крикнул Вано Матарадзе вслед ушедшему было вперед гостю.

— Да вот троллейбус пустой.

— Не начинай, ради бога, — троллейбусы, омнибусы! До троллейбусов мне сейчас?

Гость засмеялся:

— Но он же довезет до гостиницы.

— Кита, я свое дело знаю. В Тбилиси я возражал тебе в чем-нибудь? То-то… А здесь ты гость, а я хозяин. Все!

Что оставалось делать Ките? Ему очень не хотелось стоять под проливным дождем в безнадежной очереди на такси, но — пришлось подчиниться.

— Откуда ты узнал о моем приезде?

— За это я тебе попозже выговор объявлю. Неужели о твоем приезде я должен узнавать от Муртаза Чабукиани?

— Муртаза я встретил в Тбилиси, он там на каких-то курсах. Уже вернулся?

— Завтра приезжает. Позвонил, сказал, что тебя на днях к нам командируют. Когда? Куда? К кому? Ищи ветра в поле. Третий день прихожу поезд встречать.

— Да что ты говоришь! Не хотел тебя беспокоить.

— Давай мы сперва вот что выясним, — посерьезнел Вано Матарадзе. — У тебя есть в Дзелквиани такой же друг, как я?

— Нет, — искренне ответил Кита.

— Тогда разговор закончен. Ты первый раз в Дзелквиани, верно?

— Да, — Кита с детства мечтал увидеть этот город. Из всего слышанного и читанного о нем он представлял себе город, брызжущий солнцем и юмором, на диво гостеприимный, в высшей степени колоритный.

— В том, что идет дождь, ты, надеюсь, меня не обвинишь? — спросил Вано и виновато взглянул на гостя.

Кита засмеялся.

— Нет, я серьезно тебя спрашиваю: я виноват в том, что льет? — Вано, кажется, не шутил.

— Ну что ты! Нет, конечно, — гость с удовольствием отвел обвинение.

— Ну, а все остальное за мной! Я знаю, что делать. Разговор закончен! — Вано повернулся и, хлопая широкими намокшими штанинами, побежал навстречу приблизившемуся такси. Некоторое время он что-то кричал прямо в ухо шоферу и бежал рядом с машиной, потом, недовольный, отстал и вернулся к Ките.

— Сейчас другой подойдет… Хм, троллейбус! Наконец-то ты в Дзелквиани, так неужели я тебя в троллейбус посажу! Как дома?

— Да по-всякому. То так, то этак. Живем…

— Надеюсь, задержишься у нас.

— Я в командировку на автозавод. Послезавтра должен вернуться.

— Когда?! — Лицо Вано выразило отчаяние.

— Послезавтра.

— Погоди, ради бога! Это мы еще увидим, как ты послезавтра отсюда уедешь! В кои веки я тебя в родной город заполучил, теперь мое дело, когда тебя отпускать.

Вано Матарадзе работал в педагогическом институте младшим ассистентом. О дешевизне на наших рынках вы, конечно, наслышаны. Содержать семью и растить троих детей на зарплату младшего ассистента трудно не только за границей, но даже у нас. Но Вано никогда не жаловался на нужду и тяготы жизни и не унывал. Он был мужчина. В горе и в радости был с друзьями и близкими.

За городом у него имелся маленький садовый участок, и его семье из года в год хватало своего лобио, лука, чеснока и веника. На счастье, его семья не очень жаловала мясо, а это большое дело для человека, живущего на зарплату.

Вспомните самого худого человека среди своих знакомых. Теперь вообразите себе человека еще более худого, и вы достаточно точно представите габариты Вано Матарадзе. При росте сто семьдесят два сантиметра он весил пятьдесят один килограмм. В юности Вано занимался борьбой и однажды даже стал чемпионом института. Злые языки утверждали, что его чемпионство было очередной шуткой судейской коллегии, но установить истину со временем становится все трудней. Во всяком случае, при взгляде на руки и плечи Вано Матарадзе невозможно поверить, что этот человек был когда-то борцом.

Вано опять бросился к подъезжающему такси. Не дав ему остановиться, открыл дверцу, запрыгнул и, мигом опустив окно, крикнул промокшему до нитки Ките:

— Кита! Давай скорей, тот человек не станет ждать!

— Какой человек? — не понял Кита, но все-таки схватил сумку и побежал к такси. Однако было уже поздно, очередь окружила машину и яростно набросилась на Вано и шофера; можно сказать, обрушила на них тяжелую артиллерию: Младший ассистент огрызался, как попавший в западню зверь, бросался от оконца к оконцу, не оставляя без ответа ни одно «ласковое» слово и рыча на осмелевших от взаимной поддержки пассажиров.

«Ты знаешь, что такое греть?»

«Такого человека вашей семье век не дождаться!»

«Ну и что — промокла! Из-за своих копеечных тряпок ты срамишь весь Дзелквиани!»

«Ох, ну и теща из тебя получится, если, конечно, доживешь до тех пор!»

Наконец нарушитель очереди в знак протеста наглухо задраил стекло в машине, попытавшись таким образом изолироваться, но толпа взяла свое: она силой распахнула дверцу и выволокла из машины бывшего борца.

— Черт возьми, ты, кажется, прав, — расстроенный Вано смотрел мимо гостя. — Пока подойдет наша очередь, мы концы отбросим. А что толку драться? Нет у людей понятия. Говори не говори — темный народ. Знаешь, зачем я хотел такси? Хаши поели бы с утра.

— Ради бога, Вано, мне ничего не надо. Давай доедем до гостиницы, стоя сплю, как лошадь. Купе досталось такое разболтанное, все скрипело, лязгало, до утра глаз не сомкнул, — Кита попытался разжалобить хозяина.

— Да погоди ты, я говорю!

— Откуда теперь хаши, уже восемь часов!

— Он опять за свое! Я заказал, и для нас берегут. Понял? А ты думал. Меня тут знают. Я не как некоторые… — с такой уверенностью сказал Вано, что Кита не посмел возразить.

Вскоре объявился спаситель; проезжающая мимо светлая машина марки «Жигули» замедлила ход, ее владелец, совершенно плешивый и даже без бровей, поднятием руки приветствовал Вано и, словно он только для того и появился в этих краях, чтобы поприветствовать младшего ассистента, поехал было дальше, но Вано громко крикнул:

— Рамаз!

«Жигули» остановились и задним ходом нехотя подрулили к стоянке такси.

— В чем дело, Ванечка?

— Отвези нас в Квитири, на хаши. — Он понизил голос. — Гость у меня из Тбилиси, отличный парень.

— Вания, неужели, когда я сам не остановил и не спросил, куда тебе ехать, ты не понял, в чем дело?

— А что такое?

— Бензина в баке ни капли. Будь у меня бензин, сейчас же, в эту минуту не то что в Квитири, хоть до Трапезунда, для чего мне эта машина, как не для друзей! А кто врет, чтоб тому!..

— Слушай, я тебе налью бензин, — обнадежил Вано. — Поехали.

— У тебя талон? — упавшим голосом спросил водитель.

— На что мне талон? Кто сегодня на заправке?

— Зинка — чумовая, чтоб ей пусто было!

— Кита, иди-ка садись.

Вано открыл переднюю дверцу и усадил гостя.

— Я сам Зине скажу. С Зинкой мы вот так… На что мне талон? Мне с Зинкой да еще и талон! Не такая она чумовая, чтоб ты знал, эта Зинка. Она знает, кто свой, кто чужой, и закон гостеприимства еще не забыла, — бурчал себе под нос Вано и отжимал воду из седеющих волос.

Зина встала как скала: всех уважаю, всех люблю, но без талона ни капли бензина не налью, по вашей милости в тюрьму не сяду.

Долго просил ее Вано, долго умолял, но, так ничего и не выпросив, ссутулившийся, с побледневшими губами вернулся назад и сел в машину.

Опять выручил Рамаз: остановил светлую «Волгу», «одолжил» у водителя три литра бензина, и, когда они выехали на дорогу, ведущую в Квитири, растроганный Вано, желая как-то отблагодарить приятеля, спросил его тоном, исполненным заботы и тревоги:

— Ну что твои волосы, Рамаз?

— А черт его знает! Говорят, отрастут, чтоб им пусто было, этим врачам.

— Отчего они у тебя все-таки вылезли?

— Точно не знают, на нервы сваливают, И чего я такого уж понервничал? Дядька мой вон три инфаркта перенес и волоска не потерял.

— Лекарство втираешь?

— Если б помогало… Ведер шесть небось в плешь свою вмазал, и хоть бы что! Говорят, время нужно, подождем…

— Точно, время нужно, не без этого. Так сразу не вырастет. Травке райграсу и то десять дней надо, чтоб прорасти, — обнадежил Вано, хотя по голосу было слышно, что он не очень-то верил в свои слова.

— Хаши нету! — объявил Рамаз, когда они подъехали к крытому черепицей безоконному срубу.

— Ты давай сворачивай и постой минутку, а уж я знаю, что у них есть и чего нет, — рассердился Вано.

Рамаз засмеялся:

— Будь у них хаши, Ванечка, тут такое творилось бы! Смотри, поблизости ни одной машины.

— А я говорю, сворачивай и подъезжай!.. Подвези к дверям, я сам с Чичиа потолкую. Уж это я сумею. Раз говорю, значит, знаю, — не совсем твердо настаивал на своем Вано. — Сейчас вас позову, я мигом, — бросил он оставшимся в машине и исчез в дверях хашной.

Он отсутствовал примерно столько времени, сколько понадобилось бы жадному до табака курильщику, чтобы выкурить одну сигарету.

Лицо его выражало растерянность и смущение: хаши действительно не оказалось.

Вано сел в машину и обернулся к гостю:

— Кита, вообще-то я не очень люблю хаши. А? Скажи… После него весь день чесноком воняешь. И кто его знает, как приготовлено, хорошо ли промыто. В хаши главное чистота, а на этих разве можно положиться? Давай-ка мы лучше подскочим к «Цинавели», там отличный ресторан, сядем и позавтракаем как люди. Я попрошу приготовить для нас что-нибудь особенное. Они мне не откажут.

— Там теперь Сандухадзе заправляет? — спросил Рамаз, нажимая на стартер.

— Сандухадзе сняли. Теперь там его братан, Чоткия-головастый.

— Я про Чоткию и толкую, он разве не Сандухадзе? Родной брат…

— Это-то верно, но в Дзелквиани его все называют Чоткия-головастый, я и не понял… Что с машиной? Обожди минутку, не то еще аккумулятор сядет. Бензину, что ли, глотнула?

— Черт его знает! Такого с ней еще не было. Подсос барахлит, — с виноватым видом объяснил Рамаз гостю, когда после изрядной возни двигатель заработал и машина покатила к Сагорийскому лесу.

Ресторан «Цинавели» расположен на дороге, ведущей к Багдади. Как Сатурну не миновать своей орбиты, так едущему в Саирме или Зекари не миновать «Цинавели».

Ресторан в низине на берегу Риони состоит из главного корпуса (буфет с кухней) и столов, расставленных на зеленом лугу под огромными вязами.

— Где сядем? — Вано спросил об этом таким озабоченным и деловым тоном, словно выбор стола имел решающее значение.

— Ты сначала повидай Чоткию, место здесь найти не трудно, — посоветовал Рамаз, и, к чести младшего ассистента, он не стал спорить.

Кита с Рамазом стояли возле умывальника под черешней с ободранной корой и наблюдали такую картину.

Вано Матарадзе вбегал в узкие двери кухни, минуты через три появлялся у главного входа, потерянно озирался, скреб пятерней в затылке и устремлялся по коридору, ведущему в буфет. Погодя, его седеющая голова мелькала в пожарном окне под крышей. Затем он выбегал во двор, с минуту стоял, потирая руки и бормоча под нос, и, словно припомнив что-то, опять кидался по тому же маршруту.

Наконец он вылетел из ресторана как ошпаренный, сел в машину, хлопнул дверцей и крикнул своим спутникам:

— Садитесь! Поехали!

Кита с Рамазом бросились к машине резво, как на тренировке пожарной команды.

— Нет у них ни черта. Говорят, закупки запретили. Я говорю, что делать, закон, говорю, не мне отменять, только не поверю, что вы так сложа руки будете сидеть. У нас, говорят, новое руководство Центросоюза, мы, говорят, немного погодим, посмотрим, что они за люди, чем дышат… А я одно скажу! Поехали ко мне. Лонда (так звали супругу Вано) хачапури испечет. Вино у меня хорошее, со свадьбы Деисадзе осталось. Муртаз Чабукиани в ту ночь его даже из мясорубки пил, и ничего, на следующий день был как огурчик… — Тут Вано призадумался. — Может, еще чего-нибудь дома найдется… А если даже и не будет ничего, чаю попьем. Я его совсем не стесняюсь, Рамаз, — Вано нервно похлопал Киту по плечу. — Он для меня не гость, а свой человек. Когда в Тбилиси бываю, обычно у него останавливаюсь. Я тут хвастался: друг у меня в Тбилиси, главный инженер. Так это он и есть.

— Куда теперь? — скучным голосом спросил Рамаз.

— Езжай прямо, у поворота на Хони развернешься, и на параллельную улицу. Неужели не знаешь, где я живу? — Вано так искренне возмутился, что Рамаз и в самом деле почувствовал неловкость: как это он — человек, выросший в Дзелквиани, не знает адреса Вано Матарадзе.

Супруга Вано встретила их у калитки. Из сидящих в машине один только Вано сразу же понял, что она вышла к калитке совсем не для того, чтобы приветствовать гостей.

— Где ты пропадаешь целый день, Вано? Ей-богу, гори мы даже огнем, раз в свой дом не заглянешь. Ладно, мой милый, видно, эти дети только мои, и уж как-нибудь я одна их выращу!.. Здравствуйте, извините… — закончив выговаривать мужу, миловидная женщина в пестром платье с передником улыбнулась гостям.

— Чем он с утра огорчил вас, уважаемая Лонда? — полюбопытствовал Рамаз.

— Как это — чем огорчил? Слыханное ли дело, чтобы глава семьи утром ни свет ни заря ушел из дома, ни словечка не сказав? А я между двух огней. Во-первых, сама опаздываю на работу, сегодня у меня второй урок (будь проклят тот день, когда я опять пошла в школу), а во-вторых, воду перекрыли, вот уже больше часа не могу детей чаем напоить. Ты мужчина, в конце концов, позвонишь куда надо, похлопочешь, чего-то добьешься. Я бы сама пошла, мне не лень, но кто меня станет слушать.

— Наверное, водопровод испортился, Лонда, авария какая-нибудь. Что я могу? Им видней. Думаешь, они не знают, что людям вода нужна? Для меня одного не включат: только бы дети Вано Матарадзе не остались без чая! Узнаешь его? — Вано кивнул на Киту.

Лонда, разумеется, не узнала тбилисского гостя.

— Это Кита Салуквадзе, — Вано выставил в улыбке все зубы.

— Ой, да что ты говоришь! — поразилась миловидная Лонда. — Давно ли вы в наших краях?

— В командировку приехал. Так-то ты гостей встречаешь? — неожиданно забасил глава семьи.

— Да ты хоть бы словом заикнулся, что к нам такой гость. Пожалуйте в дом, уважаемый Кита! — расплылась в улыбке хозяйка.

— Ты человеку с ходу, прямо на улице — вода не идет! То не идет! Чего же ему в дом жаловать? Человек хотел тобою заваренного чаю попить, не то ресторанного хлеба-соли я ему в достаточном количестве обеспечу, будь спокойна. Поезжай, Рамаз, поезжай!

— Пожалуйте в дом! Пойдет же вода в конце концов, куда она денется, — искренность слов госпожи Лонды не могла вызвать ни малейших сомнений.

— Куда теперь? — спросил водитель, когда машина въехала на Белый мост.

— Отвезем человека в гостиницу. Сперва поселим толком, пусть умоется, отдохнет немного, а потом позавтракаем, — твердо сказал Вано Матарадзе.

Перед конторкой администратора в креслах дремало человек пять.

— Похоже, мест нет! — заметил Рамаз и поставил сумку гостя возле мраморной колонны.

— Что?! Только этого мне недоставало! Да чтобы я не смог в дзелквианской гостинице номер раздобыть! — Чувствовалось, что Вано с трудом справляется с нервами. — Дай-ка сюда паспорт, Кита!

Младший ассистент шлепнул паспортом по ладони и направился к администратору, но тут же вернулся.

— По-моему, лучше одноместный: сам себе господин. Верно?

— Если есть…

— Об этом ни звука! Что значит — есть? — Вано опять Сделал несколько шагов к администратору и опять остановился. — С телевизором или?..

Кита кивнул.

— А еще лучше «люкс». Хоть отдохнешь по-человечески.

Кита кивком и улыбкой дал понять, что не возражает.

Потом состоялась обычная, никому не интересная беседа между Вано и интеллигентного вида администратором в очках.

— Место? А по-твоему, чего дожидаются здесь эти люди?

Вано оглянулся и попытался заслонить администратора своей худенькой фигурой; ему очень не хотелось, чтобы Кита услышал их беседу. При этом он что-то негромко сказал администратору.

— Знаю, дорогой, но если нет? Профессор Угулава этой ночью спал у меня в кабинете директора.

Вано опять наклонился над конторкой и довольно долго толковал что-то уставшему администратору, давно не слушавшему никаких объяснений.

— Ну что ты, в самом деле, Вано! Неужели даже ты не хочешь меня понять? — администратор заговорил громко, словно для того, чтобы его услышали ожидающие. — На кой черт мне пустой номер! Для кого? Гостиница существует, чтоб в ней жили. Но не хватает на наш город двух махоньких гостиниц. Все сюда рвутся, ко мне, к Гудуадзе никто не идет. У него все номера пустуют. Отведи к нему своего гостя, тут всего два шага. Чем та гостиница хуже?

— Я тебе уже десять раз сказал: не такой это человек, чтобы его к Гудуадзе вести! Подумай-ка получше. И не забывай, что я — Вано Матарадзе! — повысил голос Вано. — Мы тут немножко пройдемся, а у тебя — я знаю — за это время что-нибудь освободится, появится что-нибудь. Ты уж не отпускай нас без надежды…

— Если освободится — вот оно, все здесь, домой с собой не унесу! — крикнул администратор вслед направившейся к выходу троице.

На улице их ждала новая неприятность.

Перед «Жигулями» Рамаза, с трудом наклонившись к бамперу, стоял большой, как медведь, милиционер с красным могучим загривком и отвинчивал передний номер — за неправильную парковку.

— И откуда этот Ципурия так сразу возник, черт бы его побрал! — проговорил хозяин машины. — Хоть бы уж другой кто-нибудь был. Оставь его, Вания, пусть снимает, все равно ему ничего не втолкуешь.

Но Вано уже стоял рядом с автоинспектором и внушал ему:

— Не срами нас, Ципурия, прости на этот раз, с нами гость, мы только на минутку забежали в гостиницу. Христом-богом тебя заклинаю, не снимай номер!

Ципурия посмотрел снизу на Вано, недолго задержал на нем взгляд и опять принялся за свое.

— Не слышишь ты, что ли? — со слезой в голосе вскричал Вано. — Этот человек в первый раз приехал к нам в Дзелквиани. Что он о нас подумает, что станет потом рассказывать? Неужели мы не можем сделать друг для друга хоть что-нибудь?!

Ципурия молча снял номер, выпрямился, и в ту самую минуту, когда он повернулся к своему мотоциклу, его похожий на спущенную камеру зад настиг отчаянный пинок Вано Матарадзе.

За два дня пребывания в Дзелквиани у Киты Салуквадзе трижды брали показания. И все три раза Кита по-разному рассказывал об инциденте, имевшем место перед гостиницей между Вано Матарадзе и инспектором Ципурия.

Он вовсе не думал запутывать следствие разными показаниями. И рассказывал только то, что видел, но почему-то показания все три раза получились разные.

Вано Матарадзе посадили только на пятнадцать суток.

Перевод А. Эбаноидзе.

КВЕВРИ

Сидамона Херхадзе разбудил рев автомобильного мотора.

Он приподнял голову. Некоторое время прислушивался, потом взглянул на стенные часы.

Вам, верно, случалось видеть грубо разбуженного средь глубокого сна человека, подолгу с непонятной надменностью взирающего на знакомые предметы. Была половина шестого.

— Чтоб тебя и твоего изобретателя! Только этого мне не хватало! Теперь весь день пропал. Я-то думал, посплю немножко!

Рев мотора ненадолго смолк, потом громче прежнего раздался совсем рядом, чуть не над ухом.

— Да, кажется, он в моем дворе, черт бы его побрал!

Сидамон завязал тесемки на щиколотках и босиком выбежал на веранду. Глянув вниз, он увидел капот грузовика, а когда машина, разворачиваясь, задела плетень, Сидамон перемахнул через перила веранды и заорал:

— Эй! Эй! Ты что! Полегче! Дом решил разнести! Одурел совсем…

Шофер, то ли услыхав крик, то ли заметив нетвердо стоящего на ногах хозяина, выключил мотор и выпрыгнул из кабины. Увидев накренившуюся ограду и разгневанного хозяина дома, он опять сел в кабину, отогнал машину подальше от двора и подошел к Сидамону.

Сказать ничего не сказал. Уперев руки в бока, смотрел на босого мужика, пытающегося распрямить раздавленные цветы и саженцы.

Сидамон глянул на виновника, пробормотал что-то под нос, в два прыжка влетел в построенную отдельно от дома кухню и выскочил оттуда с серпом в руках.

— Оттяпать бы тебе вот этим башку!

Шофер почувствовал, что мужчина с серпом в руках взбешен не на шутку, и с деланным спокойствием сказал:

— Что случилось, добрый человек? Неужели из-за гнилого плетня и пары саженцев убьешь меня? Я ведь не нарочно. Случайно наехал…

— Что значит — случайно! — У Сидамона от злости адамово яблоко заходило, как поршень, и задрожала рука, сжимавшая серп.

— Скажи, сколько все это стоит, я и возмещу убыток. Видишь же, никуда не убегаю.

— Что ты мне возместишь, парень? Опять посадишь эти сливы и вырастишь? Или японские георгины посадишь и польешь два раза в день? Чтоб вечно быть в убытке тем, кто доверил тебе эту машину! Коли не умеешь водить, сидел бы себе дома!

Первая горячка поостыла. Шофер уже не боялся, но на всякий случай несколько раз оглянулся назад, примериваясь, куда бежать, если хозяин погонится за ним.

Они стояли друг перед другом, как два бычка, сошедшиеся для поединка. Сидамон был небольшого роста, лет под шестьдесят, кривоногий, в просторной, словно с чужого плеча, рубахе он походил на пугало. Солнце, только-только показавшееся из-за горы, светило ему прямо в маленькие, заспанные глаза, и веки его подергивались, как у контуженного. Шоферу не было и сорока. Высоко закатанные рукава рубахи не скрывали его сильных рук в татуировке. На чернявом смуглом лице видны были следы бессонной ночи. Он продолжал стоять, уперев руки в бока, даже когда разъяренный Сидамон с серпом в руках подскочил к нему и, казалось, готов был замахнуться.

— Что мне теперь с этим делать?! — хозяин ткнул серпом в сторону поваленного плетня и смятых саженцев.

— Пусть с твоими врагами случится непоправимое. Что уж такого? Вот мы — здесь, подсчитаем, я и возмещу убыток. Ты бы не так на моем месте сделал?

— Дело не в убытке, а в твоем неумении. Неужели не мог сообразить, что такую огромную машину здесь не развернуть?

— Не рассчитал, ну, убей меня. — Шофер засмеялся. — Позови кого-нибудь из соседей — для верности, рассчитаюсь с тобой и поеду своей дорогой.

Сидамон не ответил. Косо глянул на шофера, махнул рукой, повернулся и пошел к кукурузнице, стоявшей на сваях поодаль. Немного погодя его лысая голова показалась у перелаза в огород — за ремнем у него торчал секач, а в руках была большая охапка ореховых прутьев. Он швырнул их к завалившемуся плетню и, увидев шофера на прежнем месте, только пуще распалился.

— Ты опять здесь, парень! Пока не доведешь до греха, не отстанешь?

Шофер сорвал лист с орехового дерева и раскусил зубами его черенок.

— Скажи, сколько я должен, посчитаемся. Может, потом не по пути мне будет сюда заезжать.

— Ступай, братец, вон туда, через овраг. Не нужно мне от тебя ничего. — Сидамон подтащил к плетню корягу и стал затачивать колья.

— Никуда я не поеду. Из-за каких-то грошей не хочу, чтобы ты мою мать недобрым словом помянул, — заупрямился шофер.

— Не ругаю я тебя и никого не ругаю. Тебе что, с утра поскандалить охота? Ограду мне развалил, да сам же и обижаешься. Ступай, займись своим делом, а я как-нибудь наведу тут порядок!

Шофер не только не ушел, но подошел к Сидамону еще ближе, взял заостренные колья и подпер ими смятые саженцы, потом помог хозяину починить плетень.

Все время, пока они работали, Сидамон молчал, а шофер не умолкал ни на минуту.

Оказалось, что он из Шроши, работает шофером в колхозе. Повез квеври на продажу. Отец его старый гончар, мастер по этим самым квеври, и ни за что свое ремесло не оставляет, хоть это дело по нынешним временам пустое, возни много, а толку мало; как говорится, овчинка выделки не стоит. Вот он и решил продать несколько отцовских квеври, порадовать старика, да вчера впустую до ночи в Хашури проторчал. Кто теперь покупает квеври? Кто зарывает их в землю? Никто. Даже прицениться ни один не подошел. «Я поутру из колхоза тайком уехал, — рассказывал шофер. — Наш председатель, между нами говоря, пустой мужик, сейчас волосы на голове рвет, ищет меня. Работы шоферской в колхозе хватает, времени в обрез, но, сами небось знаете, старый что малый: разворчится отец — ты со мной не считаешься, только о себе думаешь, а все мои труды и заботы псу под хвост… Часов в двенадцать ночи выехал я из Хашури. Мог, конечно, и пораньше выехать, но инспекции побоялся: ни путевого листа, ни какой-нибудь накладной на эти самые квеври. Такой, как я, сейчас для инспектора находка, прямо пасхальный праздник: рублей на сто меня нагреет, обстругает, да так аккуратно, что я даже не пикну. Через Гомский переезд поехал, там их поменьше; около Гориси поспал часок и дальше. Вот и в вашу деревню пораньше заехал: пока люди на работу выйдут — в кукурузу да виноградники, может, думаю, и продам парочку квеври. Всего их три в кузове лежит, каждый на пятнадцать пудов. Квеври замечательные, за такие родные братья передерутся. Стенки звонкие, прочные. Отец — старый гончар, мастер по этому делу, а я и за миллион не стал бы возиться. Сколько надо глину месить, а потом круг гончарный крутить! Руки оборвешь!.. Отец упрямый старик, своенравный, не то стоимость этих квеври — две ездки с речной галькой, не больше. Если вам нужен квеври, вот он — прямо во двор приехал. Вычтем стоимость причиненного ущерба, а что останется, вы доплатите. Снимем, что ли, полегоньку с кузова? Квеври — высший сорт, клянусь тремя детьми, квеври Какули Швелидзе на всю Имеретию славятся!..

Сидамон и на этот раз ничего не ответил. Хозяйственному мужику не так-то легко было пережить понесенный с утра ущерб. Болтовня бестолкового шофера раздражала его до тошноты.

«Не нужна мне его помощь. Торчит перед глазами! Хоть бы уж заткнулся и катил бы своей дорогой».

Они прикрепили саженцы к колышкам, наскоро залатали плетень, и, когда покончили с делами, Сидамон Херхадзе, отряхивая руки, с явным неудовольствием сказал сыну гончара Швелидзе:

— На что мне квеври?! Что наливать в него! — и, в сердцах со звоном полоснув лезвием серпа по секачу, поднялся на веранду.

Шофер довольно долго стоял во дворе. Не дождавшись Сидамона, он осторожно прикрыл за собой калитку и направился к машине. Заведя мотор, он еще раз оглянулся на веранду дома, потом медленно тронул машину с места и, волоча за собой облачко сероватой пыли, покатил по проселочной.

Сидамон отломил по кусочку от кукурузной лепешки и головки сыра, наполнил глиняную миску разбавленным вином, выпил, покрыл голову имеретинской шапкой, оделся и вышел во двор. Он вынес из-под лестницы косу, долго правил ее, но, с косой на плече дойдя до калитки, окончательно передумал идти на покос. «Расстроен я, нервишки расшалились. Все одно, сегодня не косить по-настоящему. Возьму-ка я сеть и спущусь на речку. Ночью в горах грохотало, прошла гроза, речка небось разлилась, может, и рыбку к нам занесло». Он подвесил косу на высохшую ветку черешни, снял с чердака кухонной пристройки резиновые сапоги, извлек из старой давильни сеть и, расстелив ее на траве, принялся зашивать изорванные корягами ячейки.

На краю села, там, где раньше на току молотили зерно, он свернул с дороги на тропинку и, спускаясь к реке, заметил на дороге грузовик. Водитель откинул с кузова брезент и поставил машину так, чтобы проходящие по дороге видели лежащие в кузове квеври. Сам он лежал в тени липы и ждал покупателя.

День пролетел так быстро, что он даже не успел опомниться.

Когда в зарослях ивняка у реки сгустились сумерки, он спохватился, что ничего не ел с утра.

Промокший насквозь (даже пуговицы, казалось, пропитались влагой), он вышел из реки, снял сапоги и вылил из них воду. Штаны отжал на себе, не снимая, стряхнул сеть, перебросил через плечо и пошел в гору.

Далеко он, однако, забрел. И что его занесло в такую даль! Откуда тут рыбе-то взяться, на мелководье? Ничего, сейчас, возле того места, где стоял некогда дом Тады, он свернет вверх и пойдет по тропинке, петляющей по бывшему винограднику, — так будет короче.

Взобравшись по круче и отыскав тропинку, он немножко передохнул, перебросил сеть на другое плечо и направился к заброшенному гумну.

«Неужели так тяжела эта сеть и два десятка усачей, трепыхающихся в старом охотничьем ягдташе? А с ногами-то что? Еле тащу их, точно по мельничному жернову на каждой. Нет, нет, старею. Не признаюсь себе, но явно старею. Иначе с чего бы я учинил утром такое из-за двух саженцев? Верно, человек подивился: ну и скандальный мужик, никак, чокнутый! Интересно, как он, продал хоть один? Да куда там! Кто в нашей деревне купит квеври? Да и где теперь столько вина, чтобы квеври наполнить? Виноград руками давят, в корыте. Чача для брожения и вода на сахаре — вот тебе и вино, если не отравишься. Да он, наверное, не стал ждать, уехал уже, это точно. Тут и говорить нечего…»

Поднявшись на гору, он вдруг с радостно дрогнувшим сердцем увидел фары автомобиля за оврагом, они светили прямо в члаидзевские кипарисы. Шофер, взобравшись на кузов, натягивал брезент.

Сидамон ускорил шаг, опасаясь, как бы тот не опередил его.

— Добрый вечер!

Сын гончара глянул на него сверху и вскинул руку в знак приветствия:

— Будь здоров!

— Ну как ты?

Шофер спрыгнул с кузова, открыл дверцу кабины и вытер руки ветошью.

— Ничего. Пустое. Кто теперь покупает квеври…

— Я же тебе говорил. — Сидамон снял с плеча сеть, свинцовые грузила касались травы.

— Ловится что-нибудь? — шофер кивнул на сеть.

— Ерунда. Не то что раньше. Но кое-что поймал — распробовать. Травят вовсю. Если б не травили, может, и развелась опять. Куда ты теперь?

— Что делать, выше головы не прыгнешь. — Шофер улыбнулся, — Поеду потихоньку в горы. Эту ночь скоротаю на берегу Квирилы. Если завтра до полудня ничего не выйдет, отвезу их назад отцу, пусть делает что хочет.

— Что значит — на берегу ночь скоротаешь! Мы тут еще живые и не бездомные! — Сидамон Херхадзе забросил сеть в кузов и открыл дверцу кабины.

— Спасибо, дядя, но как-то не с руки мне сейчас. Завтра до полудня надо закругляться.

— Садись, садись, не огорчай меня второй раз за день. Я вот рыбку велю хозяйке зажарить. Поужинаешь и поедешь своей дорогой. А как же! Силой держать не станем.

Это было сказано так категорично, что шофер понял — упираться не стоит.

…Полночь давно миновала, когда тамада провозгласил тост за всех святых и объявил трапезу законченной.

Гостю постелили в комнате для гостей, но он отказался: если можно, попросил, постелите на открытой веранде, я так привык… Он был пьян, но соображал — и попросился спать на веранде: дескать, выпил лишку, и как бы не осрамиться перед добрыми хозяевами.

Последнюю песню Херхадзе и Швелидзе, обнявшись, спели на веранде. Судя по исполнению, они и трезвые не смогли бы усладить ваш слух.

Рано на рассвете, с тяжелой от похмелья головой выбравшись на веранду, Сидамон изумленно огляделся: постель гостя была собрана, машины у калитки не было, а под грушей, на зеленой траве, лежал дивной красоты оранжевый пятнадцатипудовый квеври.

Перевод А. Эбаноидзе.