Современный грузинский рассказ

«ГОЛУБЫЕ МОСТЫ»

Сосо Анчбадзе, долговязый костлявый человек, в три часа пополудни вошел в приемную директора и положил на стол секретарши потрепанную папку цвета мешковины. Возможно, трех и не было, возможно, до трех не хватало еще нескольких минут.

Секретарша глянула на папку и тяжко вздохнула.

Костлявый человек, С. Анч-дзе, перевел взгляд на обитые дерматином двери и обнаружил возле них плосколицего гражданина. В руках у гражданина был предмет неопределенной формы. С. Анч-дзе принял предмет сначала за будильник, потом за пропеллер и, наконец, за бурав.

«Интересно, кто это?!» — подумал он.

Человек, постоянно бывавший в этом учреждении, сразу замечал постороннего, но мало кто, кроме Сосо, проявлял интерес к личности незнакомца. Правда, и сейчас внимание Сосо привлек не столько незнакомец, сколько предмет (оказавшийся свернутым в трубку заявлением).

Все трое молчали.

Секретарша изучала номера телефонов под стеклом. Она странно улыбалась, и вид у нее был такой довольный, что невольно озадачивал человека, не знавшего ее. «Смотри не забудь, — сказал ей Сосо, — очень прошу». — «Не беспокойся, передам», — заверила она, еще ниже склонившись, чуть не уткнувшись лбом в стекло.

Вошел Отар Зедгенидзе. Секретарша встрепенулась, выпрямилась и услужливо уставилась на него. Отар Зедгенидзе мельком глянул на плосколицего и взял под руку вздрогнувшего от неожиданности Анч-дзе.

— Сосо, знаешь, какое дело… Прочел я твои «Голубые мосты» и должен сказать… Ты не спешишь?

— Нет, батоно, что вы…

Они присели в уголке. Отар надел очки, положил на колени портфель. Он не торопился, хотел — и так было лучше — тут же покончить с неприятным разговором, который рано или поздно все равно должен был состояться.

— В принципе мне понравились твои «Голубые мосты», — говорил Отар. — Заложенная в них идея безусловно интересна. Но, — он снял очки и почему-то на целый тон понизил голос, — меня, как ни странно, увлек сюжет… — и стал подробно пересказывать историю, о которой Сосо не только не писал, но и не слыхал никогда. — Очень, очень занимательная притча, друг, — продолжал Отар, — как вам удалось такое придумать?! — восхищался Отар, не скрывая изумления.

«Интересно, что он прочитал?» — недоумевал Сосо.

— Одним словом, желаю тебе удачи… Есть у меня, правда, кое-какие мелкие несущественные замечания, но говорить о них сейчас не стоит, отложим, в другой раз…

— Большое спасибо, батоно Отар! — сказал ему Сосо.

— За что спасибо, милый мой! — улыбнулся тот, и белые зубы осветили его красивое, уже постаревшее лицо. — Твой экземпляр я оставил Тине, — добавил он погодя, попрощался с Сосо за руку, улыбнувшись напоследок.

— Большое спасибо, батоно Отар! — крикнул ему вслед Сосо.

В приемной уже собрался народ. Только гражданин со странным предметом исчез.

— Хочешь зайти к нему, Сосо? — спросила секретарша. Она стояла, поправляя одной рукой накинутый на плечи платок. Теперь она была оживлена, и на лице ее не блуждала больше беспечная, беззаботная улыбка.

— А он пришел?

— Откуда должен был прийти, здесь был, никуда не уходил… Входи, если хочешь… Вы обождите! — повернулась она к выступившему вперед человеку в форме железнодорожника.

С. Анч-дзе прошел в кабинет.

В конце нескончаемо длинного стола, теряясь в недосягаемости, смутно вырисовывался силуэт директора. На полном, гладком лице, густых черных усах и бритой, словно полированной голове лежал отсвет зеленого сукна. Облитый тусклым голубовато-зеленым сиянием человек, не мигая, не шевелясь, молча взирал на вошедшего. С. Анч-дзе медленно продвигался вперед, переступил положенный предел и недоумевал — куда еще дальше!

— Садись, садись… — неожиданно выручил его директор.

Сосо остановился, сел.

Директор взялся за телефонную трубку и посмотрел на С. Анч-дзе, безмолвно спрашивая: чего тебе, дескать?

— Батоно Важа, третий год хожу зря, не добьюсь толку… Извелся я, все вожусь с этими…

— «Голубыми конями»?

— Мостами.

— Да, конечно, мостами.

— Это же четвертый вариант фактически, батоно Важа… Мы учли все замечания и, по-моему, довели до желаемой кондиции… Теперь уж надо мне дать ход, батоно Важа, нельзя больше тянуть… Нельзя больше затягивать, батоно Важа, и так три года тянется, третий год втянут я в это, понимаете, третий год бьюсь об лед. Все равно ведь я эту тему не оставлю…

— Почему, бичо[14], почему?

— Вы прочтете, батоно Важа?

— Прочту, понятно, куда денусь.

— Я принес вам последний вариант, первый экземпляр — специально для вас, батоно Важа.

— Оставь… мне его. А чем они там у меня занимаются, рассмотрели или нет? — Директор положил трубку и тотчас взял снова.

— Нет еще, Шота в Москве, передал — без него рассмотреть. Како говорит — я в отпуске. Васо сказал — у меня права нет рассматривать…

— А кто, говорит, отнял?

— Не знаю, не сказал… Хабурзаниа болен, Гомелаури не читает, Цверава не читает…

— Почему?

— Не знаю почему. Сколько времени пытаюсь понять, не пойму никак.

— В том-то и дело…

— Всех остальных заставлю прочесть, батоно Важа, только назначьте обсуждение… Поручите кому-нибудь, батоно Важа, или Како, или Васо, или Хабурзаниа, или Гомелаури…

— Давай дождемся Шота, — равнодушно сказал директор и взял трубку второго телефона.

— Его еще два месяца не будет, батоно Важа, и все равно просил без него обсудить, не хочет участвовать в обсуждении, что теперь делать?! Неужели ждать целых два месяца, батоно Важа?!

— Тогда пусть Како рассмотрит.

— Како говорит — в отпуске я.

— Тогда дождемся Шота…

Директор опять взялся за трубку первого телефона, спокойно набрал номер и прислушался к длинному гудку.

— …хотя Шота нам не нужен, да? В таком случае Хабурзаниа, нет, и Хабурзаниа отпадает, раз болен, да? Что с ним, объясни-ка. Алло, алло… Хорошо, поручим это Васо…

— Меня прежде всего ваше мнение интересует, батоно Важа.

— Свое мнение я тебе скажу…

Директор снова опустил трубку, снова ее поднял. Ни слова упрека не вырвалось у него ни по адресу изобретшего аппарат, ни по адресу установившего.

— Прочту, не бойся, — сказал он и, оставив наконец телефоны в покое, положил руки на стол, поджал губы, что, по разумению Сосо, должно было означать завершение аудиенции.

С. Анч-дзе вышел в коридор. Отсчитал пять дверей и открыл шестую. Над столом вился дым от сигареты в пепельнице. Хозяин горящей сигареты укладывал стопками пропыленные папки.

— Тина, оказывается, Отар Зедгенидзе оставил тебе мой экземпляр, дай мне его.

Тина вздохнула, выпрямилась, потянулась за сигаретой, выпустила дым, опять вздохнула и потерла рукой поясницу.

— Пусть Отар Зедгенидзе принесет, что унес! Ничего он тут не оставлял.

— Говорит, оставил.

— Не заходил он сюда, не видела я его… Бросаете где попало, сами не знаете, где что бросаете, что делаете… Только говорить умеете, ничего больше…

Женщина явно взвинчивала себя, и С. Анч-дзе поспешил удалиться, свернул направо, миновал три двери и вошел в четвертую.

В этой комнате стояли два одинаковых стола. У окна почти одновременно, не слушая друг друга, разговаривали Гомелаури, Цверава, Самхарадзе и Клибадзе. В углу сидел Шукри Джапаридзе, читал с конца какой-то экземпляр «Голубых мостов». Две последние страницы он уже одолел и медленно продвигался вперед — к началу. При появлении С. Анч-дзе Гомелаури, Цверава, Самхарадзе и Клибадзе разом умолкли.

Цверава повернулся к С. Анч-дзе спиной, Самхарадзе уткнулся в газету, а Гомелаури принялся насвистывать. Один только Клибадзе, выглядевший старше других, устремил на него равнодушный взгляд приглашая войти.

— Входи, Сосо, входи…

— Прочел?

— Нет, не дошел до меня экземпляр. Как дойдет — в тот же миг… Какой может быть разговор, — оживился пожилой человек, поправил поредевшие волосы, принимая, насколько мог, деловой вид.

— Пять экземпляров принес, куда все подевались, уму непостижимо… — проговорил С. Анч-дзе.

— Здесь они, наверно, куда могли деться…

— Я начал читать, Сосо, но Бела забрала у меня, а ее вот уже два дня не видно. Как появится и вернет, тотчас прочту… — пообещал Самхарадзе.

Гомелаури, в войлочной шапке и в какой-то куртке-безрукавке, перестал свистеть и сказал Сосо:

— Я эти ваши, как они там, читать не буду, а почему не буду — сами знаете.

Он без всякой нужды обошел стол и вышел в коридор. Цверава последовал за ним. Клибадзе остался лицом к лицу с С. Анч-дзе.

— Ладно, я прочту, непременно прочту. Ты добейся обсуждения, пусть назначит день, а прочитать все прочитают, об этом не тужи.

— Пока вы все не прочтете, не назначит.

— Хорошо, прочту тогда… — пробормотал Клибадзе, и взгляд его оцепенел.

— Пять экземпляров принес, три здесь оставил, хорошо помню, один дал Отару Зедгенидзе, один сейчас, сию минуту, занес дирек…

И тут С. Анч-дзе вспомнил — к директору он вошел с пустыми руками. Не извинившись, оставил собеседника, бросился из комнаты, пересек коридор и вошел в опустевшую приемную.

Секретарша снова сидела, низко пригнувшись к столу, уткнувшись в список телефонов под стеклом. На лице ее застыла та же ничего не выражавшая улыбка. «Голубые мосты» все так же лежали на столе, как он их оставил. Директора уже не было.

— Куда ушел? — спросил С. Анч-дзе.

— По-моему в банк, — ответила секретарша.

— Да…

— Как вернется, передам… — заверила его секретарша. — А если нет, завтра утром обязательно занесу.

— Не забудь, очень прошу! — попросил С. Анч-дзе и вышел. Свернув направо, поздоровался с несколькими людьми и опять столкнулся с Отаром Зедгенидзе.

Четыре человека разом говорили что-то Отару. Отар молчал, застыв на месте, словно тоска теснила ему грудь. Внезапно он просиял, улыбнулся. С. Анч-дзе показалось, что тот ему обрадовался, и тоже заулыбался, но тут же понял — Отар даже не видел его. Смутился, открыл первую же дверь и заглянул в комнату: у стола сидел Гомелаури в своей войлочной шапке и безрукавке. Услышав скрип, захлопнул книгу, снял очки и глянул на Сосо. Сосо холодно отвернулся, прикрыл двери и, пройдя по коридору на прежнее место, снова оказался лицом к лицу с Отаром Зедгенидзе. Отар сказал, что тот экземпляр, который был у него, он оставил не Тине, а Шукри Джапаридзе, — только сейчас вспомнил.

— Спасибо, батоно Отар! — низко поклонился Сосо, последовал за Отаром, отсчитал три двери и вошел в четвертую.

У окна разговаривали Клибадзе и Цверава. Самхарадзе не было видно. Стиснув виски, Джапаридзе, одолевший четыре страницы с конца, подбирался к пятой.

— У тебя мой экземпляр?

— Это твой?! — вздрогнул Шукри. Перевернул рукопись и взглянул на заглавный лист. — Этот, оказывается, да, он…

— Какой это экземпляр?

— Кажется, второй…

— Читаешь?

— Да, читаю, с конца. Не знал, что твой труд, и начал с конца — Ладно, раз так, заберу домой и ко вторнику прочту от начала к концу… — оправдываясь, пообещал Шукри.

— Тогда знаешь что, только не обижайся, верни мне этот экземпляр, я дам его Васо, тот даст мне свой, — знаешь ведь, он плохо видит, — а экземпляр Васо дам Беле, Бела даст мне тот, что у нее, я отдам его Како. Он, конечно, вернет мне его, а я отнесу Цвераве, Цверава не возьмет у меня и я занесу тебе…

— Пожалуйста, бери! — обрадовался Шукри.

— А кто подчеркивал — Отар Зедгенидзе? — спросил С. Анч-дзе, повертев рукопись и перелистав ее.

— Этот экземпляр мне Бела передала, Отара я вообще не видел, и кто подчеркивал, понятия не имею…

— Кому же тогда передал свой экземпляр Отар?

— Представления не имею!..

— Ладно, забираю у тебя этот экземпляр и принесу тот, что у Васо.

— Отлично, — сказал Шукри, заморгав узкими глазками.

Вошел Самхарадзе. Сосо повел его по коридору и сказал:

— Будь другом, возьми читать этот экземпляр, а для Шукри придумаю что-нибудь.

— Хорошо, с удовольствием, я и без твоей просьбы охотно взял бы прочитать, но сегодня уже не успею, завтра суббота, послезавтра воскресенье, как ты знаешь. Не заставляй брать домой, боюсь, потеряю… Одним словом, ты оставь мне, я спрячу, а в понедельник приду чуть свет.

— Какой тогда смысл оставлять… Я тебе в понедельник и занесу.

— Правильная мысль, между прочим… — одобрил Самхарадзе.

С. Анч-дзе ушел. Самхарадзе вернулся в комнату.

— Что он сказал? — спросил его Клибадзе.

— Отстань, будь другом! — пробормотал Самхарадзе.

С. Анч-дзе миновал семь дверей и открыл восьмую. В восьмой комнате сидел и что-то строчил мужчина с крохотной головкой на огромном теле. Он бормотал, исправляя написанное, перечеркивал, подчеркивал — не писал, а терзался в прямом смысле этого слова. При появлении С. Анч-дзе почесал ручкой свою маленькую головку, ероша черные, изрядно поседевшие волосы, проговорил: «Мне немного осталось» — и опять принялся писать. Что тому осталось немного, С. Анч-дзе не понял и с ходу сказал:

— Я тебе хороший экземпляр принес.

— Зачем мне еще экземпляр, не стану же второй раз читать?! Говорю же, совсем мало осталось, не веришь? Никогда ничему не веришь! Что ты в такую рань свалился мне на голову, с утра покоя нет?!

— Какое же утро — день кончается.

— Ну и что, твой экземпляр я передал Хабурзаниа, а куда запропастился Хабурзаниа, не ведаю, кому он отдал рукопись, сказать не могу… Понимаешь, немного осталось, допишу и узнаешь мое мнение, а теперь оставь меня.

«Выходит, до конца прочел!» — сообразил, удивляясь, С. Анч-дзе и вышел.

Како продолжал писать, стирать, исправлять, кряхтеть и ворчать.

В комнате за пятой дверью один-одинешенек стоял у окна, заложив руки в карманы, Васо Чорголашвили. Вид из окна открывался безрадостный. День был тоскливый, туманный, дул пронзительный северный ветер. В небе трепыхались озябшие воробьи. На другом берегу Мтквари смутно прочерчивались железнодорожные рельсы и мачты электропередач. Дальше, за ними, маячили беспорядочные навалы земли, задами стоящие дома, дымные трубы. Шел товарный поезд. Грустный, во всем разочарованный, Васо Чорголашвили считал цистерны.

— Батоно Васо… — тихо позвал его С. Анч-дзе.

— Сам ты батоно, — резко обернулся, вздрогнув, Чорголашвили. — Откуда ты появился?

— А откуда я должен был появиться?

— Дверь не отворялась, черт тебя побери…

— Как не отворялась — отворялась…

— Признайся: откуда ты вошел?

— Через двери, батоно Васо, как мог иначе войти…

— Че-ерт, — сказал Васо. — Ну, что нового?

— Принес вам мои «Голубые мосты».

— А к чему мне твои «Голубые мосты»? Давно уж прочел и передал Шукри.

— Шукри говорит, что ему Бела передала, а Отар уверяет, что он дал Шукри…

— Нет, батоно, Шукри я отдал, собственноручно…

— Вот этот?

— Ну-ка, покажи… — Васо взял рукопись, прищурился, отставил страницы, как мог дальше, чтобы хоть заголовки разобрать. — Нет, не мой экземпляр, — сказал он наконец. — Я исчеркал красным карандашом, а над этим кто-то черным поработал… Шукри я другой экземпляр передал, а он поменялся, наверное, с кем-нибудь… Кстати, мне Бела принесла, и Белин экземпляр я передал Какауридзе, а Какауридзе — Хабурзаниа, а Хабурзаниа запер, оказывается, в ящике. Боря хотел прочесть, но мы не смогли открыть ящик, взломали, а в нем рукописи уже не было. Что было дальше — не знаю. Таким образом, я прочел, и, по-моему, Како тоже читал, но скрывает… Бела, помню, читала, а дочитала ли, не знаю, у нее мать больна, оказывается, придет ли, трудно сказать. Копалейшвили что-то не видать, а Гомелаури — не приму, говорит, участия в обсуждении, видимо, он и тебе сказал…

— Сказал, да…

— Цверава — не буду, говорит, читать, могу поприсутствовать, если желаете, Како фактически в отпуске, придет на обсуждение или нет, не знаю, и вообще не могу сказать, как пойдут твои дела.

— Како обещал прийти. Этот экземпляр я верну Шукри, если не передумаю. Самхарадзе прочтет, Бела, думаю, выйдет в понедельник, к тому времени, может, и Хабурзаниа появится, Боря точно придет, Клибадзе прочтет обязательно. У меня и письменное заключение Евгения Орбелидзе есть…

— И что? Что пишет Орбелидзе? — заинтересовался Васо. — Дай-ка посмотреть, сделай одолжение. Как назло, очки дома оставил, сегодня даже газет не читал…

Васо развернул заключение, прочел кое-как и вернул владельцу, усмехаясь, но ничего не сказал; сунул руки в карманы и опять устремил взгляд в окно.

— Следовательно, вы прочли, да? — осторожно спросил немного погодя С. Анч-дзе.

— Я-то да, батоно, — обернулся Васо. — Заметно, что вы основательно переработали, многое исправили… Вообще я и раньше говорил вам и теперь повторяю, что в принципе мне нравится избранная вами тема и в принципе поддерживаю вас, но что я не в восторге, вам и это известно. Мне кажется, вам бы следовало заняться чем-нибудь более реальным, но разве вы понимаете что-либо — не понимаете, так что я могу поделать?.. И скажи на милость, ну кто такая эта Маквала Баркадзе, где ты ее откопал, откуда привел? Один язык ее чего стоит, такой длинный, — всех против себя восстановила, просто с ума можно сойти…

— Батоно Васо, нельзя же судить о способностях и делах человека с субъективной и даже объективной точки зрения. Главное, как будет учтен ландшафт, какая будет польза практически, а длина языка — ну какое это имеет значение? И о прежнем соавторе говорили так, если помните, но замысел был осуществлен, объект возведен. Теперь никто этого не отрицает, мы были ни при чем и отношения к тому делу не имели, но и тогда не ставили перед собой такой значительной цели. Сейчас совсем другое — это более реальное дело. Счастливо оставаться, благодарю вас, батоно Васо!

— Всего хорошего, что ж, твое дело! — ухмыльнулся Васо.

С. Анч-дзе прошел по коридору и с силой потянул на себя дверь в следующую комнату. Двери с шумом распахнулись. Он целый день безрезультатно дергал ее и никак не ожидал такого финала — еле удержался на ногах. Ошалело заглянул в комнату, извинился — думал, заперта дверь, не рассчитал сил.

— Ничего, ничего!.. — успокоил его кто-то.

В комнате были две женщины. Одна вязала, другая очень тихо говорила по телефону. Неизвестную женщину С. Анч-дзе видел в этом учреждении впервые.

«Интересно, кто такая?» — подумал он.

— Привет! — сказала вязавшая. Она улыбнулась, не поднимая глаз от рукоделия.

— Здравствуй, Бела, как мама?

— Спасибо, ничего…

— Прочла?

— Знаешь что, Сосо, — Бела отложила крючок, приложила к лицу платок. — Ох, как я простыла… Прочла только половину, половину у меня Боря взял и отдал, оказывается, Какауридзе, а Какауридзе, по-моему, на военных занятиях, половина у меня здесь, хочешь, возьми, а другую половину дам, когда Какауридзе вернется… А может, он оставил где-нибудь тут, если так, до понедельника найдется, а если нет, возьми пока хоть эту половину.

— Что же ты тогда отдала Шукри?

— Ничего…

— А он говорит, Бела передала мне экземпляр.

— Дозвонилась? — спросила Бела приятельницу.

— Нет, погоди, я в другое место звоню… — торопливо ответила та.

— Что, говоришь, сказал Шукри? — обернулась Бела к Сосо. — Я Шукри в глаза не видела в эти дни. Говорю же: половина у меня здесь, если удастся, прочту и другую половину… Знаешь ведь, как мне трудно читать по-грузински… А вообще оставь мне, если есть, лишний экземпляр…

— Откуда у меня лишний?.. Еле нашел один, я его в управление отнесу, это будет лучше всего… Между прочим, Отар Зедгенидзе прочел, и ему очень понравилось.

— Кто?

— Отар Зедгенидзе.

— Ох! — вздохнула при имени Отара Зедгенидзе Бела, снова прикладывая к лицу платок. Под джемпером на ней был свитер, на плечи накинута шаль, хотя в комнате было не холодно. Вторая женщина все говорила тихо по телефону.

«Интересно, кто такая?» — сверлил себе мозг праздным вопросом С. Анч-дзе.

— Как ты вообще? — не поднимая головы, спросила Бела.

— Да ничего…

— Между прочим, и та половина ничего…

— А ты хоть ее прочла?

— Ту — конечно…

— А эту?

— Что — эту? Прочту и эту, если необходимо. Только стоит ли — в технической части я все равно ничего не смыслю…

В комнате наступила тишина. Вторая женщина тоже умолкла, кончила говорить по телефону. Задумалась озабоченно — вероятно, ломала голову, кому бы еще позвонить.

— Ладно, пойду теперь к Саше, всего, — неожиданно сказал С. Анч-дзе.

— Всего… — равнодушно улыбнулась ему Бела и, взяв пластмассовый крючок, тут же занялась спущенной петлей.

С. Анч-дзе снова зашел в четвертую комнату. Сотрудники толпились у стола в углу. В середине стоял пунцовый Клибадзе, его окружили Цверава, Самхарадзе, Гомелаури, Джапаридзе, появившийся уже Какауридзе и неизвестный человек.

На столе валялись пуговицы. При виде Сосо все застыли. Неизвестный посетитель, разодетый с бьющей в глаза тщательностью, несколько раз деловито кашлянул. Гомелаури, усмехаясь, отошел в сторонку. Что тут происходило, понять было трудно, но то, что пуговицы не с потолка упали, сомневаться не приходилось. На пиджаке у Клибадзе не хватало двух пуговиц, а судя по его улыбающемуся, но достаточно растерянному лицу, и пальто его, видимо, было не в лучшем состоянии.

С. Анч-дзе отозвал Шукри Джапаридзе и сообщил:

— Васо, оказывается, прочел, поэтому, если не обидишься, отнесу твой экземпляр в управление, а ты возьми половину у Белы, половину у Какауридзе, по том дай первую часть Боре, а вторую верни Какауридзе, Какауридзе передаст Боре. Боря — Какауридзе, и, если удастся как-нибудь соединить все вместе, вручи Копалейшвили… Не забудешь?

— Нет, конечно, что ты!

— Проследи, ладно, будь другом!

— С удовольствием! — рассеянно заверил слушавший краешком уха Джапаридзе, и в узких глазках его обозначился ничего не говорящий взгляд.

С. Анч-дзе, поглазев на штиблеты, манжеты, жилет, кольца, цепочки, брелочки, золоченую булавку, часы, браслет, красный шейный платок, шарф, костюм и пальто незнакомца, шепотом спросил Шукри.

— Кто это?

— Понятия не имею! — смущенно ответил Шукри и неожиданно засмеялся, ни к кому не обращая своего смеха.

С. Анч-дзе вышел.

— Заприте-ка двери, а то еще подумают чего-нибудь! — сказал Самхарадзе.

— В самом деле заприте, в конце концов! — поддержал его багровый Клибадзе.

Шукри Джапаридзе надежно запер двери.

С. Анч-дзе отправился в управление. Поднялся по мраморной лестнице, вступил в светлый широкий коридор. Слева и справа во всю длину чернели двери. Не слышалось человеческого голоса, не доносилось ни малейшего звука. Рабочий день близился к концу, но еще не закончился. «Разве найдешь тут теперь кого?» — подумал С. Анч-дзе, и вдруг из темного коридорчика, громко разговаривая, вынырнули семеро незнакомых Сосо людей. Они остановились, шумно переговариваясь, и, разом умолкнув, разошлись вдруг и по одному спустились по мраморной лестнице. Сосо озадаченно проследил за неизвестными ему людьми и налег на высоченные двери, обитые кожей; дверь не подалась, он приналег сильнее, но дверь упорствовала. Нагнулся, поддел костлявым плечом ручку, пытаясь приподнять, и тут кто-то закричал изнутри: «Открою, открою — сдаюсь!» И тут же щелкнул ключ, дверь открылась. Выглянул прекрасно одетый мужчина с заспанным лицом.

— Я думал, кто-то другой, — сказал он с улыбкой, приглашая С. Анч-дзе войти. На коричневом полированном столе лежали пепельница из лабрадора, сигареты, спички и огромная книга.

— Саша, прочти-ка вот это… Все равно придется прочесть, так давай сейчас, сделай одолжение…

— Что? Это?.. А-а, ясно, да я вроде читал уже.

— Это ты не читал… Это последний вариант, мы многое изменили, переработали, намного улучшили. Прочтет еще директор, а в понедельник состоится обсуждение, а если бы и вы тут поглубже вникли, я бы сам отвез в Москву, а то очень уж затянулось. Знаешь ведь, Саша, не развяжусь никак с этими «Голубыми мостами».

— Как же не знаю — отлично знаю, но это поделаешь… Это все, да? Хорошо… Я, чтоб не обмануть тебя… прочту сегодня же, и Бокериа заставлю сказать свое слово, покажу Мшвениерадзе. Главное, чтобы у вас рассмотрели поскорей. Впрочем, Шота в отъезде, да? Ладно, и без обсуждения обойдется, представь прямо директору, хотя нет, заключение тебе все-таки необходимо… Короче, проведите обсуждение в понедельник. Заключение принеси непременно, а я — какой сегодня день, пятница? — прочту, как обещал, до понедельника, словом, загляни в следующую пятницу… Эти «Голубые моря»…

— Мосты.

— Что это я — моря, мосты, разумеется… Значит, договорились…

— Хорошо, не стану вам больше мешать. — И Сосо попрощался с Сашей.

Во вторник С. Анч-дзе снова зашел к директору. Директор сразу предложил ему сигареты.

— Спасибо, не курю.

— Бери, чего стесняешься… Не пойму тебя — что за человек…

С. Анч-дзе неумело взял одну сигарету. Директор понюхал пачку, тоже вынул сигарету и тоже неумело зажал в губах. Оба были некурящие. Сигареты были кем-то оставлены тут, и яркая, блестящая пачка невольно притягивала взор, манила потрогать ее.

Директор, только что воротившийся из управления, зачитал Сосо несколько мест из какого-то «Постановления» (совершенно не касавшегося С. Анч-дзе и не интересного ему). Тем временем без спроса вошли двое сотрудников. Один — в пальто из синтетики, другой в каракулевой шапке. Полы пальто и рукава страшно шуршали. Тот, что был в каракулевой шапке, едва войдя, достал зажигалку и поднес огонек к директорскому лицу. Тот отстранил от пламени лицо. Владелец зажигалки повернулся к Сосо.

— Спасибо, не нужно, — Сосо спрятал сигарету.

— А что такое, что случилось? — удивился человек.

— Обождите минутку, посидите, пожалуйста, — остановил его директор.

Сотрудники присели; один с нервирующим треском и шумом подобрал полы пальто, другой положил на стол зажигалку и прикрыл ее своей каракулевой шапкой.

— Прочли, батоно Важа?

— Да… — кивнул директор, не выпуская сигареты изо рта.

— Понравилось?

— Да…

— Значит, понравилось?

— В принципе да… Вы хорошо поработали, серьезно… Идея, мысль, художественное решение и расчет нравились мне с самого начала… — говорил директор.

Директор говорил.

Сказал, что финал вызывает у него возражение, но сейчас нет времени поспорить, и надо бы еще кое-что доработать, разумеется, хотя лично он не требует принципиальной переделки, а каково будет мнение других, ему очень интересно, конечно… Стоило бы обратить внимание на узловые вопросы, на точки пересечения…

— А вы могли бы сказать конкретно, батоно Важа?

— Почему же нет, сейчас нет времени, а вообще, если хочешь, охотно.

— Хорошо, в другой раз, главное теперь — дать делу ход…

— Будет дан, будет, иди, не беспокойся…

— Спасибо, батоно Важа!

В приемной сияющего С. Анч-дзе остановила секретарша — с мыльницей и полотенцем в руках.

— Твои «Голубые мосты», — сказала она, — тут у меня лежат, забыла занести директору, сейчас перерыв, поем и непременно передам.

«Значит, не читал…» — сник Сосо. Взял папку, подумал, подумал и, резко повернувшись, снова зашел в кабинет.

— Что это? — спросил директор, увлеченный разговором с сотрудниками.

— «Голубые мосты», батоно Важа, принес вам, прочтете, надеюсь…

— Обязательно…

— Прочтете, это точно?

— Прочту — куда денусь… Передай Шота, чтоб завтра же провел обсуждение, хотя нет — Шота в отъезде, кажется… Хотел бы я знать, где его вечно носит?..

— До пятнадцатого в командировке… — сообщил сотрудник в пальто из синтетики.

— Куда это годится!.. Ладно, поручим Како…

— Како в отпуске… — напомнил тот, что был в каракулевой шапке.

— В отпуске?.. Отлично… Десятого, значит? — Директор глянул на календарь.

— До одиннадцатого, — уточнил мужчина в каракулевой шапке.

— Так надо поторопить его, уже одиннадцатое… Одним словом… — он повернулся к Сосо, — скажи Шота, хотя его нет, скажи Васо, чтоб рассмотрели, передай от моего имени… А я прочту к тому времени.

— Большое спасибо, батоно Важа…

— Постой минутку… — Директор придвинул к себе телефон, набрал номер. — Алло, алло, это ты? Да… Порто киро в рико… моче чехешь ледмик. Да, да, горго сову, сову чорго бирбинайме. Придет к тебе сейчас… Да, рого чехешь махра хопхи, понятно? Прекрасно… — Директор положил трубку и сказал Сосо, что все в порядке, указания даны, и он может идти, свободен.

— Большое вам спасибо, батоно Важа! — Сосо вышел.

С. Анч-дзе отсчитал двери, остановился у четвертой, вернулся на одну назад и вошел в третью.

В комнате один-одинешенек стоял у окна Васо Чорголашвили.

— Он говорил с вами, да? — спросил его С. Анч-дзе.

— Кто?

— Директор.

— В глаза его не видел…

— Не в глаза, а по телефону, звонил ведь…

— По телефону?.. Мне он не звонил.

— Как же так?

— А так вот… Мне не звонил, звонил другому, но все ясно, обсудим мы эти твои — как они там?.. Но почему он Како не поручил?

— Како считается в отпуске…

— В каком отпуске! Целыми днями тут околачивается… Кто еще читал?

— Какауридзе взял читать, Бела прочла половину… Половину я этим утром передал Самхарадзе, а вторую половину читал Шукри, Боря просматривал первую половину… От Евгения Гамреклидзе у меня письменное заключение, Отару Зедгенидзе понравились…

— Оставь ты этого Отара Зедгенидзе, при чем тут Отар Зедгенидзе? Конечно, будет хвалить, с какой стати ему обижать тебя… Что, он ответственность несет или свое мнение изменить не решится в случае чего… Нам за наши слова и речи деньги платят. Наши слова записываются… Не все обстоит так, как ты полагаешь… Иди, проследи за своим делом, может, уговоришь кого прочесть…

— Хорошо… Еще раз обойду всех, всего доброго, батоно Васо, спасибо вам…

— Всего, всего… — пробормотал Васо Чорголашвили и взглянул на небо. По небу тонкой дымкой стлалось облако. Сквозь прозрачное облако просверкивал пассажирский самолет. Самолет взмывал все выше, летел прямо на Васо Чорголашвили, становясь все меньше, и незаметно исчезал, как время, как невозвратное прошлое. Васо вспоминались лучшие годы жизни, проведенные в этих комнатах, вырисовывались контуры грядущих тоскливо-скучных, безрадостных дней, которые еще предстояло провести в них.

Несмотря ни на что, обсуждение состоялось. Собралось человек пять, а потом, кряхтя и вздыхая, пришел и Како, вечером он уезжал в Адлер и задержался здесь, как заявил сам, из уважения к С. Анч-дзе, только лишь ради него.

— Имеется один письменный отзыв, а вы, шесть полноправных членов, изволите присутствовать лично, — сказал Васо. — Так что можем приступить к обсуждению.

— Откуда шесть, пятеро нас, — заупрямился Како.

— А себя не считаешь?! — разозлился Васо.

— А почему должен считать, он в отпуске… — проговорил Самхарадзе.

— Да, шестеро нас, оказывается, прошу прощения, — извинился Како и достал из кармана сложенный вдвое лист бумаги.

Вошла Тина. С усталым, недовольным лицом подсела к столу, раскрыла журнал, готовясь вести протокол.

Васо Чорголашвили надел очки и взял послание Евгения Гамреклидзе.

— Получено письменное заключение Евгения Гамреклидзе, — сказал Васо, разделив фамилию Гамреклидзе на три части, — я зачитаю его отзыв:

— «Внимательно ознакомился с «Зелеными мостами» Сосо Анчбадзе и Маквалы Баркадзе…»

Здесь ошибка, должно быть: «Голубыми…», — вставил от себя Васо и продолжал:

— «…должен заявить, что в основном я согласен с многими выступавшими здесь товарищами и поддерживаю их…»

— А заключение-то в конце обсуждения надо было зачитать, — заметил Какауридзе.

— Не перебивайте, товарищи, имейте терпение… Какое имеет значение, в начале огласим или в конце… — заявил Васо и, прокашлявшись, продолжал:

— «…Название не выражает, правда, идейного замысла произведения, но сами мосты указывают на безмостность и безголубизность человеческих страстей, характеров и устремлений. Сам по себе голубой цвет не определяет ни компонентов названия, ни формальную сторону явления, но повторяю, что название соответствует как сути предлагаемого действия, так и его фундаментальному определению и расчету, хотя, с точки зрения сметы, кажется, не все в порядке, но это дело специалистов. Мне очень понравились имена действующих лиц: Мераби, Гиго, Како, Шако, Шалико, Нико, Сико, Тико, Бичико, Григоли, Эрмилэ, Павле, Савле, Гиорги, Николоз, Александре, Хомерики, Мзия, Тина, Тритинна, Тиа, Тинибеги и другие. Имена, так же как и чертеж поперечного среза, расположены в одной плоскости и отлично гармонируют как с естественным освещением местоположения, так и с пространством, безмостностью, безруслостью и ирригационными сооружениями вообще. Как я уже отмечал выше, упомянутые авторы не замыкаются в узких социально-национальных границах, сами же границы указывают порой умышленно, иногда случайно на безграничность, безнадежность, безмостность и так далее. На основе приведенных нами примеров можем сделать вывод, что простота основного положения, единство места и времени и даже цельность не определяют только лишь эмоциональную значимость «Голубых мостов» как таковых. Лично я, разделяя общее положение в целом, частное — в общем, в отдельных частях согласен и поддерживаю вытекающие из общей арифметики выводы, следующие из высказанных здесь предложений…

С уважением Евгений Гамреклидзе».

— Все… — закончил Васо и передал бумаги Тине. Тина положила лист в папку.

Васо спросил:

— Кто желает высказаться?

— А чего еще высказываться, что тут добавишь, — возразил Боря.

— Что вы изволили заметить?

— Ничего особенного…

— Тогда начинайте.

— Я?!

— Да, вы!

Боря сидел, развалясь в кресле, удобно положив руку на подоконник, и с большим вниманием глядел на председателя.

Больших надежд на Гамреклидзе он никогда не возлагал, но что в такое безвыходное положение попадет из-за него, никак не ожидал. Он думал ограничиться разговором главным образом о названии, но, подумав, отказался выступать первым, ссылаясь на то, что две недели отсутствовал, и, если можно, выскажется последним, попозже сообщит свое мнение.

— Кто в таком случае начнет? Кто-то все равно должен начать…

— Я начну. Спешу, мне ехать надо, — откликнулся на призыв сидевший в углу Како и настаивавший до заседания, что их пятеро.

— Пожалуйста!

Како надел очки, посмотрел на сложенный лист бумаги, вздохнул и попросил открыть окно: душно, говорит, и дымно.

— Правильное замечание! — согласился Боря, поднялся и потянул за веревочку, привязанную к форточке. Веревочка оборвалась.

— Гнилая, черт ее дери! — сообщил всем обрадованный этим Боря.

— Откройте окно, оставьте форточку в покое! — повысил голос Васо.

Боря распахнул окно.

— Наконец-то, думал — задохнусь! — облегченно сказал кто-то.

— На дворе уже тепло, весна наступает, весна… — не в меру громко проговорил Сосо Анч-дзе. И осекся — его голос самому показался чужим, он испуганно и неприметно оглядел присутствовавших — не сказал ли чего лишнего? — и убедился, что, к счастью, никто его не слышал. Каждый был занят чем-то своим — Какауридзе и Самхарадзе давились от смеха.

— Погодите… тише вы… Я и так не могу собраться с мыслями, не сбивайте, — пробормотал Како, уткнувшись носом в развернутый лист бумаги.

«Ну, плохи дела, если и он не может собраться с мыслями!» — подумал Боря.

— Тише, угомонитесь, наконец… Не дети ведь, что с вами случилось!.. — оживился призадумавшийся Васо Чорголашвили.

— Короче говоря, — собрался наконец с мыслями Како, — признаюсь вам, я восхищен деловым, искренним, исчерпывающим, доброжелательным анализом уважаемого Евгения Гамреклидзе. Заявляю с полной ответственностью, что заключение Евгения Гамреклидзе полностью соответствует деловой стороне рассматриваемого произведения, его сути. Как отмечает товарищ Гамреклидзе и вытекает из изложенного мною, «Голубые мосты» не требуют коренного пересмотра с вытекающими отсюда последствиями. Срес орцер вынамаха деликаргва авсиноку и миче авконару. Произведение заслуживает внимания и само по себе, а по расчетам, по поперечному разрезу плана и по коррективам сметы, бесспорно, соответствует сегодняшним понятиям, сегодняшнему уровню современных стандартов. Сказал и еще раз повторяю: я поддерживаю в переработанном, видоизмененном виде этот вариант. А теперь, извините, вынужден покинуть вас. Пойду я.

— Пожалуйста, иди…

Како тяжело поднялся, попрощался с каждым в отдельности, с каждым за руку, и вышел. Боря, который так и не понял из слов Како, о чем шла речь, повторил услышанное из послания Гамреклидзе и кое-что из других выступлений. Само собой ясно, что и другие не сказали ничего нового.

— Что ж, дадим слово одному из, но не единственному автору «Голубых мостов», Сосо Анчбадзе. Просим… — сказал Васо.

Но тут отворилась дверь, и показался Како — в кожаной куртке и каракулевой шапке, — пожелал всем счастливо оставаться и ушел, оставив дверь открытой.

— Будь добр, закрой дверь, — раздраженно обратился к Самхарадзе Чорголашвили.

Тот закрыл.

— Прошу!

С. Анч-дзе встал, обвел взглядом собравшихся и тихо начал:

— Прежде всего хочу выразить благодарность за чуткое отношение, за дружеский и деловой характер обсуждения, но должен признаться — не понял, чего вы от меня требуете. Извините, конечно, я ждал более конкретного, более делового разговора… А вообще, насколько я вас понял, вы все же поддерживаете в целом этот вариант, если не очень ошибаюсь. Я разделяю ваши взгляды, ваши замечания и добрые, дружеские пожелания, по мере возможности, разумеется. Что касается представленного на рассмотрение произведения, хочу ясно и четко сформулировать мою, вернее, нашу позицию. Коротко и понятно хочу разъяснить идею и цель представленного труда и будущей продукции. Здесь уже отмечали, и я могу повторить, что «Голубые мосты» сами по себе не означают голубых мостов в прямом смысле этого слова, не предполагают ирригационной, русловой интерпретации. Мост может быть белым, красным, синим, желтым, бежевым и даже черным. Примеров тому в жизни сколько угодно, и об этом даже говорить неловко. Направление идеи связано, правда, с названием, и оно эквивалентно, как вы изволили отметить, подчиненной ему исходной позиции, но одним лишь этим не исчерпывается многоплановость данного чертежа. Существуют сами по себе вещь, материя, время, пространство и движение; существует сама по себе, по не понятным нам и не зависящим от нас причинам Вселенная, существуют планеты с орбитами, звезды с их эфемеридами, и все это дано, заключено в изначальном, в зародыше, в эмбрионе. Спорным здесь может быть второе решение основного вопроса и не столь уж неоправданная, но все же экспериментальная попытка расположить в одной плоскости поперечного среза, но, как показали предварительные расчеты, подвергать сейчас сомнению точность нашего плана и сметы не резонно и в какой-то мере подсказано необъективностью, так же как и вопрос о наличии определенного риска, — он сведен к нулю, и ранее было сказано и сейчас справедливо указывали на воплощение прошлого в человеке и соответственно с этим персонификацию протоплазмы корней, положительных зарядов люцерны, мостов, мостиков, железных дорог и так далее. В чем заключается сама проблема — спросите вы, и совершенно справедливо. В чем? В центре, периферии, в нервной системе или в самой проблеме? Во всех четырех вместе и ни в одной отдельно. Почему? Это следует объяснить, и я остановлюсь на этом чуть ниже. Бидихи рипци могирдеки цармолили, баро, бика, ока компонента ненти подобного доро. Я не буду останавливаться на той части вопроса, на которой достаточно долго было задержано ваше внимание, но все же хочу в двух словах сформулировать свой взгляд на формальное выражение представленного материала и относительность естественного рельефа, который вызывал сомнения на всех этапах рассмотрения данного проекта. Вопросы эти, как вы заметили, перенесены в финал, в призму, где сходятся и преломляются лучи баро бисте дарстен станбирстаре. Но в конечном итоге это уже не может отрицать, подтверждать, перечеркивать или доказывать взгляд на призму, как на оптический предмет. Некоторые, например, категорически не разделяют этого взгляда, и совершенно справедливо, между прочим. Что касается замечаний, они, насколько помнится, связаны с внешним видоизменением образа, об этом я уже говорил, и вы тоже несколько туманно, но все же понятно, изложили вашу позицию.

С. Анч-дзе сделал передышку, обвел взглядом оцепеневшую аудиторию. Самхарадзе громко чихнул.

— На здоровье! — пожелал кто-то.

— Спасибо, закрой же наконец окно!

— Возьми и закрой, я, между прочим, не приставлен окна закрывать, — возразил Боря.

Самхарадзе рассмеялся, спрятал платок и закрыл окно.

— Мы фактически закончили работу… — продолжал Сосо. — А вы уже не вправе требовать от нас еще одного варианта, вы можете не принять этот, но и отвергнуть не можете, так как мы почти полностью учли все высказанные вами ранее замечания, которые были сформулированы в свое время в виде заключения. Здесь вот заключение, и здесь должны быть «Голубые мосты», официально представленные вам в трех экземплярах. И теперь, чтобы урегулировать наши взаимоотношения без юридического вмешательства, можете рассмотреть и сверить ваше предыдущее заключение и наш последний вариант… — добавил С. Анч-дзе и сел.

— Вы кончили? — спросил Васо.

— Да.

— Н-да, — процедил Васо и задумался. — Дело здесь, товарищи, значительно сложнее, чем представляется с первого взгляда. Несмотря на это, официальная часть нашего заседания может считаться законченной.

— А вы не выскажетесь, батоно Васо? — спросил Сосо.

— Что я могу сказать, сынок, скажу, что очень много непонятного и в ваших «Голубых мостах», и в вашем выступлении, и в высказываниях других товарищей, как письменных, так и устных, и вообще — в жизни. Я говорю так не потому, что обвиняю вас в чем-нибудь. И вовсе не утверждаю, что мне все ясно. Нет, товарищи, наоборот. Очень многое необъяснимо и непонятно в этом мире. Даже слишком непонятно. Видно, мое время ушло. Что есть — есть, ничего не поделаешь, время ведь не воротишь… Что же касается дела, «Голубые мосты» приняты. Не сегодня, так завтра один из нас напишет заключение, но суть в том, что я его не подпишу. Подписать следовало Како, но он успел увильнуть, а если б далее не уехал, все равно не подписал бы. Вы можете ждать возвращения Шота, но поверьте — и он не подпишет. Впрочем, решающего значения это и не имеет, любой колчлен может подписать заключение, но я-то знаю, что ни один из вас не подпишет, не потому что не желаете или боитесь, — просто ваша подпись не имеет никакой силы — ни формально, ни юридически. Зато директор безо всякого может утвердить заключение, но без нашей подписи не утвердит, а если и утвердит — оно не будет иметь силы.

— Да, но как же мне быть? — растерянно спросил С. Анч-дзе.

— Пусть тебе директор скажет, у нас нет права говорить вам что-нибудь официально… Ну, а если нет, пусть решает управление, а над ним тысяча других инстанций… Но вообще-то мы дадим вам заключение — не подписанное и никому не адресованное, отнесите его директору. Директор может утвердить его, как я сказал вам, но без нашей подписи он не утвердит, а если и утвердит, не подпишет… Ничего больше я посоветовать тебе, мой друг, не могу…

— Большое спасибо, батоно Васо… Хорошо, дайте мне хоть заключение.

— Заключение-то дадим, да…

— Никакое заключение из этого отдела выдано не будет, пока не представите рукопись! — строго сказала Тина и захлопнула папку.

— Я принес три экземпляра.

— Сюда ни один не поступал.

— А я при чем?!

— Не знаю, кто при чем!.. Не могу никак понять, батоно Васо, кто что берет, кто что уносит. Почему я должна отвечать за всех?! — взвинчивала себя Тина.

— У кого есть экземпляр, товарищи? — спокойно спросил Васо.

— У меня, но только половина… — сказал Шукри Джапаридзе, — И ту мне Бела оставила… Вторую половину Копалейшвили позабыл в машине, а Копалейшвили — утром звонили от него — по дороге из Мцхети вместе с машиной свалился, оказывается, в Мтквари, сам уцелел, а машина повреждена, и радио украли. Один экземпляр у меня был, но взял автор, а еще один вчера и позавчера несколько раз переходил из моей комнаты в комнату Како, больше ничего не знаю… — закончил Шукри и, пересев в темный угол, стал наблюдать оттуда, и глаза его подозрительно искрились.

— У кого есть экземпляр, товарищи? — повторил Васо.

— Одну страницу я в столовой видел утром, правда, не помню точно, какая была страница… — сообщил Боря.

— Товарищи, подумайте, что вы говорите, мы не играть тут собрались и шутить! — вскипел Васо.

— А я не играю и не шучу, серьезно говорю… Слушай, Сосо, ты же вчера один экземпляр оставил директору? — повернулся он вдруг к С. Анч-дзе.

— Не вчера, а неделю назад, но он позабыл его в банке…

— У меня был один экземпляр, батоно Васо, я вам его дал, если помните… — сказал Какауридзе.

— Не вы мне дали, батоно, а я вам, я прочел и передал вам… Может, вы еще скажете, что раньше меня прочитываете что-нибудь?!

— Нет, батоно, вы, как всегда, раньше меня прочли, потом передали мне, а я вернул вам… — спокойно объяснил Какауридзе.

— Думайте, что говорите! Ничего вы мне не возвращали. Выбросили, наверно, в окно. Если не будет покончено с этой безответственностью, я доложу обо всем где следует! — возвысил голос Васо Чорголашвили, побагровев.

— Как вы смеете так со мной разговаривать, ребенок я вам, что ли, в самом деле?! — вскочил Какауридзе.

— Ладно, что с тобой! — вырос перед ним Боря.

— Слыхал же, в окно, говорит, выкинул!

— Подумаешь, будто что-нибудь невероятное сказал…

— Постойте, погодите… — изволил встать Самхарадзе. — Тот экземпляр, уважаемые, о котором вы спорите, последним читал я, я принес его сюда и здесь, как раз вот в этом месте, передал милейшей Тине, а куда потом сунула уважаемая Тина, сказать не могу…

Не успел он договорить, как Тина упала в обморок. Поднялась суматоха: кто-то побежал за водой, женщине растирали виски, поили ее каплями. Не скоро пришла Тина в себя, а потом попросила сигарету, заперлась в комнате и в тот день ни с кем больше не общалась.

— Хорошо, я принесу еще один экземпляр, пойду в управление и принесу, — сказал С. Анч-дзе.

— Сделай одолжение, принеси… — попросил расстроенный Васо.

С. Анч-дзе сначала попробовал зайти к директору на всякий случай. Оказалось, тот уехал в банк. «Может, даже найдет там мой экземпляр», — зародилась надежда у Сосо. Он постоял немного в коридоре, потом заглянул в одну из комнат, хотел было зайти, но пристроившийся у стола Гомелаури, увлеченный чтением какой-то книги, полоснул его холодным взглядом и сдвинул на лоб свою войлочную шапку. С. Анч-дзе вышел на улицу — направился в управление. Одолев мраморную лестницу, вступил в просторный светлый коридор и остановился у первой же двери. «Может, и не спит?» — подумал он и с силой нажал на ручку. Незапертая дверь отлетела, как с петель сорвалась, увлекая за собой Сосо. Сосо успел отпустить ручку, но удержаться не сумел и пронесся до самой стены, подавшись вперед головой.

В маленькой комнате сидел Саша, беседуя со своим школьным товарищем, которого двадцать лет не видел — ни больше ни меньше.

— Входи, входи, Сосо, знакомься с моим одноклассником.

Красный от смущения, С. Анч-дзе пожал руку удивленному его странным появлением товарищу Саши и быстро сел.

— Как идут дела, Сосо? — участливо спросил Саша.

— Как обычно… — ответил Сосо.

— Ты знал его? — обратился Саша к товарищу.

— Нет…

— Саша, верни мне мой экземпляр, без него заключения не дают там…

— Хорошо, сию минуту.

Саша выдвинул средний ящик и с большим интересом заглянул внутрь. Потом задвинул его и открыл правый ящик, затем левый. Довольно долго по очереди выдвигал и задвигал он пустые ящики. Наконец нагнулся и стал шарить в шкафу. Устал. На лбу выступила испарина, раскраснелся весь, откинулся в кресле, передохнул, задумавшись.

— Не нашел?

— Нет… Да, вспомнил, я Бокериа передал… Надо, чтобы и Бокериа прочел, и другие тоже, впрочем, к чему нам, собственно говоря, другие… Я занесу Мшвениерадзе — это главное, как ты считаешь? Так будет лучше, верно? Хочешь, вместе зайдем к нему? А этот экземпляр пусть тут останется.

— Пусть, но…

— У тебя нет другого, да?

— Был, может, директор принесет из банка, оказывается, в банке оставил…

— Если обещал, значит, принесет, только обязательно возьми у него. Что еще?

— А ты-то прочел, Саша?

— Я?

— Да, ты…

— Как же… В принципе понравились… Сказать, что я в безумном восторге, не скажу, а так — понравились. Знаешь ведь, я люблю говорить прямо, себе на беду… Не могу скрыть того, что думаю. Кое-где диалоги не понравились, и в расчетах, по-моему, допущены небольшие ляпсусы, ты не обижаешься, что я так прямо?..

— Нет.

— Так вот, в принципе понравились, и лично я отношусь к этому делу положительно… Один экземпляр на всякий случай отнеси в Институт физкультуры…

— А при чем физкультурный институт?!

— Ни при чем… Абсолютно ни при чем, и все же, как знать… Одним словом, ускорь это дело, нажми на кого-нибудь, давай, давай, нельзя так, как ты действуешь…

— Всего хорошего.

— Всего, заглядывай иногда, не пропадай…

С. Анч-дзе вышел.

— Кто этот хлюпик?! — спросил Сашу товарищ.

— Хлюпик?.. — Саша поднялся, повернулся лицом к стене. — Стену видишь? Капитальная, старинной кладки. Дай ему волю — через нее пробьется, насквозь пройдет, хоть верь, хоть нет.

— А что ему остается… — проговорил тот.

— Ну, вообще-то и ты прав, видел, в каких брюках? Интересно, куда я все-таки сунул этот экземпляр? — задумался Саша.

Еще не было двух, когда Сосо вернулся в учреждение. День стоял теплый, безветренный. В вестибюле мелькали знакомые лица, но второй этаж был безлюден, не звучали голоса, не звонили телефоны, не скрипела ни одна дверь. Весь коридор был перекрашен в белый цвет. Белизной сияло все, все было белым. Из глубины коридора навстречу ему шел человек в белом халате, не спеша, заложив руки за спину. Сосо всмотрелся в него — нет, не знал он его, ни на кого из знакомых он не походил.

С. Анч-дзе открыл одну дверь, вторую, третью, четвертую, пятую, шестую, седьмую, восьмую, девятую — все двери отворялись, все комнаты были пустые.

«Куда все подевались, интересно, вымерли, что ли?»

Решил спросить человека в белом халате, но того и след простыл, и Сосо заглянул в комнату Васо Чорголашвили. Окно было распахнуто, и, когда он открыл дверь, легкий ветерок заиграл уголками страниц, стопкой лежавших на подоконнике. На столе красовался новый телефонный аппарат цвета слоновой кости. На бамбуковой вешалке висела войлочная шапка Васо. Васо не расставался с ней, лелеял ее, как любимое чадо. Не носил ее, но дорожил и берег: долго, говорит, служила мне, напоминает пережитое, невзгоды, и кто знает, когда и зачем пригодится еще. Какауридзе каждое утро чистил этой шапкой свои туфли, наводя блеск, и снова аккуратно вешал на место.

В открытое окно веяло прохладой и теплом одновременно.

Солнечные лучи падали на узкую веранду, на облупленные перила. Везде и во всем ощущалось дыхание весны. Вдали в непривычном весеннем освещении виднелся «безрадостный пейзаж». За беспорядочными навалами земли мелькал нескончаемо длинный состав.

«А в наших краях весна уже наступила, верно, деревья зазеленели… — подумал Сосо. — Которая уже весна пропадает для меня, не замечаю, как проходит. И сколько еще весен остается человеку в мои годы?» — высчитывал он, и ему казалось, что здесь, в этом здании, никого, абсолютно никого не интересовал и не заботил этот вопрос.

Возможно, так оно и было в действительности, но весна ведь все равно наступала, все равно покрывались цветом и зеленели деревья.

Перевод Э. Джалиашвили.