Стану смелой для тебя

Глава 10

Глава 10

Один из факторов, которые значительно повышают риск острого инфаркта – курение. Санта знала об этом не только потому, что каждая пачка орет об опасности крупными буквами, а потому что этот «один из» отчасти убил её отца.

Курение. Недосыпы. Выматывающая работа. И долбанутое стечение обстоятельств, что схватило его за рулем.

Случись это дома, на работе, когда он ехал бы с водителем – была бы вероятность, что его спасли, а так...

Почему-то Санте очень это запомнилось.

И почему-то вспомнилось сейчас.

Когда она стояла на пролете ведущей вниз, во внутренний двор, лестницы, чувствуя всё новые, холодящие щеки, обволакивающие бедра и лодыжки, порывы ветра… И неистово мечтая взять где-то всего одну сигарету.

Она в жизни не курила. Даже в школе не пробовала. Была в команде мамы, которая до последнего сражалась с мужем за ЗОЖ. А сейчас так хотелось…

Хотя бы на что-то отвлечься, чтобы перед глазами перестали мелькать противные картинки.

Рыжая «боишься, заблужусь?» с игривой улыбкой.

Черновское «боюсь, сбежишь…», разбивающее сердце, которому уже давно пора успокоиться.

Ведь казалось бы… Да смирись ты, дурында! Тебя в зале ждет парень ничуть не хуже. Он моложе. Он тебе ближе. С ним ты можешь быть собой и не бояться ляпнуть что-то не то или не то сделать… У него по взгляду читается: ты ему очень… Ну очень нравишься.

Но нет.

Ты какого-то черта мучаешься, изводишь себя же… И не мечтаешь ведь даже, не надеешься. Просто страдаешь. Просто дура.

Понимая, что не успокаивает себя же, а только заводит сильнее, Санта мотнула головой, фокусируя взгляд с прищуром на стене дома напротив. Обычной. Кирпичной. Абсолютно безликой стене. На которой из увлекательного – разве что трещины. Но лучше смотреть на неё, чем вернуться и застать, как двое воркуют в коридоре или снова за столиком.

Она же не заблудилась… А он не дал сбежать.

Им всё равно, что Санту сейчас трясет.

– Ненавижу…

Слово сорвалось с губ непроизвольно. Звуком по округе не разнеслось – его смазал всё тот же ветер. А Санта даже толком не объяснила бы, кого ненавидит. Себя. Чернова. «Соперницу». Ситуацию. А может всё и сразу.

Не объяснила бы, но публично выражать свое отношение не собиралась, держала в себе. Как всегда.

План Санты был прост, пусть и родился уже после того, как она оказалась здесь – на свежем воздухе.

Чуть остыть. Выждать, пока голубки уж точно вернутся за столик. А может успеют расплатиться и уйти.

Взять свои вещи, тоже свалить побыстрей. Потом – отмереть и хотя бы остаток вечера провести с Гришей так, как он того заслуживает – без её кислой мины.

Но дело в том, что время Санта не засекала, а вернуться и снова столкнуться с Черновым было откровенно страшно. Поэтому она стояла.

Подмерзала, но стояла.

Как дура.

Вздрогнула, резко поворачивая голову, когда двери, через которые вышла она, снова открылись. Ругнулась про себя: потому что стыдно объясняться с кем-то из сотрудников, кто ты такая и что вообще тут забыла, но быстро поняла, что лучше бы объясняться…

Потому что из-за двери выглядывает не администратор или один из официантов.

Это делает Чернов.

Он спускался по лестнице, почти сразу переведя взгляд с её лица себе под ноги, а Санта будто со стороны отмечала, что её пальцы впиваются в перила, а сердце подскакивает к горлу.

Санта смотрит, как мужчина приближается, и просто не может пошевелиться. Да даже подумать что-то внятное – проблематично. Уж не говоря, чтобы сказать или сделать.

Чернов оказывается на выбранном ею пролете. Поднимает взгляд, усмехается, смотря в лицо, делает ещё два шага, непроизвольно усиливая девичью дрожь, а потом поворачивается к довольно ненадежному, как кажется Санте, ограждению спиной, упирается во всё те же перила задницей в классических брюках, достает из кармана пачку, открывает, чуть поворачивает, предлагая взглядом…

Глаза Санты фокусируются на сигаретах, в голове горькая пометка: он курит те же, что курил отец.

Сидит за его столиком в любимом ресторане. Реализует отцовские мечты в профессии. Он в большей мере Пётр Щетинский, чем она…

И даже любовь дочери Петра принадлежит тоже ему…

Не в силах сходу ответить в голос, Санта просто мотнула головой, ненадолго встречаясь своим взглядом с мужским, а потом снова сосредотачиваясь на кирпичной стене дома напротив. Невероятное зрелище, к которому Данила остался откровенно равнодушным.

Тоже молчал. Достал сигарету себе. Зажал губами, поджег зажигалкой. Затянулся, чтобы выпустить длинную струю дыма в небо.

Так, что даже взгляда боковым зрением Санте хватило, чтобы внутренне растаять, а внешне сжать нагревшийся под её пальцами металл сильнее.

– Не простудишься?

Вопрос Данилы разрезал тишину далеко не сразу. Он не меньше минуты просто курил, филигранно играя на нервах стоявшей рядом Санты.

Был расслаблен и вальяжен. А она – как струна. Натянута до предела. До него же напряжена.

Уловив вопрос, повернула голову слишком резко, поймала ухмылку – больше даже в глазах – почувствовала себя глуповато, зарделась немного, но мотнула головой.

Нет. Не простудится. Слишком жарко до сих пор. Пусть и пока он не вышел, чувствовала, что ещё немного, и риск такой есть…

Только Чернову до её мнения, кажется…

Он затягивается ещё раз, испепеляя сигарету разом на норму нескольких затяжек.

После чего тушит о всё тот же металл и скидывает вниз, не глядя…

В отличие от Санты, которая следит за полетом, внезапно чувствуя непропорциональное «греху» возмущение. А может наконец-то находя, как его можно рационализировать…

– Это свинство…

Произносит, когда окурок уже приземлился, поднимает взгляд на Чернова.

Видит, что ему пофиг. Он пожимает плечами, после чего расстегивает пуговицу на пиджаке, снимает, набрасывает поверх её платья…

И если раньше Санте было просто не холодно, то в момент, когда её обволакивает уже знакомым, и уже ассоциирующимся с Данилой запахом, откровенно бросает в жар.

– Каюсь, святая Санта… Грешу и каюсь…

Особенно вместе с произнесенными легкомысленно словами.

Снова с легкой улыбкой. Будто с издевкой, но откуда-то Санте точно известно – нет. Он просто… Не так напряжен, как обычно. И сосредоточен не так. Он просто… В хорошем настроении. Наверное, дело в вине и компании.

Вот только непонятно, зачем вдруг вышел к ней.

– Я не святая. А вы лучше бы не курили…

Её взгляд снова опускается – выцепляет (а может ей только так кажется), тот самый окурок. Данила тоже пытается его увидеть – поворачивает голову и чуть отклоняется.

Ему, очевидно, не страшно, а Санта еле тушит в себе желание придержать мужчину за плечи.

Дурацкое стремление, но…

– Я не систематически.

Благо, он не играет на её нервах долго. Во всяком случае, так. Быстро снова выравнивается. И взглядом снова возвращается – к её щеке, потом – губам. Своим. Не деланным. Ведь она, может, и торшер. Но торшер красивый, знает это прекрасно.

Данила просто смотрит на неё, а Санта чувствует, будто кожу обжигает. И хочется одновременно отвернуться и держаться до последнего.

Но он моргает, скользит чуть выше по носу, и магия испаряется. Санту моментально попускает.

– Почему сбежала?

Данила задает неожиданный, как кажется Санте, вопрос. На который так сходу и не ответишь. Она поворачивает голову, сначала просто смотрит, потом пожимает плечами, как чуть раньше сделал он…

– Я не сбегала.

И врет. Нагло. В глаза.

Только Данилу её ложь, кажется, веселит.

Потому что он усмехается в очередной раз, склоняя голову, складывая руки на груди и поворачиваясь телом к ней, на сей раз прижимаясь к перилам уже бедром.

Немного склоняется, чтобы быть как бы пониже… И поближе… Смотрит пристально, легонько щурится…

– Если тебе не нравится мальчик, не мучай его, Санта… Это не очень… По-человечески…

И выдает вроде как дружеское замечание, которое бьет кровью по девичьим щекам, заставляя грудь закипеть возмущением, которое тут же выходит шумным выдохом и острым взглядом. Потому что…

– Данила Андреевич…

Санта начинает, а этому – только новый повод улыбнуться, после чего шепнуть: «просто Данила», в очередной раз смущая.

– Это не ваше дело, вы же понимаете…

Санте становится откровенно стыдно, что её безразличие к Грише настолько очевидно. Обидно за него. А ещё в голове разом взрывается мысль о том, что раз он обратил внимание, значит, подмечал… Вот только это действительно не его дело.

– Не моё. Ты абсолютно права.

И пусть Чернов вроде как соглашается, но за признанием не следует логическое «но», которое объясняло бы, что он вроде как имеет право лезть. А это значит, что он считает – объясняться не обязательно.

Хочет и лезет.

А потом молчит и смотрит. И Санта тоже.

Только она думает о том, как можно одновременно любить человека и злиться на него, а он о чем-то своем. Наверняка практически безразличном.

– Зато теперь я не сомневаюсь, что зарплата у нас – выше рынка. Когда младшим юристом был я – такие заведения позволить себе не мог.

Всё время молчаливых гляделок губы Чернова чуточку подрагивали. Это было красиво, но для Санты – бесяче. Она чувствовала себя объектом непроизнесенной насмешки. А стоило ему снова заговорить – не сдержалась, фыркнула, отворачиваясь и прикусывая уголки уже своих губ, потому что сила влюбленной дури побеждает силу, обнаруженную когда-то с помощью упавшего яблока Ньютоном, и тянет их вверх.

Так, что сопротивляться сложно. А ещё, пусть нельзя, но подбородок тут же сам движется чуть вверх и вправо, чтобы глаза могли поймать взгляд мужских.

У Чернова определенно хорошее настроение. У него улыбаются и губы, и глаза. Он вновь проходится по лицу Санты, чем, сам того не зная, делает ей очень приятно. По-прежнему волнует, но она к этому быстро привыкает.

Да и глобально ведь, когда он смотрит на неё – Санте хорошо. Куда лучше, чем когда смотрит на другую.

И всё раскрывается будто по-новому.

И новые вопросы крутятся на кончике языка…

– Вы за мной пошли? – а потом срываются, заглушая внутренний голос, которому такая смелость кажется опасной.

А для Данилы – всё повод улыбнуться. Потому что он снова…

И голову склоняет… И щурится…

– Сердце повело…

И отвечает, как настоящий юрист, которому положено быть словоблудом. Иначе без шансов в профессии. Не умеешь вилять – не суйся. Чувствуй, когда от тебя требуется ясность, а когда нужно витиевато. Узколобость, патологическая честность и неумение петлять – твой недостаток.

Подчас должно быть слишком многозначительно. И бессмысленно тоже слишком.

Так, что сердце Санты снова ускоряется, а сама она – снова же фыркает, пытаясь снизить градус пафоса для Чернова и значимости его слов для себя. Ведь это – ни о чем.

– Не бойтесь. Я не заблужусь. Когда отец был жив – мы часто здесь бывали. Хороший столик, кстати…

И лучше вернуться с небес на землю побыстрей. Поэтому Санта говорит Даниле, но колет себя же. Сразу в два места.

Ему есть, о ком заботиться. И если по-чесному, то сердце с ширинкой тянут его явно не сюда.

А ещё… Её кумир мог бы уважительней относиться к памяти наставника, а не поражать шикарным видом, который ему когда-то открыл Пётр, всяких тёлок в стиле тяжелый люкс… Но даже это не заставляет Санту в нём разочароваться.

– Я ему правда благодарен, Сант, но я не могу себя рядом зарыть... Как и ты не можешь...

И если раньше Данила говорил вполне игриво, то после укола девушки – тон сменился. И взгляд тоже.

Не стал ни злым, ни колким. Чуть уставшим разве что. И определенно искренним.

Настолько, что ни шутить, ни колоть дальше Санте не хочется.

Она несколько мгновений просто смотрит мужчине в глаза, а когда он моргает, опускает свои в пол. Снова поворачивает голову, проходится щекой по вороту пиджака, обнимая себя под ним руками, вдыхает…

Понимает, что с Гришей вот таких чувств из-за такой мелочи не испытает никогда.

Просто касание к ткани с его плеча, просто его взгляд туда, где под пиджаком она сжимает пальцами ткань на боках, а внутри всё тугим узлом и уже новые картинки.

Бред какой-то.

Наказание...

– Идем в зал. Тут холодно, а у тебя ноги голые.

Новое замечание Данилы пробежало мурашками уже по ногам. Которым совершенно не было холодно, но которые действительно голые.

Она тоже в босоножках. И тоже в платье, пусть и не таких нарядных, как спутница Чернова.

В черном. Лёгком. В горох. Слишком коротком и откровенно простоватом для такого места. Практически незаметном под его пиджаком.

Но он отметил. Всё. И это приятно. А может плохо наоборот…

Сначала Чернов просто предложил, но увидев, что Санта не спешит двигаться, вытянул вперед руку.

Явно давал понять, что можно вложить в нее свою. Явно не требовал вернуть пиджак.

Явно вёл себя странно.

Потому что будь его спутницей она, и вернись её мужчина в зал с другой – почувствовала бы себя ужасно. Но его это не заботит.

А может он просто попросит пиджак чуть позже. Чуть позже же сделает вид, что они даже не знакомы.

А может она сама должна вернуть пиджак. И вид сделать тоже должна сама.

Или сказать, что он свободен, как ветер, продолжавший ерошить её волосы и волновать его рубашку, а она остается здесь.

Или:

– Я не хочу возвращаться. Хочу уйти с тобой.