Стану смелой для тебя

Глава 24

Глава 24

Данила шел быстрее, не оглядываясь, Санта – за ним, злясь ещё и поэтому.

Сверля дыры в широкой спине, желая, чтобы споткнулся. На ровном месте, как часто бывает, что вызывает всеобщий смех и чувство неловкости у самого человека.

Очень хотелось посмеяться над ним так же, как он посмеялся над её матерью.

Чернов остановился у двери в собственный кабинет, открыл её, только тут оглянувшись.

Смотрел на Санту так же, как в коридоре, ставшем полем брани. Сухо. Многозначительно. Будто разочаровано. Но Санте – без разницы.

Он кивает внутрь, не приглашая, а приказывая зайти. Она исполняет указание. В последний раз.

Заходит в кабинет, по-садистки громко стуча каблуками, делает несколько шагов вглубь, останавливается к нему спиной, впиваясь взглядом в ту самую тумбу, безошибочно находя на ней уже новую награду, датируемую текущим годом.

Прекрасно…

Просто прекрасно.

Привез. Поставил. Гордится теперь.

А так красиво рассказывал… «Не доставляет удовольствия…».

Только теперь Санте наконец-то понятно, что его доставляет.

Она слышит, как Чернов закрывает двери. Кажется, не просто захлопывает, но ещё и щелкает замком несколько раз.

Дальше тоже идет. К ней. Останавливается за спиной, берет за плечи, разворачивает.

Придерживает за подбородок пальцами, заставляя запрокинуть голову и смотреть в глаза, когда он блуждает своими по её лицу.

– Ты что себе позволяешь, а? Вы что устроили? Ты что творишь?

Его вопросы не имеют ничего общего с рамками допустимого. Он и трогать её пальцем права не имеет. Он в принципе больше ни на что не имеет права. Но делает, что считает нужным.

Держит за подбородок, смотрит зло, ждёт ответа…

– Что я себе позволяю?

И Санта отвечает. Абсолютно для него неожиданным тоном, это читается по глазам. Но это ведь не её проблема. Нельзя недооценивать «противника». А Чернов с Примеровой её явно недооценили. Посчитали не лишенной пустых амбиций, но неспособной толком ни на что малолеткой. Посчитали, что с ней можно вести себя так, как хочется, и ни черта не ожидать. Ответка не прилетит.

– Если вы не способны справиться со своей карманной стервой, я не обязана работать канализацией для слива её отборного дерьма!

Санта говорила, наслаждаясь тем, как мужчина кривится. Ему явно не нравится слушать ругань. Только тогда вопрос: как с той связался?

На «вы» Санта ткнула Чернова пальцем в грудь, тут же почувствовав в нём же боль. Потому что он, естественно, не сдвинулся, но скользнувшим на секунду взглядом дал понять – это ему тоже не нравится. И вот этого всего он не ожидал.

– Язык попридержи, Санта. Не разочаровывай…

Призыв Чернова конечно же был принят Щетинской в штыки. Она фыркнула, усмехнулась, дергаясь, глазами говоря, куда он может засунуть свое предложение и придерживавшие подбородок пальцы.

Его прикосновения стали противны. И то, что раньше позволяла, как когда-то таяла… Всё это преобразилось. Кумир пал. На его месте – красивая обертка, гнилая суть…

– Мой язык – не ваша проблема. Но напоследок придется немножечко послушать…

Санта сцеживала яд не хуже Альбины. Сама понимала, что уподобляется, но сдерживаться не могла. Да и не хотела. В конце концов, она ведь весь день только об и мечтала, как окажется в этом кабинете. Как бросит в лицо. И пофиг, что про Альбину не должно было быть сказано ни слова. Важно, что она изольется. А уж он – как посчитает нужным. Хочет – обтечет. Хочет – впитает.

– Это низко, Данила. Это ничтожно. Ни один мужчина не имеет права так поступать. Она вот вам, – рука снова взметнулась, снова же ткнув в слишком твердую для предположений о наличии души грудь. – Не сделала ничего. Она принимала вас в доме. Она всегда говорила только хорошее. Когда папы не стало – я на вас злилась. Вы были нужны нам. Нам многие были нужны. Нас рвали, как тряпку, а все отошли в сторону. Вы не стали «себя рядом закапывать», но и смотреть, как закапывают нас, не захотели. Закрыли глаза. Вы, блин, имели на это право! Но как же это всё было гадко! Вы взяли лучшее…

Санта обернулась, схватила с полки одну из наград. В голове абсолютно серьезно проскользнуло шальное: а может бросить? Но это уже слишком. Взвесила, показала Чернову.

Который молча и напряженно смотрит в её лицо. Он явно удивлен. Он будто не понимает…

И это только сильнее злит.

– Вы взяли всё… И ушли. Строили карьеру. Отношения. Не вспоминали. Не тосковали. Поставили фотографию! Феноменально…

Награда со стуком опустилась на угол стола, скорее всего его покалечив.

Сама Санта вздрогнула от излишне громкого звука, Чернов только рефлекторно скосил взгляд. После чего – вернулся к её лицу.

Молчал. Мужские губы были сжаты плотно. Мысли не читались. А Сантины – выплескивались.

– Вы – лицемер! Для всех – пример. А сами… Зачем вам это было, Данила? Что вам мама сделала? Я уже поняла, что она очень зря вас попросила за меня. Но не хотите вы со мной морочиться, отказ вам не понравился – ну так в лицо скажите! Зачем вы в глаза с заботой смотрите, а за спиной такое проворачиваете?

Санта взмахнула рукой, задевая мужское плечо. Он несколько секунд смотрел на ворот пиджака – туда, где прошлись её пальцы. Потом – снова на неё. И Санте показалось, что его выражение чуть меняется. В нём становится меньше злости – больше задумчивости. Которая почему-то её сбивает.

Голос становится тише. Вопросы будто с просьбой. Она не даст ему сказать, пока не изольется. Но где-то на задворках проскальзывает, что сейчас глазами может говорить он.

– Зачем скатываться до подлости? Или так принято? Ваша Альбина бесится, на мне срывается, а проблема же в вас! Вы не можете определиться, чего хотите! Вы то прижмете, то оттолкнете, но вы же вообще о людях вокруг не думаете! Только о себе! Альбина – редкая сука, но вы её выбрали! А потом других зажимаете… Она исходит желчью… И меня изводит. А вам – ровно. Вы не видите. Вы вообще ничего не видите! Только себя. И любите вы тоже только себя… Но можете своей истеричке передать, что она хоть плакатами весь город обклеит, от этого не станет менее ничтожной! Вы друг друга стоите!

– Ты о чем, Сант? – новый произнесенный Данилой вопрос, когда Щетинская сделала паузу, чтобы набрать побольше воздуха, прозвучал уже иначе – тихо, устало будто.

Упасть на дурака – прекрасная тактика. Но она работает далеко не всегда.

Санта была уверена: звоня в субботу маме, он собирался сделать именно это. Но это неправдоподобно. Всё кажется очевидным. Его причастность не подлежит опровержению. Все «улики» против.

– Ваша истеричка следит за вами и отвадит запавших на вас дур! Она так старается услужить, а вы же даже её за это не хвалите!

– Сант… Херню прекращай нести…

Данила скривился, делая шаг назад, потянулся к своему лицу, провел по лбу и волосам. Посмотрел по-новому, застыл…

Выглядел так, будто делает последнюю попытку справиться с разочарованием. Будто это он сейчас в ней разочаровывается.

– Херню…

А у неё будто слова кончаются.

Она повторяет на выдохе.

Смотрит недолго на него, потом вниз – на свои руки. Которые впервые в жизни, наверное, сложно держать при себе. Ведь хочется не просто махать, а залепить, как пыталась сделать его любимая «Аля».

– Знаете, что такое «херня», Данила?

Сжав их в кулаки, Санта снова подняла голову, смотря гордо… Так, как имеет полное право…

– Херня – это мелко мстить женщине, которая не сделала вам зла! Зачем вам это было, Данила? На что вы поменялись? На дело какое-то? Клиента? Просто по дружбе? Что они вам пообещали за «маленькое одолжение»?

– Какое одолжение? Кто пообещал? Ты нормально говорить сегодня будешь?

Терпение Чернова заканчивалось, в Санте снова разгорался пожар.

Она обернулась, взяла в руки фотографию Чернова с отцом. Ту самую. Единственную.

– Если бы он знал – он вам в жизни руки не подал…

Санта шепнула, с размаху отправляя её о пол.

Так, что сначала грохочет, а потом во все стороны разлетается стекло.

По полу, а ещё по ногам. Царапает его ботинки, один осколок впивается Санте в ногу, а капрон чулка разрезает стрелка. Она чувствует укол, она даже знает, что скорее всего из раны пойдет кровь. Она видит, что Данила смотрит вниз…

– Вы никогда не станете им, Данила. Никогда. Вы меня в этом обвиняли, но даже в этом лицемерили! Потому что сами очень этого хотите! Но вы – не станете. Потому что он – личность. А вы – «между капелек». Сколько ни ходите в его ресторан. Сколько не берите его предметы. Сколько его награды не вручайте. Сколько не говорите его словами… Из ваших уст они иначе звучат – им не веришь. Сколько дочь его не зажимайте. И сколько не унижайте его жену… Сколько белье не перетряхивайте… Вы никогда…

– Санта…

Её сейчас не нужно перебивать, это было понятно, но Данила – всегда вопреки. Приближается, снова сжимает плечи, встряхивает, горбится немного, смотрит в глаза. Видит там то, что видеть не должен – у неё выступили слезы.

– Зачем вы дали ей это приглашение? Зачем вы отправили её в эту задницу? Почему вам это надо было? Я понимаю, зачем это Игнату… Макару зачем… Они нас всегда ненавидели и будут ненавидеть… Но вам это зачем? Я задела вашу гордость, но мама тут при чем?

– Что с приглашением, Санта? Ответь нормально… Я ждал твою маму. Я звонил ей, она скидывала… Откуда я должен знать, что там у вас случилось, если ни она, ни ты мне не можете нормально и по-русски? Что в тебя вселилось?

Данила говорил, не особо-то подбирая и нежничая, а Санту будто качало на волнах. То взлетишь на ярости, то рухнешь в непередаваемую грусть.

Пекло в груди и под коленкой. На полу лежала изувеченная фотография. Её холодные руки дрожали, горячие мужские пальцы фиксировали плечи.

Она вскинула взгляд в потолок, чтобы чуть подсушить слизистую. Плакать при нем – ужасно. Допустить нельзя. Но и просто вслух произнести – тоже сложно. Потому что её гнев – это корка на боли. Ей больно за маму. И за Данилу тоже больно.

Она не хочет, чтобы он был таким. Она не хочет, чтобы её отец настолько в нём ошибся…

– Какой там был адрес?

Санта спросила тихо, опуская взгляд, смахивая непрошенную, скатившуюся, впитывая взглядом выражение его глаз. Точно зная, что он может соврать ртом, но даст прочесть по глазам.

Он не спешит отвечать. Блуждает по ее лицу, будто и сам ответ ищет. В итоге тормозит на глазах.

– Я не знаю. Мне дали приглашение. Я не смотрел. В чём проблема?

– Кто дал?

Новый вопрос получился очень тихим.

– Игнат.

А ответ – правдивым. Сделавшим ещё больней. А ещё поселившем в сердце стыд.

Данила продолжал смотреть, придерживая за плечи. Санта же поняла – что не может. Закрыла глаза, задержала дыхание…

– Я ещё раз спрашиваю: в чём проблема?

Стояла, молчала, хотела под землю провалиться…

В ушах звенела собственная истерика. Под веками снова проносилось всё, что так ладно сложилось, а сейчас по стыдному рушилось. Потому что…

– Они отправили на гаражи… Там был адрес каких-то гаражей… Она… Нарядная… С речью… Поехала…

Санта выдавила из себя, и то не до конца. Закончить не смогла, потянулась к лицу, закрывая от Данилы позорные слезы. Жмурясь, будто это поможет, а на самом деле просто выдавливая на кончики ресниц.

Дернулась, уже слыша собственные всхлипы. Вот сейчас хотела бы сбежать. Не гордо уйти, как планировала. А тихо. И быстро. Как дура, сделавшая поспешные выводы. Ложно обвинившая. Наговорившая… Вывалившая боль не на того…

Не перед тем расплакавшаяся…

– Извините… Пустите…

Санта сделала ещё одну попытку хотя бы отвернуться, но вместо этого почувствовала, как пальцы вжимаются в плечи сильнее.

Дальше – что Чернов делает шаг к ней, хрустя стеклом. Этот звук почему-то слишком сильно отзывается в ней, из сжавшегося горла вырывается громкий всхлип. За ним – второй и третий.

Которые Санта изо всех сил душит.

Она никогда не плачет при посторонних. Но ей и настолько плохо не было давным-давно.

Ей окутывает. Запахом. Теплом. Руками. Санта дрожит, продолжая закрывать ладонями лицо и бороться со всхлипами.

– Я не знал…

Слышит тихий ответ, который режет по животу.

– Я правда не знал, Сант…

Данила повторяет, по телу Санты проходит крупная дрожь. Она знает, что он внимательно смотрит, делая только хуже. И что попытайся она сейчас сдвинуться с места – ничего хорошего не выйдет.

Внятно извиниться не сможет. Объясниться – тем более.

Она сложила всё неправильно. Она зря его обвинила.

Она поступила так же, как поступили с её мамой – вывалила ушат. Только не на того. Не бросила в лицо бесспорно виновного Игната, а назначила Чернова…

Теперь же – стоит и плачет, как эмоциональная калека, прячась от него в ладонях.

Чувствует, что мужской взгляд жжет костяшки, а пальцы – плечи. Потом они чуть ослабевают и будто гладят. Дальше – он вздыхает… Скользит от рук к спине, ведет по ней, тянет на себя…

Мужской подбородок опускается на склоненную макушку.

Санту трясет, она продолжает держаться, но знает: он смотрит перед собой, о чем-то думая. И пусть ей до последнего хочется быть сильной, но воздух в кабинете наполнен звуками её жалких попыток сдержать рыдания.

– Уроды, блять…

Тяжелый вздох и мужской шепот…

А у Санты – внезапное чувство облегчение. Так, будто он её понимает и прощает. Будто в мире есть человек, на которого можно положиться.

Это кажется слишком сильным, у Санты не получается больше сдерживаться. Когда Данила утыкается в макушку губами, говорит тихое: «плачь, Сант, всё нормально», она впервые за четыре года позволяет себе разрыдаться в открытую.