Степкина правда

Остров Ольхон и тетя Даша

…Представляю, что чувствуют великие путешественники после долгого скитания по морям и пустыням, вдруг увидев то, к чему они так стремились. Мы не были великими и не бороздили морей и пустынь, пробыв всего пять дней в пути на довольно удобном транспорте, но, увидав с холма Малое море, а за ним Ольхон, так громко кричали «ура» и кидали вверх кепки и тюбетейки, что шарахались кони. Удивительная радость охватывает тебя всего, и сразу же забываются невзгоды, проголодь, опасности и несчастья. Все это уже позади, а впереди знаменитый бескрайний степной Ольхон, рыбаки и Степкина тетка!

Поблагодарив добрую бурятку, мы наперегонки бросились с горы к Малому морю. С разбегу влетели в холодную чистую воду, запрыгали, заплескались. Собственно, моря и не было: до Ольхона ближе, чем до любого острова на Ангаре, и я до сих пор не знаю, почему этот пролив называется морем. Может быть, в другом месте он и шире, но здесь его переплыл бы любой хороший пловец.[19]

Напрыгавшись, накупавшись, мы пошли к причалившему к мосткам парому. Паромщик оказался на диво сговорчивым старичком и только предупредил нас не стоять у самого края и не нырять на дно допрежь батьки. Мы уселись на дощатый пол между телегами и с любопытством и трепетом глядели на остров, на разбросанные по нему маленькие избушки, на сгрудившихся у пристани людей и повозки.

— Гляньте, пацаны, милиционер! — тревожно выкрикнул Степка. — А что, как спросит: кто такие, куда, зачем едем?

— Как — куда? А к твоей тетке! — не понял я его беспокойства.

— Вшестером-то? Чудо ты, Коля: кто же вшестером к теткам ездит? Да еще из Иркутска! Ну, да ладно. Только я буду говорить, а вы дакайте, ясно?

Паром легонько стукнулся о бревенчатый настил, и мы спрыгнули на берег. Ольхон! Вот он, конец путешествия! Пусть теперь завидует Валька Панкович и все его холуи! Они только в книжках читали о путешествиях, а мы сами! Да еще без билетов, без денег, зайцами!..

Но не успели мы смешаться с толпой, чтобы не привлечь к себе внимания милиционера, как тот сам подошел к нам, вынул из кирзовой сумки какие-то фотокарточки, посмотрел на них, на нас и, удовлетворенно крякнув, громко сказал:

— Вот вас мне и надо! Кто такие?

Мы оторопели. Что сказать? Как назвать себя? Выручил Степка:

— А мы тутошние, дяденька. Из Сахюрты мы…

— Тутошние, говоришь? — грозно переспросил усатый милиционер. — А вот разберемся, какие вы: тутошние или еще какие. А ну, за мной!

Нас немедленно окружили буряты. Но милиционер приказал им разойтись и, еще раз скомандовав нам следовать за ним, повел в рыбацкий поселок.

Куда он ведет нас? В милицию? Или прямо в тюрьму? Люди оглядывались на нашу процессию, ребятишки таращили глаза и тыкали в нас пальцами…

— Стой! — скомандовал милиционер. — И никуда, ясно? Все одно — словим! — Он еще раз окинул нас строгим взглядом и вошел в небольшую избушку, в одно из окон которой была вделана настоящая тюремная решетка.

Я струсил. Да и Степка, пожалуй, чувствовал себя не в своей тарелке, забыв, наверное, о родной тетке, которая могла бы еще выручить нас из беды. Вернулся наш грозный страж еще с одним милиционером, видимо старшим, так как старательно доложил ему подробности нашей поимки. Но этот второй показался мне не таким страшным. Он даже весело подмигнул нам и шутливо спросил:

— Как оно, беглецы? Нагнали родителям страху?

Мы молчали.

— Значит, Америку прибыли открывать? Ишь вы, Колумбия! А матери, поди, слезы льют, весь Иркутск обежали. Не жалко вам матерей, что ли?

— А мы к его тетке приехали, — жалобно сказал Саша и показал на Степку. — У него тетка родная тут. Тетя Даша… Макарова…

— Слыхал о такой. Тетка, говоришь? — подозрительно прицелился он на Степку.

— Ага, тетя Даша. А вы знаете? — обрадовался Степка, видя, как подобрело безусое лицо старшего.

— А вы к кому? — обратился тот к нам. — С ним, что ли? — кивнул он на повеселевшего Степку.

— Ага, с ним, — поспешил Саша. — Слабый он и дороги один не знает. А мы привычные, дяденька. Отпустите нас…

— Ишь ты! Видал? — обратился старший к помощнику. — Все за одного, один за всех! У нас, Силантий, и то не всегда этак бывает, верно?

Но усатый милиционер только крякнул.

— А врать-то, видать, горазды. Ну, да об этом после. А тетку твою, парень, я знаю. Она, брат, у нас первой рыбачкой значится! Как ее, бишь?.. Дарья Семеновна, во как! Первейший бригадир нашей государственной рыболовной артели!.. Ну, ну, заходи в хату, Колумбия, язви вас! Завтра с вами решать будем… Ишь ободрались-то как, путешественники. Голодные, чать, еще? Ну, ну, смелее!

Мы вошли в избу. В довольно большой комнате с печью-плитой посредине стояли вдоль стен длинные лавки, а в дальнем углу — единственный стол и два табурета. Над столом красочный плакат: красноармеец держит на штыке буржуя в цилиндре. Грозный милиционер остался стоять у двери, а старший уселся за стол и поманил нас к себе пальцем:

— А ну, подходи, Колумбия! А ты, Силантий, шукни-ка насчет пожрать ребятишкам. Вижу, голодные, как волчата.

И этот веселый тон, и забота о нас старшего милиционера снова ободрили меня и моих товарищей. Мы осмелели, подошли к столу и уселись на лавку. Начался длинный допрос и составление протокола, подобно тому, что было уже в Иркутске. Затем каждого из нас заставили подписаться. И тут снова стало не по себе: а вдруг преподнесут маме штраф, как Яшкиному отцу за картину? Перо в моей руке чертовски дрожало и все время втыкалось в бумагу, пока я выводил свою несложную фамилию.

Силантий принес большую рыбину, бросил на лавку:

— Таймень. Почитай, фунтов семь будет!

— Уху варить можем, Колумбия?

— Можем! — обрадовались мы.

— Правильно! Силантий, дай-ка им нож, соли, что там полагается… Постой!.. Тащи-ка из кладовки сюда тулупы да что там есть: путешественники спать будут. Завтра, может, домой поедут.

— Слушаюсь! — рявкнул усач, но задержался у двери.

Это для нас было ударом. Вот тебе и рыбалка! И лодка Сашиному отцу! А как же тетя Даша? Дарья Семеновна, как назвал ее старший? А мы-то уже поверили в его доброту, что попадем-таки к тете Даше, а там видно будет… Даже Степка разинул рот и глядел во все глаза на старшего милиционера, как на какое-то страшилище. А Саша заморгал, захлопал ресницами и заревел, как девчонка.

— Ты чего, малый? Домой ведь, не в каторгу, — удивился старший.

— Нельзя ему домой, — начал было я, но Степка ткнул меня в спину.

— Это еще почему?

— Бить будут… — ревел Саша.

— Правильно, надо драть. Сам бы посек, да разрешения пока нету. Вашего брата не пороть — одна порча… Но, но, хватит, не хнычь, Колумбия, не будут тебя пороть, обещали. Да и мы бумагу дадим, чтоб не били. Дадим, Силантий, бумагу?

— Так точно! Это уж как полагается.

— Ну вот, стало быть, нечего и реветь. А говоришь, отпустили!..

— А вы правда напишете? — обрадовался я за Сашу и снова получил в бок от Стёпки.

— Ишь неверующие какие! А вот сейчас и напишем. Силантий, добавь-ка в чернилку воды… тина одна осталась…

— Не отправите вы нас, дяденька милиционер. Добрый вы. Не отправите, — заговорил вдруг Степка, когда старший уже достал из стола бумагу.

— Это почему? — удивился тот. — А ну, объясни, парень?

Степка набрал воздуху, но сказал еще тише:

— Дело у нас тут есть на Ольхоне.

— Какое дело? Воровать?

— Да нет. Мы тех, кто у бедных ворует, сами будем бить.

— У богатых воровать будете? Так у нас таких нет.

— А мы работать приехали, дяденька. У его отца лодку воры украли, — показал Степка на Сашу. — А у Саши сестренок маленьких четыре, а еще брат, тоже маленький. Голодные они, а отец у него грузчиком работал да надорвался. Сторожем теперь. А получает, сами знаете…

— Знаю. Ну, ну, говори…

Степка осмелел, разошелся. И, по мере того как все больше рассказывал Степка о Сашином житье и житье других бедняков в Иркутске, у которых тоже нет лодок, чтобы ловить рыбу в Ангаре, на лице старшего расплывалась хитроватая, но дружеская улыбка. И, когда Степка объяснил, наконец, что приехали мы не просто к его тете Даше, а пожить у нее, чтобы заработать на лодку Сашиному отцу, милиционер с минуту молча смотрел на нас, а потом сказал:

— Вот это по-нашему! Это дружба! Ладно, малые, завтра все, как надо, обсудим. А бумагу я вам напишу. Не сейчас, так потом поедете, пригодится. — И, почесав лоб, заскреб пером по бумаге. Потом достал из стола настоящую печать и приложил к листу так, что прогнулась столешница.

— Вот, слушай, Колумбия:

«Родителям…

Ввиду сознания побега из дому, а также в целях заработать лодку товарищу, чем самым оказания помощи в пропитании рыбой его семье, податели сего от родительского рукоприкладства полностью освобождаются. Старший уполномоченный Ольхонского волотдела[20] милиции…»

— Устраивает? — спросил старший.

— Устраивает! — заорали мы в шесть глоток.

— Значит, порядок. Получай бумагу, орел. А теперь — уху!

Степка схватил бумагу, перечитал, отдал Саше:

— На, спрячь. Это важно… Ура! Варить уху! Уху!

— Ура! — подхватили мы и принялись за тайменя.

— Эх, золотой бы перстень найти! — сказал я, глядя, как Степка вспарывает толстенный живот рыбине.

Но вместо перстня он извлек из ее брюха целую большую подкову.

Вот так обжора! Железо ест! А старший осмотрел подкову и весело сказал:

— Подкова — это к счастью. Значит, с удачей вас! Нате, спрячьте, потеряете — удачи не будет.

Уха вышла вкусная даже без лука.

— Как уха? То-то! Вот кончайте школу скорей да приезжайте к нам рыбзаводы строить. А то частников развелось много, а рыбку, поди, в Иркутске купить — штанов не хватит.

— А как вы узнали, дяденька, что мы сюда едем? Нас предали, да? — спросил я весело старшего милиционера.

— Ишь ты, слово-то какое страшное, — улыбнулся тот. — Кто из вас карту чертил, тот и предал…

Кусок тайменя застрял у меня во рту. Перестали стучать ложками и мои спутники. Уши мои стали, наверное, как малина, а по всему телу прошел такой холод, будто меня окунули с головой в прорубь. Только с большим трудом я смог наконец выдавить из себя:

— Как?! — и весь сжался.

— Это уж вам дома расскажут… Да ты что?.. Ты что, парень?.. Эк же вы все на слезу горазды! Сущая беда с вами! А еще «лодку хотим зарабатывать…»

— Я не предавал! Я не предатель!! — кричал я, ревя и глотая слезы.

— А кто же тебя предателем называет? Ну, оплошал, значит, проболтался — так ведь по глупости. Да я и сам толком не знаю, о какой карте речь… Ну, не плачь, парень. Завтра поговорим, а мне идти надо. Дела у меня. Да ты успокойся, ну! — И, потрепав меня за вихры, вышел.

Но успокоиться мне уже было трудно. Как же я теперь должен смотреть в глаза Саше, Степке, тем же «обозникам»? С кем останусь я, если во дворе, кроме врагов моих — Вальки да Яшки, никого нет? И причем тут карта? Ведь я сделал все так, как говорил Степка…

Силантий между тем натащил тулупов, овчин и собачьих борчаток[21], расстелил их все на полу и предложил нам ложиться. И, хотя был еще день и солнце высоко висело над Малым морем, после нескольких ночей тряски, бессонницы и прочих мытарств все с удовольствием растянулись на мягких постелях, а через минуту уже спали, как мертвые. Лег и я. Долго ворочался, думал о своем горе и не заметил, как уснул тоже.