Степкина правда

Мама

Мама вернулась из города вскоре же после ухода Степки, расстроенная и сердитая.

Я слышал, как она еще в прихожей жаловалась бабе Окте:

— Боже мой, что за жизнь! На базаре ни к чему не подступись, дороговизна ужасная, нищих, калек — на каждом углу… Что за власть! Что за порядки! Пучок луку стоил два, теперь — семь миллионов! Мясо — сорок пять миллионов! Я не знаю, что бы мы делали, если бы не паек в «Лензолоте»[5]!..

Сейчас ее настроение было для меня особенно важным: узнает о ремне…

К счастью, мама ушла на кухню и долго еще говорила о чем-то бабушке. А я плотнее закрыл дверь и, схватив первую попавшуюся мне на глаза книгу, сел читать. Маме всегда нравилось, когда я читаю. В таких случаях она не только сама не беспокоила меня, но и гнала от меня Ленку. Чтобы не мешала. Потому что я вообще читал мало и редко. А это ужасно, как говорит мама. Можно остаться неучем и потом всю жизнь копать землю. Конечно, мама — сама учительница и все правильно понимает. Ведь она кончила гимназию и еще три курса университета. И кончила бы весь университет, если бы не началась война с Японией и не погиб ее отец, капитан канонерки. Но об этом моем дедушке я никому из мальчишек не говорю, чтобы меня не прозвали «беляком».

Я читал и прислушивался к тому, что творилось на кухне. А там все еще звучал мамин сердитый голос и гремела посуда. Мама, когда злится, всегда придирается к бабе Окте и переделывает после нее все. Вот и сейчас, наверное, перемывает посуду.

Как я и ожидал, мама, наконец, хватилась меня. Я уткнулся в книгу и даже зашептал, будто такой интересной книжки я не читал никогда в жизни.

— Слава богу, взялся за ум.

Я зашептал еще громче. Но мама и не думала уходить.

— Чем же ты так увлекся? Я тебя спрашиваю?

Я с трудом оторвался от книги и даже обиженно проворчал:

— Ну, читаю — и читаю. Знаешь, как интересно…

— Странно. Никогда ничего тебе не было интересным, — мягко сказала мама и подошла ко мне, ласково провела ладонью по моим жестким вихрам. И посмотрела обложку книги. — Ты что читаешь?

Я с удивлением посмотрел на маму.

— Книгу.

— Петрографию? Как она к тебе попала? Отец с ног сбился, искал ее перед отъездом, а она вот где…

Мама взяла у меня книгу, полистала те страницы, где я читал.

— Ну и что же ты прочел? Что тебе нравится?

— Все.

— Камни? Ты чего мне морочишь голову?

— Я не морочу… Я читал…

— Хорошо. — Мама уселась против меня, и зеленые глаза ее потемнели. — Расскажи мне, что ты сейчас прочел?

Я обмер. И надо же было этой петрографии попасть мне на глаза!..

— Молчишь? Мать радуется, что он, наконец, взялся за книгу…

Я молчал, моргал и следил за маминой свободной рукой, которая вот-вот могла поймать меня за ухо. А мама стыдила меня, грозила написать обо всем отцу, отдать меня в депо к Юре и вдруг смолкла: в двери, прижав подол фартука к губам, застряла напуганная маминым криком бабушка. Милая баба Октя! Она всегда приходила ко мне на выручку, хотя и не всегда выручала…

— Оставь нас одних, мама!

— Да я что… Водички бы, Нинушка, воды нету…

Мама метнула в бабу Октю зеленые молнии, но не прогнала ее.

— Хорошо, сейчас будет вода. — И приказала мне: — А ну, марш за водой! Потом договорим…

Не помня себя от радости, я кинулся к двери, но мама поймала меня за руку.

— Ты что, в таком виде?

Я вернулся к столику, сорвал со спинки стула рубаху и, в один миг надев ее, растерялся. Да и мама поняла мою растерянность, строго спросила:

— А пояс? Где ремень?

Мысли замелькали в моей голове, как в калейдоскопе. Надо было что-то немедленно придумать, но что?.. Я завертелся волчком, будто разыскивая ремень, перевернул стул, подушку и одеяло, дважды нырнул под стол, заглянул даже на книжную полку…

— Где ремень? Сейчас же скажи: где ремень?! — не спросила — вскрикнула мама. И выставила за дверь бабу Октю.

Я молчал.

— Бог мой, что ты сделал с рубашкой? Я гладила ему… В чем у тебя ворот? Спина? Ты, что, дрался с мальчишками?.. Где ремень?!

— Утопил… Я нечаянно…

— Лгунишка! Шалопай!.. — И мамина рука поймала-таки мое ухо.

Я заорал что есть мочи, но мама оттолкнула меня от себя и неожиданно разрыдалась…

Не знаю, чем бы это все кончилось, если бы не пришел Юра.

— Мамочка, что с тобой? Что случилось?..

Юра всегда был ласковей с мамой и бабушкой, чем со мной и Леной. И даже когда спорил с ними о политике или о чем-нибудь другом, то старался не сердить их, уступал или переводил все в шутку. Вот и сейчас брат увел ее из детской и вернулся ко мне строгий, как отец.

— Как тебе не стыдно врать, Коля! Ты же брат комсомольца, вырастешь — сам будешь комсомольцем… Где ремень?

— Подарил — вот где!

— Кому?

— Другу.

— Вот как? — усмехнулся брат. — Не успел познакомиться, как уже завел друзей и раздаешь отцовские подарки? Что это у тебя за друг? Ну? Я же все равно узнаю…

— А тебе зачем? Я ведь тебя не спрашивал, когда ты дарил своему другу кинжал? Не спрашивал, правда?

— Так то боевому другу. И кинжал мне достался в бою…

— Яшке Стрижу подарил он!

Это уже выпалила Ленка. А я и не заметил, когда она появилась в комнате.

— Что за Стриж? — удивился Юра.

— Стрижов. А кличка у него — Стриж, — тараторила противная Ленка. — У него отец торгаш, лавку содержит…

— Торгаш? Вот ловко! — воскликнул Юра. — Брат комсомольца завел дружбу с нэпманским сынком! Вот порадовал, братец!

— Он сам у меня взял.

— Отнял, что ли? Как же ты позволил ему отнять? Что-то ты, брат, заврался. Говори честно!

Мне было стыдно смотреть в глаза Юре, а тем более сказать всю правду. Да еще при Ленке, которая и без того уже улыбалась. Но в разговор вмешалась баба Октя:

— Ну чего ты пристал к ребенку? Ну, подарил, эко диво! А что лавка у Стрижовых — так дитё тут ни при чем.

— Нет, при чем, бабушка!

— При чем, при чем… Иди-ка вымойся лучше, щи стынут.

А после ужина мама позвала меня в свою комнату и, прижав к себе и лаская, упрашивала:

— Пожалуйста, никогда не лги, Колечка. Ложь — это самое плохое, что может быть… И перестань дружить с сорванцами. Чему они тебя могут научить, кроме грубости и дурных словечек: «факт!», «пацаны»… Ты же культурный мальчик. Хорошо, я сама найду тебе товарищей. Ну, не будешь больше расстраивать меня?

— Не буду.

— Слава богу. А теперь иди читай. И принеси мне петрографию, мы отошлем ее папе.