Степкина правда

«Дружба»

Разбудил нас трубный голос того же Силантия:

— Подымайсь! Ишь ты, заспались как, хлопчики!

Я протер глаза, и первой, кого увидал, была стоявшая над нами высокая здоровенная женщина в брезентовой куртке. Оголенными до локтей толстенными, как у хорошего борца, руками она уперлась в бока и улыбчиво смотрела на нас — сильная, загорелая, удивительно большая.

— А ну, который тут мой племяш? — громко спросила она, оглядывая меня и моих товарищей. — Который из вас Степка-то?

— Я…

Степка поднялся и скорее пугливо, чем радостно, снизу вверх смотрел на тетю Дашу. Глаза женщины-рыбачки спрятались под выцветшими бровями, и все обветренное, огрубевшее лицо ее засияло в улыбке.

— Вот ты какой стал, Степушка! А ведь я-то тебя вот этакусеньким запомнила, — показала она руками. — А ну, дай я тебя на солнышке разгляжу, рыжий. В отца, в отца весь красненький!

Она легонько взяла Степку под мышки, словно перышко, подняла его на руки и поднесла к окну, разглядывая и поворачивая во все стороны, как куклу. И расхохоталась громко, весело, так что засмеялись и мы, и усатый милиционер дядя Силантий, и сам Степка. И поставила на пол.

— Хорош племяш. Заморенный только шибко. Эк тебя подвело, милай. Ну ничего, погоди, хариусом да омульком откормим сперва, а потом уж к мамке отпустим. После ей расскажешь. А сейчас едем. Вон уже солнце как поднялось, а вы все дрыхнете. Рыбаков с моря встречать надо. Намаялись, чать, путешественники?

Пацаны повеселели, повскакивали с тулупов, заплескались под звонким умывальником холодной водой. Одному мне снова стало не по себе: вспомнился вчерашний разговор о предательстве, злополучной карте, о навеки загубленной дружбе со Степкой, Сашей, Колей, «обозниками». Но Степка дружески шлепнул меня по плечу:

— Иди мойся скорей! Поедем к рыбакам! Вот здорово!

Пара крупных лошадей, запряженных в бурятскую плоскодонную телегу с бортами, уже стояла у крыльца, нетерпеливо стуча копытами и бряцая уздечками. А солнце поднялось еще выше, знойными лучами заливая маленький рыбацкий поселок, сверкая в мелкой ряби Малого моря. Значит, мы и в самом деле проспали ни много ни мало, часов двенадцать! Силантий сдал нас под расписку тете Даше, как велел старший, и напомнил ей о каком-то условии в отношении поездки обратно в Иркутск. Но мы уже занимали места на телеге. Тетя Даша уселась впереди, натянув вожжи, взмахнула концами их в воздухе и, как заправский извозчик, гикнула так, что шарахнулись в стороны окружившие нас бурятские ребятишки.

Только к полудню показались на самом краю степи одинокие избушки, бараки, торчащая в небо труба рыбозавода, а затем открылось нашим взорам и само море, но уже не Малое, а настоящее море Байкал, о котором иркутяне часто певали длинную протяжную песню:

Вот и Байкал. Тучи чаек кружатся над светлыми пенистыми волнами, над берегом, на котором на высоких жердях развешаны длиннющие сети, или неводы, как пояснила нам тетя Даша. Множество людей, в большинстве женщины, ворочают, перебирают, перевешивают неводы, чинят их, заплетая большие дыры. Нас обступили. Первыми подбежали к нам загорелые девчата в косынках и таких же брезентовых куртках и сапогах, как у тети Даши.

— Девоньки, женишков привезли!

— Марусь! И тебе в масть, рыженького!

— Заморенные шибко! Отколь таких взяла, тетка Дарья?

— Все у них в Иркутском дохлые али получше есть?..

Крики, визг, хохот оглушили нас, таращивших на шумных девчат глаза, как на диво. Тетя Даша отмахивалась, отбивалась от наседавших просмешниц, весела кричала им:

— Пошли прочь, охальницы! После женихов делить будете, кормить надо! Ишь вы, сороки бесхвостые!..

Так в сопровождении девчат нас и подвезли к огромным кострам, над которыми висели круглые большие чаны. Но не успели мы спрыгнуть на песок, как десятки сильных девичьих рук подхватили нас и потащили к воде, к морю:

— Скупать женихов! Крестить малосольных!..

Целые горсти соли посыпались на наши вихрастые головы, за шиворот, за штаны, за рубашки, и не успели мы опомниться, как очутились в холодной воде Байкала. Нас полоскали, как тряпки, окунали, перевертывали за ноги и, наконец, с хохотом, криками выпустили из рук, вышвырнули на берег. Смеялись над нами и бабы, и мужики, и парни, и такие же, как мы, пацаны, набежавшие невесть откуда на зрелище. А потом, с выжатыми кое-как рубахами и штанами, продрогшие и голодные, сидели у костров, уплетая за обе щеки чудесную наваристую уху с целыми краюхами хлеба.

— Наши едут! Рыбаки едут! — раздался чей-то звонкий девичий голос.

И разом зашумели, загалдели все, кто был на берегу: от мала до велика. Мы тоже побросали ложки и встали, вглядываясь туда, куда смотрели все. Однако море было по-прежнему нетронутым и бескрайним: ни паруса, ни корабля, ни лодчонки. Рыжая дивчина, которую называли Марусей, окликнула нас с перевернутой вверх днищем лодки:

— Эй вы, подите сюда, отсель лучше видать!

Мы подбежали к ней, стали рядом на остробрюхой лодке, вгляделись в море. Чуть различимые белые точки проглядывали в дымке, то появляясь, то снова скрываясь из глаз. Но вот точки распухли, расплылись в еле различимые паруса, а под ними зачернели узенькие полоски баркасов. А через час рыбацкие суда пристали к берегу, полные серебряной рыбы и снастей. Никогда в жизни я не видал такого огромного количества рыбы. Тут и головастые таймени, и чернохвостые хариусы, и серебристые, очень похожие на обычных селедок омули.

— Вот это рыбы! — воскликнул пораженный, как и я, Степка. — На два Иркутска хватит!

— А вот и не хватит, — рассмеялась Маруся. — Вашему Иркутску ни одной рыбки понюхать не дадим.

Мы с удивлением взглянули на девушку. Но Маруся вдруг стала серьезной:

— Не верите? Эх вы, чудаки. Ведь на Волге все еще голодуха, верно? И Красной Армии есть что-то надо. Вот Михаил Иванович Калинин и распорядился: всю нашу рыбу волжанам да Красной Армии отправлять.

— Всероссийский староста? — спросил Степка.

— Он самый. А вас и частники пока кормят. Хоть дорого, а все ж кормят. А вот когда у нас все артели будут государственные, тогда частников по шапке, и мы вас будем рыбой снабжать. Ну, идите к кострам, а то уха ваша простынет.

Вечером, отдохнувшие и сытые, мы сидели у костра вместе с тетей Дашей и рыбаками и наперебой рассказывали им о нашем житье в Иркутске, о наших ребячьих делах, бойскаутах и атаманах. Не забыли рассказать и о Сашином горе.

— Тетя Даша, — спросил молчавший до этого Степка, — а можем мы поработать у вас? Мы ведь сильные… Мы ведь помочь можем… И на лодку заработать, а?

Все рассмеялись, а тетя Даша погладила Степку по голове и сказала:

— Уж мы как-нибудь без вас обойдемся, милай. Вас дома ждут, потеряли, а вы помогать… Вот хозяйственник наш дядя Ваня надысь рыбу будет в город сопровождать, с ним и уедете…

— А как же лодка? — упрямо повторил Степка. — Чего мы так сидеть будем? Да и дяденька старший милиционер обещал…

— Это еще зачем? Заработать-то? — будто не поняв, что мы так долго объясняли, переспросила тетя Даша и переглянулась с девчатами.

— Да на лодку же! Сашиному отцу! — повторил Степка. — Мы на то и ехали сюда… тетя Даша!..

И мы все, кроме Саши, опять принялись твердить о том, как долго думали, чем помочь Сашиной семье, и как, наконец, придумали и решились на такое трудное путешествие.

— Эх вы, чудо-юдо, — сказала, смеясь, тетя Даша. — Да чтобы лодку вам купить, надо не два дня, а месяц, а то и боле работать. Лодка ведь не скорлупка, ее тоже долго делают…

— Ладно тебе шутковать, тетка Дарья. Помочь надо, — заговорили девчата.

— И то, Дарья Семеновна, — вставил один из рыбаков. — Тут ведь не в одной лодке дело, а в дружбе. Помнишь, как мы Кривому Петру сообща хату ставили? Такое ведь ценить надо!

— Правильно! — поддержали остальные рыбаки. — Один за другого стоять — великое дело! На том и власть наша держится. Надо дать хлопчикам заработать…

Взрослые долго еще обсуждали между собой вопрос о том, как лучше дать нам заработать, спорили и смеялись, но мы поняли одно: все они хотят нам помочь. Мы обрадовались и готовы были немедленно идти с рыбаками перебирать сети, таскать на берег рыбу, потрошить, солить — что угодно, если бы тетя Даша не отправила нас в барак спать, пообещав пораньше разбудить утром.

Назавтра нас действительно подняли очень рано. Солнце еще не взошло над степью, когда громогласный тети Дашин бас поднял нас с теплых матрацев:

— А ну, артельщики, подымайсь! На работу! Лодку свою проспите!

Работу нам дали, в общем-то, легкую: укладывать в деревянные бочки свежий засол, закрывать крышками, набивать верхние обручи и откатывать бочки от заводика к пристаням. Но к вечеру так разболелись руки и ноги, что еле дотащились до барака. А на другой день едва встали. Зато работа пошла теперь куда быстрее вчерашнего: во-первых, приноровились, а во-вторых, помогли нам девчата, особенно Маруся с подружкой. Эти так ловко укладывали омулей и набивали обручи, что мы вшестером не успевали за ними. А еще через день пришел с моря моторный катер с баржей, и тетя Даша сказала:

— Ну вот, погрузим омуля на баржу, и поедете с дядей Иваном в Иркутский.

— А как же с лодкой? Ведь еще не заработали? — удивились мы.

Но тетя Даша только улыбнулась:

— Ишь вы, шустрые. Дома доработаете. А сейчас поешьте, покупайтесь да готовьтесь к отплытию. Грузить бочки на баржу вам нельзя: дело опасное.

Разочарованные, мы кое-как провели остаток дня и, когда баржа была погружена, собрали свои несложные вещички и пошли искать тетю Дашу.

— А, дружба! — встретили нас рыбаки. — Ну вот вам и ваша лодка. Заработали — получайте!

— Где? Какая лодка?.. — не поняли мы.

— А вон она, к барже привязана. Хоть и не новая, а рыбачить на ней можно. Мы ей и название дали, видите?

Мы бросились к воде и, не веря своим глазам, уставились на привязанную цепью к барже дощатую черную лодку, на носу которой белела крупная надпись:

«Дружба».

— Ура! — заорали мы хором. — Лодка! «Дружба»!!

Мы прыгали по колени в воде, бегали, обнимались и кричали, не щадя глоток. И успокоились только тогда, когда тетя Даша позвала нас к себе и сказала:

— Ну, прощевайте, огольцы. Езжайте себе домой с лодкой и с богом. А ты, Степушка, вот письмишко матушке передай. Дядя Ваня вас до Слюдянки[22] проводит, а там уж встренут. Да — вот и бумага вам на лодку, чтобы в Иркутском не отобрали. Начальник прислал. С печатью.

— Попутного ветра, хлопчики! — хором заговорили, закричали нам рыбаки и девчата. — Приезжайте еще! Не забывайте! Да растите скорей, а то заскучались мы!..

Радости нашей не было предела! Мы еще и еще раз отблагодарили тетю Дашу, девчат, всех рыбаков, попрощались и вошли по трапу на баржу. С капитанского мостика катера раздалась в рупор команда:

— Отдать концы! Малый вперед!..

И катер натянул трос, потащил баржу.

А с берега махали руками, косынками и кепками суровые добрые люди. Катер и баржа отплыли от причала, развернулись и стали уходить в море. А я стоял на палубе возле омулевых бочек, и слезы сами собой текли по моим щекам: как было бы радостно и светло на душе, если бы не эта проклятая карта! Когда и как я мог предать товарищей, выдав нашим родным побег на Ольхон? Ведь я хорошо помнил, что синьку, через которую сводил карту, сжег в печке…