Тамбера

В кольце

Разбуженные среди ночи лонторцы в испуге высыпали на улицу. Никто не знал, что произошло. Решили идти к Имбате. Скоро у дома старосты собралась большая толпа. Звали его, звали, так и не дозвались, Стали колотить в дверь.

— Где же Имбата?

— Куда он делся?

— Что с ним случилось?

Беспокойство нарастало.

Оно еще усилилось, когда издалека, со стороны леса, послышалась стрельба.

— И Вубани нет. Почему она до сих пор не вернулась домой? — переговаривались между собой женщины.

Тревога все сильнее овладевала людьми. Никто не уходил от дома старосты, все чего-то ждали, поглядывая в сторону голландской крепости.

Так прошло около получаса. Вдруг из темноты со стороны крепости отделилась группа людей с факелами. Это шел Имбата в сопровождении голландских солдат. Когда процессия приблизилась, все увидели даже в неровном, пляшущем свете факелов, какое бледное и осунувшееся у него лицо.

Люди тесно обступили старосту. Стало совсем тихо. В этой настороженной тишине угадывалось предчувствие недоброго.

— Друзья, — заговорил староста дрожащим от волнения голосом, — в кампунге произошли неприятные события. Кависта вздумал бунтовать. Он ушел в леса со своими сообщниками и готовится к нападению на голландцев. Поэтому ван Спойлт приказал сегодня ночью произвести во всем кампунге обыск, чтобы изъять оружие, какое будет найдено. Мы должны подчиниться этому приказу. Того, кто не отдаст оружие, голландцы будут считать своим врагом и сообщником Кависты.

Толпа по-прежнему молчала.

— Я должен передать вам, — продолжал Имбата, — еще два приказа ван Спойлта. Оба очень тяжелые для нас. Но об этом мы поговорим завтра на сходке. А сейчас пусть каждый откроет двери своего дома и разрешит этим солдатам произвести обыск.

Среди собравшихся послышался ропот. Кто-то громко вздохнул. Люди не двигались с места. Первым заговорил Ламбару.

— Ничего, видно, не поделаешь, — сказал он. Пусть начинают с меня.

В сопровождении двух солдат он пошел к себе домой, подавая пример остальным.

Обыск шел долго. Голландские солдаты на совесть обшаривали жилища лонторцев. Они Забирали с собой все, что могло сойти за оружие: не только кинжалы, но и простые ножи, которыми пользовались в хозяйстве. Это вызывало злобу и недовольство, но люди вынуждены были подчиняться. Ножи, кинжалы, копья остались только у тех, кто еще раньше успел их припрятать. Остальные были наказаны за свою доверчивость.

Наутро стрельба в лесу возобновилась. Гулкие выстрелы доносились все чаще: поднявшееся солнце пришло на помощь голландцам. Кольцо вокруг отряда Кависты стало сжиматься.

В это же время знакомый барабанный бой оповестил жителей Лонтора, что староста кампунга созывает всех на сходку.

Люди тянулись к дому Имбаты понурые, мрачные. На одних лицах был написан гнев, на других — тревожная озабоченность. Кто с досадой и сожалением вспоминал о своем кинжале, отнятом голландцами; а кто сокрушался о близких, которые вели сейчас неравный бой в лесу.

Но всего тяжелее было Имбате. Он стоял перед лон-торцами угрюмый, сгорбившийся. Несчастья, сыпавшиеся на него последнее время, состарили его и сломили его дух. Казалось, ему стоило огромных усилий заговорить.

— Друзья! — произнес наконец он. — Я даже не знаю, как объяснить, для чего мы сейчас собрались… Нам нечего обсуждать. И никто теперь не будет спрашивать нашего совета. Я созвал вас сюда затем, чтобы просто объявить о решении голландцев… Все это случилось потому, что Кависта не захотел им подчиниться… Прошлой ночью меня разбудили голландские солдаты и привели к ван Спойлту. Он сказал, что, поскольку один из жителей кампунга выступил против голландцев, старый договор о дружбе потерял силу. Они составили новый договор, и я как староста должен его подписать. По этому договору все жители Лонтора, у которых есть мускатник, должны продавать урожай голландцам на условиях контракта. Это первое. А второе вот что: теперь за порядком на острове будет следить не староста, а голландцы. Ван Спойлт сказал, что я был плохим старостой, не смог сохранить мир на Лонторе. И он не уверен, что новый староста будет лучше. Голландцы уже отобрали у нас оружие. Теперь они хотят схватить Кависту. Друзья! Я понимаю, что происходит у каждого из вас в душе. Мне сейчас тоже очень тяжело. Я еще многое хотел бы вам сказать. Но пусть лучше вместо меня с вами поговорит Гапипо.

Лонторцы молча переглядывались. Гапипо встал.

— Мы с вами послушали сейчас нашего старосту, — начал он. — И, я думаю, всем стало понятно: в нашей жизни наступила новая, тяжелая для нас пора. Теперь мы в полном подчинении у голландцев. Верно я говорю?

— Верно, — ответили ему.

— И незачем теперь спорить, кто больше виноват, — продолжал Гапипо. — Кависта ли, нарушивший договор о дружбе, или староста кампунга, не сумевший добиться, чтобы этот договор выполняли. Ясно сейчас одно: Имбата не может больше быть старостой. Обычай предков говорит: если староста не в состоянии управлять делами кампунга, он больше не может быть старостой. В нашей жизни произошли большие перемены. Голландцы были когда-то нашими друзьями. Теперь они наши враги. И мы должны с ними бороться. Как… Кависта. Вы слышали, что сказал Имбата. Голландцы приказывают нам продавать мускатные орехи по ценам, которые им выгодны. Они обшаривают наши дома и отбирают у нас оружие. Я думаю, это никому не нравится!

— Конечно, никому. Что тут говорить! — зашумели в толпе.

— Значит, голландцы нам больше не друзья. Верно?

— Верно, верно, — опять поддержали лонторцы Гапипо.

— А наш староста до последнего дня считал голландцев друзьями. И старался изо всех сил сохранить с ними мир. Такой староста нам не нужен. Да он и сам это признает. Ясно, друзья?

— Ясно, — раздалось в ответ.

— Тогда давайте выбирать нового старосту.

— А мне непонятно, Гапипо, как новый староста будет вести себя с голландцами? сказал Индалу. — Раз мы их считаем врагами, значит, и староста должен относиться к ним как к врагам.

— В дальнейшем все будет зависеть от его мудрости, — ответил Гапипо. А пока что ему придется исполнить то, что сейчас голландцы требуют от Имбаты. Он должен подписать новый договор.

— Зачем же тогда другой староста? — спросил Амбало. — Ведь ничего не изменится.

— Нет, изменится, — возразил один из товарищей Кависты. — У нового старосты будет другой ум.

— Это, конечно, верно, сказал Индалу. — Но все-таки надо бы подождать, пока не уладится дело с Кавистой.

— Индалу прав, — вступил в разговор Имбата. — Я один отвечаю за то, что произошло в кампунге, и я должен оставаться старостой, пока наши лонторцы воюют с врагами. Скажу вам честно. Я всей душой желаю, чтобы Кависта одолел голландцев. Пусть ему сопутствует удача! Пусть он победит! Вот кто будет тогда нашим старостой. Лучшего нам не найти.

Он произнес эти слова с неожиданной горячностью. Голос его вновь обрел силу и уверенность. Он почувствовал, что люди поверили ему.

— Я думаю, мы на этом и кончим, друзья, — сказал в заключение Имбата. — Вы теперь знаете два новых приказа ван Спойлта: о торговле мускатными орехами и о повиновении голландцам. Договорились мы и о том, когда будем выбирать нового старосту. А пока, раз уж я остался старостой, прошу вас, не прекословьте голландцам, чтобы не было еще хуже. Но помните, друзья, ваш староста, как житель Лонтора, одобряет поведение Кависты и считает его героем. Будьте готовы в любую минуту прийти к нему на помощь.

Прямо со сходки Имбата отправился в крепость, к ван Спойлту. Многие участники сходки остались у дома старосты, чтобы обсудить между собой все, что они сейчас услышали.

— Зря Имбата согласился, чтобы его сменили, — сказал кто-то. — Что там ни говори, а он виноват ничуть не больше Кависты.

— Но он же сам признал, что больше не может быть нашим старостой, — возразил другой. — Лучше прямо об этом сказать, чем делать дело, которое тебе не под силу.

— Ну а сами-то мы что сидим сложа руки? — воскликнул третий. — Кависта вон не испугался голландцев!

— Ну и что?

— А то, что я буду чувствовать себя виноватым, если голландцы победят. Я тоже хочу с ними драться!

— Кто же тебе мешает? Иди. А я, например, и не подумаю.

— Боишься, что тебя убьют?

— Еще чего скажешь! Но я считаю, что все это бесполезно. Не сегодня-завтра голландцы схватят Кависту. Да и с чем воевать, если даже ножи у нас отняли! Вон, смотрите, опять солдаты идут! Думаете, им захотелось подышать свежим воздухом?

И в самом деле, солдаты вышли из крепости не на прогулку. Это был патруль, обязанный следить за порядком в кампунге. Подойдя к насторожившимся лонтор-цам, они приказали им немедленно разойтись по домам и предупредили, что отныне жителям Лонтора запрещается собираться группами. Нарушившие приказ будут заподозрены в содействии заговорщику Кависте.

Люди расходились нехотя. Они вынуждены были уступить тем, кто сильнее. В этот несчастливый день все шло вкривь и вкось. Работа валилась из рук. Не сиделось дома. Еда в горло не шла.

К полудню стрельба, доносившаяся из леса, стихла. Тем тревожнее стали биться сердца лонторцев. Что это означало? Неужели конец? Неужели голландцы перебили весь отряд Кависты?

Бездеятельное выжидание тяготило, становилось невыносимым. Особенно для тех, кто всей душой был с Кавистой, кто так же, как он, ненавидел врагов и хотел прогнать их с Лонтора.

Несколько человек, собравшись тайком, решили, не теряя времени, пойти на выручку Кависте.

Шли кружным путем, осторожно, чтобы не наткнуться на голландцев. Долго они плутали по лесу, пока наконец не разыскали Кависту и его людей.

Они нашли их в самой глуши на небольшой полянке, с одной стороны которой высились, наподобие крепостной стены, каменные глыбы.

Кависта сидел на одном из камней, обхватив голову руками. Несколько его товарищей стояли тут же, другие бродили по поляне. Все были охвачены тревожным ожиданием.

Прибывшим из кампунга обрадовались, бросились навстречу, засыпали вопросами. Но когда узнали о том, что происходит в кампунге, воцарилось еще более тягостное молчание. Негодование, бессильную ярость, отчаяние — вот что испытали сейчас эти люди.

— Да, мы обречены, — медленно произнес Кависта. — Многих уже нет с нами. Они убиты, Голландцы выгнали нас из нашего лагеря. Там остались припасы. Здесь у нас ничего нет. Скоро начнется голод. А тут еще плохие вести из кампунга…

— Не отчаивайся, друг, сказал Умбада. — Еще несколько часов — и солнце сядет. Сейчас нам нельзя и носа высунуть. Зато ночью возьмем свое.

Да, скорее бы ночь! — сказал Кависта. — А то ведь как на горячих угольях сидим.

— Нечего ждать ночи! — воскликнула Супани. — Надо сию минуту выступить против врагов!

— Не спеши, дочка, — остановил ее Самбока. — Если бы наши силы были равны, мы не сидели бы здесь, не ждали ночи. А раз голландцы сильнее, надо ждать. Ведь ночью они будут в лесу как слепые.

— Сидим тут, прячемся, — как затравленные звери, упорствовала Супани. — Смотреть тошно!

— Мы и есть затравленные звери, — с горечью сказал Кависта. — Нас преследуют, мы должны прятаться.

— А по-моему, лучше погибнуть, сражаясь с врагом, чем прятаться от него.

— Потерпи, дочка, — повторил Самбока.

…Было около трех часов пополудни.

Еще каких-нибудь три часа — и солнце скроется за горизонтом, спасительная тьма окутает землю. И тогда они нападут на голландцев. Всего три часа… Но время тянется так медленно, что кажется, не три часа, а три года томиться им в этом ненадежном убежище, ожидая каждую секунду смерти. Начинал мучить голод. И от этого становилось еще тоскливее.

Кависта все сидел, не двигаясь, на своем камне. Сло-нявшиеся бесцельно люди то подсаживались к нему, то вставали и опять принимались расхаживать взад и вперед. Некоторые сидели прямо на траве, опершись спиной о камни и тщетно пытаясь бороться с подступавшей дремотой. Супани не могла найти себе места: то принималась точить наконечник копья, то вскакивала и ходила из стороны в сторону, сжимая кулаки, так что ногти больно впивались в ладони. Самбока был спокойнее остальных и настойчиво уговаривал Супани «потерпеть еще немножко».

Другие женщины, с детьми, устроились отдельно, за солидным укрытием, сложенным из камней. Здесь тоже почти не было слышно разговоров. Лица женщин выражали бесстрастную покорность судьбе; они будто заранее смирились с неизбежным поражением их мужей в этой неравной схватке с голландцами. Все реже в их глазах вспыхивали искры надежды.

Прошел еще час.

За этот час ничего не случилось, только сильнее стало сосать под ложечкой. Разговоры смолкли совсем, взгляды потускнели. Тишина стояла такая, словно на этой лесной поляне не было ни души. И поэтому, когда Вина вдруг прошептал: «Чует мое сердце — беда близко…» — всем показалось, будто он крикнул эти слова.

— Молчи, еще накличешь несчастье! — оборвал его Кависта.

Но едва он это сказал, как наблюдатель, устроившийся на самом высоком камне, подал сигнал опасности: он заметил врагов.

— Если они нас обнаружили, нам отсюда не вырваться, — тихо проговорил Самбока.

— Пусть только попробуют напасть на нас! — воскликнула Супани, схватив копье.

Все оживились. У каждого в руках появилось оружие. Куда девались голод, усталость, отчаяние. Глаза у всех горели решимостью и отвагой.

Но вот уже минут десять стоят они наготове, с оружием в руках, а вражеских солдат не слышно, не видно. И опять людей стала обволакивать обманчивая тишь, и, успокаиваясь, реже забились гулко стучавшие сердца…

Внезапно тишину разорвал громкий крик наблюдателя:

— Береги-и-и-и-сь!

Почти одновременно прогремел выстрел, и наблюдатель, раскинув руки, навзничь упал на землю.

Взгляды всех устремились в ту сторону, откуда стрелял враг.

— Вот он! — вскричала Супани, указывая копьем на верхушку одного из деревьев.

И в ту же секунду она стремительно рванулась к мужу и с силой оттолкнула его в сторону: она увидела, что дуло вражеского ружья нацелено на Кависту.

С дерева грянул второй выстрел. Супани рухнула на землю. Пуля, предназначенная ее мужу, досталась ей, и грудь молодой женщины окрасилась кровью.

Вне себя от ярости и горя, Кависта приказал начинать бой. Несколько человек, вооруженных копьями, бросились к дереву, на котором засел вражеский стрелок.

И сейчас же со всех сторон на поляну высыпали голландские солдаты, незаметно подкравшиеся к последнему убежищу отряда Кависты.

Внезапное появление вражеских солдат произвело разное действие на оказавшихся в кольце людей. Одни в безрассудном гневе кидались на голландцев, точно не замечая черных дул, изрыгающих смерть. Другие, видимо, растерялись и только искали выхода из этой ловушки. Женщины, прижимая к себе детишек, плакали и в ужасе метались по поляне, ища спасения.

Но спасения не было: кольцо врагов было таким плотным, что прорваться сквозь него не было никакой возможности.

Первым это понял Самбока. Он не бросился в слепой ярости на врагов и не пытался бежать, а сидел, не двигаясь, на своем камне. И когда два голландских солдата, подступив к нему, приказали поднять руки вверх, он, не сопротивляясь, повиновался.

— Смелее, друзья! Бейте голландских собак!

Это кричал Кависта. В правой руке он сжимал копье, левой поддерживал слабеющее тело жены. Супани истекала кровью. Только что в ее лице было вдохновение, решимость, любовь, а сейчас на нем уже тень смерти. Глаза закрыты, дышит часто-часто. Она умирает. Кависта весь приник к ней. Ценой собственной жизни Супани спасла его жизнь. Его преданный друг, любимая жена умирала у него на руках.

Кависта поднял голову, поглядел кругом. Сердце его сжалось: Самбока сдался в плен, другие, побросав копья, пытаются бежать. Ими овладел безумный страх… Но бежать некуда. Два или три человека сумели проскользнуть сквозь узкие расщелины в камнях и бросились со всех ног в лес. Но их тут же настигли голландские пули.

Среди голландцев тоже были убитые. Но живых оставалось гораздо больше. Горстка не поддавшихся страху лонторцев билась не на жизнь, а на смерть. С каждой минутой их становилось все меньше. Положение было отчаянным. Кависта понимал, что он должен немедля вступить в бой, но ему было невыносимо тяжело бросать умирающую жену. Дольше бездействовать было нельзя. Он осторожно приподнял голову Супани со своих колен и мягко опустил на траву. В следующее мгновение он уже вскочил на ноги.

Но было поздно. Выросший прямо перед ним голландский солдат приставил дуло ружья к его груди. Кависта не испугался, не побежал, не дрогнул. Правая его рука по-прежнему крепко сжимала копье. Он снова нагнулся к Супани и левой рукой прижал к себе ее почти бездыханное тело.

Он словно застыл. И только глаза его пылали неугасимым, испепеляющим огнем. В эту минуту он вдруг ясно осознал бессмысленность дальнейшего сопротивления.

Двое солдат схватили его за плечи и оторвали от Супани. Но когда они стали скручивать за спиной ему руки, он, напрягши все свои силы, с глазами, налитыми кровью, стал бешено сопротивляться. Солдаты с трудом: удерживали его. Переполнявшая все его существо ненависть вылилась в пронзительном крике:

— Вейтесь смелее, друзья! Смелее!

Но его последний призыв был напрасен, ничто уже не могло спасти мятежных лонторцев.

Через несколько минут все было кончено.

На поле боя там и здесь лежали убитые и раненые. Захваченные в плен стояли, угрюмо понурив головы, ожидая приговора.

Командир голландского отряда приказал всем пленным, мужчинам и женщинам, построиться рядами, и конвой вооруженных солдат повел их в крепость.

Кависте разрешили проститься с женой.

Он опустился перед ней на колени. Супани медленно открыла глаза. Они смотрели друг на друга в последний раз. Смотрели долго, не отрываясь. На губах Супани проступили капельки крови. Она глубоко, с трудом вздохнула. Губы ее дрогнули в слабой улыбке, и она прошептала:

— Ты все равно будешь бороться с ними, да?

Он молча кивнул…

Но Супани не услышала бы ответа. Она умерла.

Невыразимая скорбь охватила Кависту. Скорбь, гнев, ненависть… Ему велели подняться и следовать за остальными. Из леса в крепость можно было пройти, минуя селение. Но голландцы решили немедленно оповестить всех жителей Лонтора о победе, прогнав пленников через кампунг.

Измученные, голодные, оборванные люди еле брели, понукаемые конвоем.

Зрелище это было так ужасно для лонторцев, что они спешили укрыться в домах, только бы не видеть его.

Следом за печальной процессией, обливаясь слезами, шли несколько женщин и детей: среди пленников были их мужья, отцы, братья.

Пока проходили кампунг, голландцы не торопили пленных, но как только последняя хижина осталась позади, конвой приказал ускорить шаг.

И вот они стоят в большой комнате, напротив восседающего за столом ван Спойлта. Здесь же в правом углу комнаты сидит на стуле Имбата. Он так же бледен, как эти несчастные. В левом углу — пятеро голландских солдат из охраны.

— Сегодня мне пришлось подольше задержать у себя вашего старосту, — начал ван Спойлт, обращаясь к пленникам. — Пусть он тоже будет здесь, вместе с вами. Вы подняли бунт, захотели выгнать голландцев с Лонтора. Ваш староста, правда, в этом не участвовал, но все равно, ответственность за любые действия лонторцев несет он. Поэтому я считаю виновным и его. Мне стало известно от Имбаты и от Маруко, что вы объявили нас, голландцев, своими врагами. Само собой разумеется, мы не могли отнестись к этому спокойно. Нам пришлось принять меры, чтобы подавить мятеж. Как видите, это нам удалось. Я не собираюсь выслушивать ваши объяснения, меня не интересует, что толкнуло вас на этот гибельный путь. Вы здесь для того, чтобы выслушать решение, которое мы приняли, как только ваш преступный замысел был раскрыт.

Ван Спойлт взял лежавший перед ним на столе лист бумаги и стал читать:

— «Первое. Все жители острова Лонтор, имеющие мускатные деревья, должны подписать с Ост-Индской компанией контракт о продаже мускатного ореха. Тот, кто не подпишет контракта, будет считаться врагом Ост-Индской компании.

Второе. Для охраны порядка и соблюдения общественного спокойствия (поскольку староста кампунга оказался беспомощным и не сумел предотвратить смуту) Ост-Индская компания размещает на островах Банда вооруженные силы, которые будут действовать в качестве полицейских сил».

После краткой паузы ван Спойлт продолжал:

— Это соглашение уже подписано мною и вашим старостой, и, следовательно, оно должно выполняться всеми беспрекословно. А с тобой, Кависта, и с твоими сообщниками мы поступим так, как этого заслуживают враги Ост-Индской компании. В целях безопасности и сохранения порядка всех вас, кроме женщин и детей, вывезут с островов Банда, а ваши сады с мускатниками перейдут в собственность Ост-Индской компании.

Кависта, слушавший ван Спойлта с презрительной усмешкой ответил:

— Мы потерпели поражение. Но это не значит, что вы, голландцы, будете издеваться над нами вечно. Вы расправились с моим отцом, теперь угрожаете расправой всем нам. Кто дал вам право отнимать наши сады, выселять нас из родных мест? Это наши острова, мы вас сюда не звали. Так у кого же на эту землю больше прав?

— Мы приехали к вам с высокими целями, — сказал ван Спойлт, но Кависта тут же перебил его:

— Чтобы грабить нас — вот зачем вы сюда приехали.

— Нас послала сюда Голландия, — повторил ван Спойлт, — чтобы завязать дружеские отношения с местними жителями. Все лонторцы на сходке согласились заключить с нами договор о дружбе. И договор был заключен. Тот, кто его нарушил, стал нашим врагом. И должен быть наказан.

— Это не наказание, а гнусная жестокость!

— Молчи, собака! — оборвал Кависту один из солдат, Кависта метнул в его сторону гневный взгляд.

— Завтра вашего духу здесь больше не будет, — заявил ван Спойлт. — Отправим вас кораблем…

— Вы не смеете так обращаться с нами! — вскричал Кависта. — У каждого лонторца есть свои права, и никто не может их отнять!

— Вы сами лишили себя этих прав, — холодно произнес ван Спойлт. — Ваши преступные действия были самоуправством. Вы нарушили договор, подписанный старостой кампунга. Значит, вы пошли против своего народа. И этим лишили себя всяких прав.

— При чем здесь договор? На своей земле мы хозяева, а не вы, подлые голландские псы!

— Ну-ка попридержи язык, а то будет хуже!

— Думаешь, я боюсь смерти? На, убивай меня хоть сейчас!

Ван Спойлт приказал солдатам увести Кависту и остальных пленников.

— Завтра вас всех отсюда отправят, — повторил он.

Кависта в бешенстве рванулся к нему, однако солдаты быстро схватили юношу и потащили к выходу. Еще долго слышался его гневный крик:

— Лучше убейте меня! Убейте!..

Ван Спойлт по-прежнему спокойно сидел за столом.

— Что скажешь, Имбата? — спросил он.

Имбата ничего не ответил.

Ван Спойлт отпустил его, и тот пошел домой старческой, неверной походкой.