Тамбера

После бури

На следующий день Кависта и другие «бунтовщики» были насильно вывезены за пределы островов Банда.

Никто в кампунге не знал, куда их отправили, на какой срок и вернутся ли они вообще. Не раз приходили в голландскую крепость родные и друзья изгнанников, чтобы узнать хоть что-нибудь об их судьбе, но неизменно они слышали от голландцев одно и то же: «Эти люди получили по заслугам, и лучше о них забыть».

Тоской и печалью наполнились сердца тех, кого разлучили с любимыми, дорогими людьми. G их лиц не сходила мрачная тень, каждое утро они встречали тяжкими вздохами и, провожая день, смахивали горькую слезу…

Горе семей изгнанников разделил весь кампунг. Лонтор словно оделся в траур. Не было слышно разговоров, песен. Скорбная тишина повисла над поселком. Только стук тяжелых солдатских башмаков патруля раздирал эту тишину. Угрюмо, ненавидяще, как на злых духов, смотрели лонторцы на каждого голландца.

Тишина, запустение, подавленность острее всего чувствовались в эти дни в доме Имбаты. Теперь сюда редко кто заглядывал, порой с утра и до самого вечера окна дома были наглухо закрыты.

Имбата сдержал свое слово. Через два дня после того как голландцы вывезли Кависту и его друзей с Лонтора, он созвал сходку, на которой был выбран новый староста кампунга. Отныне бразды правления перешли к Гапипо.

Теперь Имбата ничем не отличался от остальных лон-торцев. В своем большом опустевшем доме он коротал время в тоскливом одиночестве, без жены, без сына: Тамбера по-прежнему работал в крепости у голландцев, Вубани до сих пор не возвращалась.

Соседи советовали Имбате пойти искать Вубани. Он соглашался с ними. А про себя думал: «Она ушла из дому по своей воле, значит, и возвратится, когда сама того пожелает. Я не буду ее разыскивать».

Он очень страдал, но никому не рассказывал о своих страданиях. Он думал не только о Вубани. Ему не давали покоя воспоминания о недавних трагических событиях на Лонторе. Одна за другой всплывали в его памяти тягостные картины: тела убитых лонторцев, прощание с изгнанниками. И во всем этом виноват он один. Под бременем вины Имбата сгорбился, взгляд его потускнел, он стал совсем стариком.

Может быть, он должен повиниться перед всем народом, и тогда ему станет легче. Нет-нет, пусть уж его вина останется с ним, пусть он страдает, пусть проклинает себя. Что может быть тяжелее ненависти к самому себе? Но он заслужил это. Только страданиями он может искупить свой тяжкий грех.

Он никого не имеет права осуждать, никого. В том, что случилось, виноват он один. Ведь не Кависта же! А может быть, ван Спойлт? При мысли об этом человеке Имбата испытывал что-то похожее на облегчение.

Да, ван Спойлт виноват. Хотя если бы он, Имбата, не сказал ван Спойлту в самом начале, что Кависта настроен враждебно к голландцам, может быть, ничего бы и не случилось. Зачем он это сделал? В такие минуты Имбату жег мучительный стыд: он жив, дышит, думает, тогда как другие…

Как он мог поверить голландцам? Зачем?

И опять в памяти вереницей проходили скорбные лица женщин, разлученных со своими мужьями; в ушах звучал плач детей, отцы которых погибли в бою с голландцами… Никогда еще на долю его народа не выпадало таких испытаний. И во всем виноват он, только он. Как же это могло случиться?

И каждый раз, задавая себе этот вопрос, Имбата проклинал себя. Да, ему некого винить. И вот теперь в своем кампунге он отверженный. Никто не навещает его. Что ж, он заслужил это. И он не имеет права обижаться на людей. У него нет больше семьи. И в этом тоже виноват он сам. Тамбера у голландцев. Как мог он это допустить? Ведь Тамбера еще мальчик и многого не понимает. Вубани ушла и не хочет возвращаться. Пусть все так и будет. Пусть! Он должен страдать, он должен искупить свой грех!

Прошло несколько дней. Однажды Имбата услыхал во дворе шум. Он подошел к окну. На улице возле его дома столпился народ. Ламбару, увидев его, крикнул, что вернулась Вубани.

Имбата отнесся к известию спокойно, не выразив удивления. Суматоха, поднятая соседями, была понятна: Вубани не сама вернулась в кампунг, ее нес на руках Амбало.

Когда он со своей ношей вступил в поселок, люди бросились к нему, обступили со всех сторон, стали расспрашивать. Вубани лежала у него на руках и тихо стонала. Глаза ее были сомкнуты. Амбало немногое мог рассказать. Он шел из лесу и недалеко от долины Кубала увидел, что на дороге кто-то лежит. Это была Вубани.

Так больше никто ничего и не узнал.

Сопровождаемый целой процессией, Амбало подошел к дому Имбаты. Тот уже стоял на пороге. Увидев свою жену, бессильно распростертую на руках у Амбало, Имбата не двинулся с места, не вскрикнул, выражение его лица по-прежнему оставалось бесстрастным. Он лишь протянул вперед руки, бережно взял Вубани, внес ее в комнату и опустил на лежанку.

— Разум покинул ее, злые духи овладели ее душой, — неожиданно для самого себя произнес Имбата.

— Я тоже подумал, что у Вубани не простая болезнь, — тихо проговорил Амбало.

Нельзя терять время. Надо скорее послать за дукуном, — предложила его жена.

— Верно, верно, — закивали другие женщины.

— Иди за дукуном, — сказала жена Амбало мужу.

Тот молча кивнул и почти бегом бросился к дому дукуна.

— Прошу тебя, Ивари, возьми на себя все заботы, обратился Имбата к соседке.

Ивари согласилась. Ей не надо было объяснять, что делать. И она тут же принялась хлопотать: встречала все новых и новых людей, пришедших навестить больную Вубани, рассаживала их, что-то шепотом объясняла. Многие захватили с собой кое-какую еду. Ивари все собрала и приготовила общее угощение.

Народ все прибывал.

Вскоре явился и дукун. Он сел рядом с Вубани, взял ее за руку, потом потрогал ей лоб, задумчиво склонил голову и, сосредоточенно подумав о чем-то, сказал, обращаясь ко всем присутствующим:

— Злые духи уже давно вселились в нее. Будет трудно изгнать их.

— Откуда взялись эти проклятые духи? — робко спросила одна из женщин.

— Они живут в джунглях. Там они ее и подкараулили. — ответил дукун.

«Вот она где была, подумал Имбата. — Что ж, я ее не гнал, она ушла по своей воле…»

Дукун велел Амбало разжечь кеменьян. Густые клубы белого дыма наполнили комнату. Дукун бормотал заклинания. Все остальные молчали.

Вубани с трудом приоткрыла отяжелевшие веки, губы ее дрогнули, зашевелились. Она силилась что-то сказать, но язык отказывался повиноваться.

— Там… бе… ра, — наконец прохрипела больная.

— Она зовет Тамберу, — сказала женщина, сидевшая ближе всех к больной.

— Вубани хочет видеть сына, — промолвила Ивари и, отыскав глазами Бамбера, сына Амбало, распорядилась: — Бамбер, отправляйся немедленно в крепость и приведи сюда Тамберу.

— В крепость? — переспросил юноша. — К голландцам?

— Голландцы тебе не нужны, разыщи Тамберу.

— Да, но…

— Воля умирающего священна, сынок. Иди, не задерживайся.

Бамбер нехотя поднялся и, недовольный, поплелся в крепость.

Вубани опять попыталась заговорить, но невнятные слова, едва прозвучав, замирали, и никто не мог их разобрать. Она умолкла и вдруг закашлялась. Изо рта по щеке тонкой струйкой потекла кровь.

— Видите? — воскликнул дукун. — Как измучили ее злые духи! Ей уже с ними не справиться.

— Нельзя оставлять ее одну, — сказала Ивари. — Кто знает, а вдруг этой ночью случится то, чего мы все боимся.

— Я останусь здесь на ночь, — вызвалась жена Амбало.

— И я, — присоединилась к ней жена Гапипо.

— Я, конечно, тоже, — сказала Ивари. — Но и из мужчин должен кто-то остаться.

— Я остаюсь, — сказал Амбало.

Все примолкли: Вубани опять попыталась что-то произнести. И опять можно было разобрать только:

— Там… бе… ра.

— Мы уже послали за ним, Ни[23], — наклонившись к больной, ласково сказала Ивари. — Подожди немножко, он скоро придет. Обязательно придет!

Она сказала: скоро. Все так и думали, ведь Бамбера послали давно, вот-вот он вернется вместе с Тамберой.

Но прошел час, другой. А их все не было. Наконец появился Бамбер.

— Ты один? — спросила его Ивари.

— Да, Тамбера еще в крепости, — хмуро ответил Бамбер. — Скоро придет.

Скоро придет. Он должен был бы прилететь к постели умирающей матери. А его все нет.

Ушел дукун, за ним потянулись другие. В доме остались только самые близкие люди. И вот наконец пришел Тамбера.

Ивари встретила его гневными словами:

— Твоя мать при смерти. А ты и не торопишься повидаться с ней!

— Вы должны понять, — стал оправдываться Тамбера, — я не могу отлучаться из крепости без разрешения.

Он приблизился к изголовью матери.

— Ни, твой сын пришел! — вновь склонилась над ней Ивари.

Вубани медленно открыла глаза, увидела перед собой родное лицо сына и еле слышно прошептала:

— Тамбера.

— Да, это я, ма.

Долго она смотрела на него не отрываясь. Потом в уголках ее губ задрожала слабая, но счастливая улыбка. Да, Вубани сейчас была счастлива. Ее материнская мольба услышана: пронесшаяся гроза не задела ее сына, он жив, здоров… Она смежила веки.

Прошло несколько минут, и опять послышалось ее бессвязное бормотанье, прерывавшееся мучительными приступами кашля. Снова пошла горлом кровь…

Тамбера, понурив голову, безмолвно сидел у постели матери. Когда она затихла, вконец обессилев, он осторожно встал.

— Я должен идти, — сказал он Ивари. — Меня отпустили только на четверть часа.

— Как ты можешь сейчас оставить ее! Ведь это твоя родная мать. Смотри, чужие люди и те остаются, а ведь ты сын!

— Если я вовремя не вернусь, меня строго накажут.

— Но завтра, смотри, приходи обязательно.

— Я думаю, что мне разрешат.

С этими словами Тамбера покинул свой бывший дом.

Как только он вышел, Ивари, едва сдерживавшая негодование, взорвалась:

— Вот что получается, когда голландцы прибирают к рукам наших детей. Навестить умирающую мать и то без разрешения нельзя!

— Совсем парень с дороги сбился, — прошептал Амбало, боясь, как бы его не услышала Вубани.

— Кто бы подумал, что Тамбера принесет столько горя отцу с матерью, — покачала головой его жена.

— И ничего удивительного нет, — сказала жена Гапипо. — Как влюбился в эту голландскую девчонку, так никакого с ним сладу не стало. Отец с матерью стали чужие. Но я другое в толк не возьму: неужели он не замечает, что весь Лонтор ненавидит голландцев. Как будто не на его глазах столько людей погибло!

— Он сам, видно, хотел бы быть голландцем, — вздохнув, сказала Ивари.

— Ничего подобного. Тамбера не хочет быть голландцем, — возразил Бамбер.

Имбата сидел на террасе, вместе с Ламбару. Он вышел сюда сразу, как только оставил больную жепу на попечение Ивари, и за все это время ни разу не подходил к Вубани. Лишь вечером, когда совсем стемнело, он вернулся в комнату, где лежала умирающая.

Люди, оставшиеся в доме Имбаты, до поздней ночи вели вполголоса неторопливый разговор. Постепенно голоса начали умолкать — уставших людей клонило ко сну. Женщины устроились в той же комнате, где лежала Вубани, мужчины ушли спать на заднюю половину. Решили по очереди не спать, сидеть возле больной: ей каждую секунду могло стать хуже.

Утро не принесло с собой облегчения. Все чаще на губах Вубани появлялась кровь. Как и вчера, надсадный кашель раздирал грудь.

Несколько раз прерывающимся голосом она звала Тамберу. Но сын все не приходил. Чтобы успокоить больную, Ивари то и дело говорила ей:

— Ну подожди немножко. Он сейчас придет.

Но Тамбера в тот день так и не появился.

Минула еще одна ночь. С утра Вубани опять стала звать сына. Все ждали, что сегодня он непременно придет. Он ведь знает, что мать при смерти. Но час проходил за часом, а Тамберы не было. Вубани совсем ослабела. Жизнь едва теплилась в ней.

День уже клонился к вечеру, когда в ворота голландской крепости вбежал Амбало. Десять минут спустя он уже спешил обратно.

Дом Имбаты, который столько времени стоял как вымерший, теперь наполнился голосами, стуком шагов. Весть о том, что Вубани скончалась, мгновенно разнеслась по всему Лонтору.

Мужчины, женщины, дети толпились в комнатах, во дворе, на террасе. Говорили шепотом, многие утирали слезы. И на устах у всех был один вопрос: «Где Тамбера?»

— Он сейчас придет, — объяснял Амбало, только что возвратившийся из крепости.

— Негодяй! — вырвалось у Ивари. И, обратившись к Имбате, она добавила: — Твой сын забыл даже о родной матери!

— Он сам решил уйти к голландцам, — сухо ответил Имбата.

— Сходи за ним еще раз, — попросила Ивари стоявшего рядом с ней Амбало. — Скажи ему, что он должен немедленно быть здесь.

— Слишком много чести бегать за этим мальчишкой два раза, — нахмурился Амбало. — Он знает, что мать умерла и что его здесь ждут.

Ивари тяжело вздохнула.

И в тот же миг ее лицо посветлело, словно у истомившейся в ожидании девушки, которая увидела наконец спешащего к ней юношу.

— Тамбера!

— Тамбера идет! — послышалось вокруг.

Люди расступились.

Бледный, съежившийся под осуждающими взглядами людей, пришедших проститься с его матерью, вошел Тамбера в комнату. Мельком глянул на отца, на Ивари. Потом подошел к лежанке, на которой покоилась его мать.

— Ты пришел слишком поздно, — тихо промолвила Ивари. — Слишком поздно.

Тамбера еще ниже опустил голову.

— Перед смертью она все звала тебя. Так ей хотелось еще разок на тебя взглянуть, что-нибудь сказать. До последних минут она думала только о своем любимом сыне. Вубани не знала, что ты уже весь, душой и телом, принадлежишь голландцам. — И, повысив голос, Ивари прибавила: — Тяжкий грех ты взял на душу, Тамбера. Не дал своей матери спокойно умереть. Нам стыдно за тебя.

Тамбера молчал.

Он медленно опустился на колени у изголовья умершей. И все вдруг увидели, что он убит горем: таким безысходным отчаянием веяло от всей его сгорбленной фигуры.

— Побудь возле матери, — сказал Имбата и вышел из комнаты, чтобы позаботиться о похоронах.

— Похороним мать, тогда и пойдешь, — Голос Ивари звучал теперь мягче.

— Но… я… — запинаясь, пробормотал Тамбера, меня отпустили ненадолго. Я еле упросил.

— Ненадолго? — изумилась Ивари.

— Я хочу… я так хочу остаться с вами. Но я не имею права. Мне пора уходить.

— Да как ты можешь! — в ужасе воскликнула Ивари.

— Совсем голландцы запугали тебя, — покачал головой Амбало.

Тамбера ничего не ответил. Он по-прежнему стоял на коленях, низко свесив голову, не шевелясь и не говоря больше ни слова. Стоял до тех пор, пока не заныла спина от усталости. Потом умоляюще взглянул на Ивари. Губы его дрожали.

— Прости меня, мать, — еле слышно произнес он. — Я должен идти.

Ноги у него затекли, и он с трудом поднялся.

Ивари молчала. Все, кто был в комнате, не сводили глаз с Тамберы. Стало очень тихо.

Тамбера ушел, не смея поднять глаз.

Выйдя на веранду, он остановился. Лицо покойной матери стояло у него перед глазами.

Потом он увидел отца. Робко приблизился к нему. Ждал, вдруг отец с ним заговорит. Нет, не заговорил.

И, уже не оборачиваясь, Тамбера пошел в крепость.

«О предки! — Он горько вздохнул. — Защитите меня от их ненависти! Я знаю, теперь все на Лонторе ненавидят меня. Вот я ушел, они сейчас говорят обо мне, осуждают. Может, скоро никто не станет и разговаривать со мной. Я для них стал совсем чужим. Скоро они даже забудут, что я существую. Ничего они не понимают! Моя мать умерла. И я знаю, она умерла оттого, что очень любила и жалела меня. Наверное, она заболела, когда я ушел из дому. Она так хотела, чтобы мы всегда были вместе. И вот мы расстались… Навсегда. Но почему, почему даже она не могла меня понять? А как изменился отец. Какое у него странное лицо. А глаза? Глаза совсем пустые. Ничего у отца больше не осталось в жизни. Жалкий, беспомощный, несчастный. А какой он был, когда был старостой! Но он сам во всем виноват. Надо было жить с умом. Вот и Кависта. Хотел выгнать голландцев с Лонтора. А что получилось? Его самого отсюда прогнали. Убили отца, жену. Отняли землю. Он все потерял. И тоже сам виноват. Человеку дан ум, чтобы он мог во всем разобраться. А вот голландцам хорошо, весело. Я видел, как они праздновали победу. Они победили, потому что они умные, много знают. Ну, ничего. Пусть голландцы умны, пусть лонторцы ненавидят меня, я добьюсь своего. Я не потерплю поражения, как Кависта».

Проходя мимо часового, стоявшего у входа в крепость, он подтянулся, отдал честь и быстро зашагал к своему командиру.

— Я прибыл, — вытянувшись перед голландским офицером, доложил Тамбера.

Холодно посмотрев на него, Риттер спросил:

— Почему опоздал на три минуты?

Тамбера переступил с ноги на ногу.

— Болтаешься без дела! — закричал Риттер. — В наказание отправляйся стирать белье. Ясно?

— Ясно, — дрогнувшим голосом ответил Тамбера.

Риттер указал на лежащую во дворе большую кучу грязного белья.

— Забирай все!

«Я для него хуже скотины», — вскипел было Тамбера. Но, вспомнив, что он солдат и должен беспрекословно выполнять любой приказ начальника, молча повиновался. Перетащив белье к месту, где обычно стирали, Тамбера принялся за работу.

Время от времени он поглядывал на знакомое окошко: не выглянет ли Клара. День догорал, приближались сумерки. В этот час Клара обычно подходила к окну. И он любовался ею, невольно сравнивая красоту девушки с красотой, разлитой вокруг: теплые краски заката золотили деревья, камни, траву.

Но сегодня Клара, видно, была чем-то занята или ей просто не хотелось никуда идти. Из казармы, болтая между собой, высыпали гурьбой голландские солдаты. Во дворе стало шумно. А Клары все не было.

Разогнув спину, Тамбера посмотрел кругом: один из голландцев сидел, уединившись на берегу моря, и задумчиво глядел вдаль.

«Тоскует, — подумал Тамбера. — У него за морем семья, дом. Там его ждут. А у меня нет больше дома, и некому меня ждать…»

Он снова посмотрел на солдат во дворе. Они весело переговаривались, кто-то смеялся во все горло.

«Голландцы радуются, они победители. А в моем кампунге печаль и горе».

В его сторону шли трое солдат. Он быстро склонился над бельем и стал старательно его намыливать. Солдаты прошли мимо. Он слышал, как один сказал:

— Вот правильно! Эти туземцы только на то и годятся, чтобы стирать белье!

«Как они смеют меня оскорблять! — возмутился юноша. — Они считают меня мальчишкой, дурнем, не способным ни на что. Они думают, что я такой же, как другие лонторцы. Они победили нас в бою, поставили на колени. Они кичатся своим превосходством над нами. Почему я должен это терпеть? Почему? Нет, мне лучше уйти отсюда, уйти далеко, далеко. Я покину эту крепость, кампунг, остров. Зачем здесь оставаться? Одни меня оскорбляют, другие ненавидят. Уйду! Чтобы никогда больше не видеть голландцев, лонторцев, отца, ван Спойлта, Клару!. «Клару? Нет, без нее я не смогу жить…»

Он еще раз взглянул на ее окно.

«Тогда мы уйдем вместе! Она и я. Мы будем счастливы. И все будут радоваться, глядя на нас».

Солнце село.

В комнате Клары загорелся огонь. Но светлое пятно тут же пропало. Захлопнулся ставень. Теперь в окне светились только узкие щели.

Тамберу окутала тьма.