Тамбера

Семья Имбаты

Если бы ранним июньским утром 1599 года вы очутились в долине Кубала, что спряталась между холмов на южном склоне горного кряжа Бадера, вас потрясла бы ни с чем не сравнимая красота пробуждающейся ото сна природы. Золотистый свет восходящего солнца постепенно озарял спящие склоны холмов, тесня мглу, которая сползала вниз, цепляясь за кусты и деревья. Скоро он залил всю долину, и тучные травы, колышущиеся от легкого ветерка, заструились, засверкали, соперничая блеском с самим светилом. В утреннюю тишину вдруг ворвалась песня. Ее пел мальчик, стоявший в тени старого, развесистого берингина[2], Мотив песни был незатейлив, но голос юного певца был так звонок, чист и полон такой безыскусной Силы, что казалось, это он оживил все вокруг.

Жители расположенного неподалеку кампунга[3] слышали пение мальчика каждое утро. Они знали, кто поет. В эти минуты никто не тревожил певца. Мальчик был здесь не один, с ним — девочка, она младше его: ему лет двенадцать, а ей едва исполнилось десять.

Мальчик и девочка вели себя не так, как все дети: они словно забыли про игры, забавы, смех. Мальчик пел, а девочка слушала, устремив на него большие серьезные глаза. Но вот песня смолкла. Мальчик, опустившись на землю, прислонился спиной к могучему стволу берингина и задумался, обхватив колени руками. Девочка, не проронив ни слова, стала собирать хворост. Она не боялась заговорить первой, но она знала, что происходит сейчас в душе ее друга, и не хотела мешать ему.

А он сидел, охваченный восторгом перед этой торжественной и величавой картиной пробуждения природы. Впереди, насколько хватал глаз, катило свои темно-синио волны море Банда[4]. С плеском набегали они на берег одна за другой, роняя с гребней белую, как вата, пену. Ленивое неравнодушное море, словно нехотя, давало почувствовать скрытую в нем грозную силу, которой ничего не стоило смести с лица земли крошечный кампунг, приютившийся неподалеку от берега. А на соседнем острове, напротив кампунга, высилась громада горы Апи[5], как будто среди океана присело на корточки исполинское чудовище. Вершину горы венчал золотой ореол, сиянием не уступавший восходящему солнцу. Чудовище, казалось, надменно усмехается, словно говоря: испокон веков я охраняю эти островки, а будет на то моя воля, утоплю их в черной морской пучине;

— Бегите, волны, бегите! — шептал мальчик. — А ты, Огненная гора, стой на страже, не гневайся! Я так люблю смотреть на тебя…

Он глубоко вздохнул. Его черные глаза, подернутые мечтательной дымкой, вспыхнули и засияли как звезды, озарив нежное лицо. Он так был захвачен этой знакомой и всегда новой картиной, что не почувствовал, как по его обнаженному плечу скользнула змея. Девочка первая заметила опасность, грозившую ее другу.

— Змея, Тамбера! — вскрикнула она испуганно. — У тебя на спине змея!

Резким движением плеча мальчик сбросил змею, перебиравшуюся к нему на спину с ветки берингина.

— Убить? — спросил он.

— Не надо, Тамбера, — ответила девочка, — мне ее жалко.

— Ты ведь боишься змей, Вадела.

— Да, боюсь, но и змее хочется жить. Пусть и она живет.

— Ладно, пусть живет.

Подцепив змею сухой веткой, Тамбера швырнул ее на соседнее дерево.

— Я нашла гриб, смотри! — И Вадела протянула на ладони свою находку.

— А гриб тоже хочет жить, Вадела. Почему же ты его сорвала?

— Мы его сварим и съедим, — улыбнулась девочка.

— Ты хочешь домой?

— А ты?

— Не хочу.

— Ну и я не хочу.

— Тебе, Вадела, пора домой. Отец, верно, беспокоится.

— Он знает, что я пошла с тобой.

— Все равно, тебе не позволяют уходить так далеко.

— Подумаешь, — поддразнила его Вадела, — какой взрослый!

— Знаешь, Вадела, я ведь скоро совсем уйду из дому. Далеко, далеко. А тебя, конечно, со мной не отпустят.

— Куда же это ты собрался? — насмешливо спросила девочка.

— Куда? Видишь волны, Вадела? — протянул он руку в сторону моря. — Они не знают, куда бегут. Но путь их далек. И я хотел бы быть вместе с ними.

— Значит, ты в самом деле хочешь уйти? — проговорила Вадела. И личико ее сразу стало серьезным. — А когда ты вернешься?

— Когда мой отец пожалеет обо мне…

— Ну, тогда ты скоро вернешься, потому что твой отец пожалеет о тебе на другой же день, — сказала девочка. — А вот я… — Владела запнулась, опустила голову и грустно продолжала: — Может быть, я раньше тебя уйду из дому.

— Ты? Раньше меня?

— Да, ведь у нас с папой нет своего дома, мы живем у вас, ну и…

— Глупости! — перебил ее Тамбера. — Твой отец и моя мама брат и сестра. Матери у тебя нет, и никуда вы от нас не уйдете.

— А ты не слыхал, что было вчера вечером?

— Нет. А что?

— Опять они ссорились. Знаешь, Тамбера, мы вот сейчас разговариваем, а я все думаю о папе.

— Ты боишься, что он не пустит тебя со мной?

— Нет, Тамбера. — Она покачала головой. — Я боюсь, что они, наверно, опять ссорятся…

— Вадела, скажи, ты хочешь идти домой?

— Нет, еще рано. Мы пойдем вместе.

Они опять замолчали. Тамбера что-то потихоньку насвистывал. Он сидел под деревом, и ветерок ласково овевал его тело. Вадела собирала хворост. Но теперь она не замечала красоты утра. Мысли ее были далеко.

Тамбера видел, что его сестра то и дело поглядывает в сторону кампунга.

— Вадела, — окликнул он ее. — Пойдем домой, пора!

— Давай еще побудем здесь, — попросила девочка.

— Нет, Вадела, отец будет искать тебя. — Он поднялся.

Косые лучи солнца только начинали пригревать землю. Дети шли сперва вверх по склону холма, потом по узкой тропинке повернули к дороге, ведущей в кампунг.

Время от времени Вадела спрашивала о чем-нибудь, и тогда Тамбера отвечал ей. Но говорить ему не хотелось: могучая красота моря как будто околдовала его. И он все смотрел в его сторону. Каждый день он видит море и все-таки не может наглядеться. Тамбера любит море и любит свой родной кампунг. Отсюда, с холма, море кажется кротким и приветливым. А кампунг совсем крошечный, как нарисованный на картинке.

Он раскинулся внизу, чистенький, уютный, еще не сбросивший оцепенение ночи. Игрушечные хижины укрылись в тени выстроившихся вдоль берега деревьев. Мирно вьются над хижинами струйки дыма, — хозяева разжигают очаги. И только лай собак да пение петухов время от времени нарушают утреннюю тишину.

Но вот кампунг и море пропали из виду; дорога пошла густыми зарослями кустарника.

— Иди первая, Вадела, — сказал мальчик.

— Нет, ты иди первый. Вдруг тебе на спину опять бросится змея.

— А если она бросится на тебя?

— Ой, Тамбера!

— Боишься? — улыбнулся он. — Иди-ка лучше вперед.

Вадела не стала больше спорить, обогнала Тамберу и пошла первой. Тамбера шел следом, насвистывая какую-то песенку.

Визано они увидели сразу, как только кончился кустарник. Это был парнишка лет пятнадцати, белолицый, рыжеволосый, с голубыми глазами, в красивом европейском костюме. Он неторопливо шел им навстречу. Вадела невольно замедлила шаг. Тамбера перестал насвистывать. Оба почувствовали себя неспокойно.

В двух шагах от Ваделы Визано вдруг остановился, преградив ей путь. Вадела отступила назад и посмотрела на Тамберу.

— Пропусти нас, Визано, — вежливо сказал Тамбера.

— Почему ты не поклонился мне? — ответил тот, не двигаясь с места. — По утрам принято здороваться, как делают европейцы. Ты что, забыл, чему я учил тебя?

— Забыл.

— Ах ты скотина необразованная! Сказать «здравствуй» и то не умеешь! Да что с тобой говорить! Все вы здесь такие! Думаешь, я не знаю, что вы с Ваделой делали на берегу?

— Что же, по-твоему, мы там делали?

— Известно что. У Ваделы на лице все написано.

— Что у Ваделы написано на лице?

— Ну, брось прикидываться! Видишь, как она покраснела.

— Так что же мы там делали?

— Целовались, вот что!

Вадела растерянно смотрела то на одного, то на другого. Больше всего в эту минуту она боялась, как бы дело не дошло до драки. Если они сцепятся, то победит, конечно, Визано, он ведь куда сильнее Тамберы.

— Пойдем, Вадела, — тихо сказал Тамбера.

Но они не успели сделать и шагу. Низано выругался и схватил Тамберу за руку.

— Стой, кому говорят! — приказал он.

— Что мы тебе сделали, Визано? — Тамбера говорил спокойно, а сердце у него билось так, что на мгновение ему нечем стало дышать.

— Ты не смеешь дружить с Ваделой!

— Почему? Она моя сестра…

— А я ее старший брат, и я тебе запрещаю с ней дружить. Понятно?

— Я сама хочу дружить с Тамберой, — вмешалась Вадела, стараясь предотвратить ссору.

— А я запрещаю вам дружить! И ты будешь делать по-моему. Я имею право следить за твоим поведением. А тебя чтобы больше я с нею не видел, жалкий невежа! Вадела — моя сестра. Ты забыл, кто я такой? Я испанец! В моих жилах течет испанская кровь. Мое имя — Визано. И если кто-нибудь вдруг посмеет назвать меня Самбаром, голову тому оторву. Понял?

— Я всегда зову тебя Визано.

— Еще бы! Так вот знай, без моего разрешения Ваделу ты больше не увидишь.

— Почему?

— Ты всегда очень далеко ее уводишь.

— Мы ходим с ней только в долину Кубала.

— Не ври! Кто возил ее недавно на остров Апи?

Тамбера, вырвав руку, шагнул было вперед, но Виза-но загородил ему дорогу.

— Пусти нас, — сказал Тамбера. Голос его дрожал.

Ничего не ответив, Визано подошел вплотную к Тамбере, держа правую руку за спиной. Тамбера понял, что сейчас произойдет, но не двинулся с места. В тот же миг Визано размахнулся и швырнул ему в лицо комок грязи. Тамбера не шелохнулся. Только когда Визано подошел к Ваделе и схватил ее за руку, кулаки у Тамберы сжались, и он почувствовал, как кровь приливает к лицу. Но начинать драку он все еще не решался.

Помощь подоспела внезапно. Оглянувшись по сторонам, Тамбера увидел парня лет семнадцати, который шел по полю с мотыгой на плече, направляясь к дороге. И тут неожиданно для самого себя Тамбера громко произнес:

— Отойди от нее, Самбар!

— Что? Что ты сказал? — угрожающе крикнул Визано. — Ты посмел назвать меня Самбаром?

Он отпустил девочку и бросился с кулаками на Тамберу.

— Эй, эй! — закричал парень с мотыгой. Он был уже в двух шагах от места ссоры. — Это еще что такое?

Визано вздрогнул и опустил руки.

— Он не велит мне дружить с Ваделой, брат Кависта, — сказал Тамбера.

— Почему?

— Потому что Вадела его сестра.

— Сестра?

— Да.

— И ты его послушался?

Тамбера ничего не ответил.

— Не лезь не в свое дело, Кависта, — буркнул Визано.

— Нет, ты скажи, кто позволил тебе называть Ваделу сестрой? — спросил Кависта, встав между Тамберой и Визано. — Твоя мать, которая вырастила тебя, дала тебе имя Самбар. Ты отрекся от этого имени, стал Визано. Значит, ты забыл родную мать. Так как же ты смеешь говорить, что Вадела твоя сестра?

Он повернулся к Тамбере.

— И ты позволяешь ему называть Ваделу сестрой? Ты что, испугался его?

Тамбера не ответил.

— Испугался? — настаивал Кависта.

— Нет.

— А что же руки опустил?

Тамбера опять промолчал.

— Постой, постой, у тебя на лбу, кажется, грязь?! Кто это тебя так разукрасил?

— Визано.

— И ты все терпишь?! А ну-ка, дай ему как следует!

Тамбера бросился было на своего врага, но Визано встретил его сильным ударом в подбородок, и Тамбера упал на землю.

Вадела вскрикнула. Отбросив мотыгу, Кависта схватил хвастливого потомка испанцев за ворот и так ударил его, что тот отлетел в придорожные кусты.

— А вы отправляйтесь домой, — сказал Кависта. — Да побыстрее, пока этот в кустах не очухался.

Что было духу дети бросились к кампунгу. Вадела по дороге растеряла почти весь хворост, собранный в долине.

Наконец они достигли поселка. Встречные окликали их, спрашивали, что случилось, но они, не отвечая, бежали дальше. Тамбера думал сейчас только об одном: он должен немедленно уйти из кампунга куда глаза глядят.

У дома Тамберы они остановились: из окна доносились громкие раздраженные голоса. С трудом переводя дыхание, дети стояли у лестницы, не решаясь подняться в дом.

— …Я не ребенок и не нуждаюсь в советах! Вечно ты вмешиваешься в чужие дела. Поучаешь всех без разбора, будто умнее тебя нет никого на свете, — гремел отец Тамберы.

Чем больше ярости было в его голосе, тем спокойнее отвечал ему отец Ваделы.

— Если я и решаюсь давать тебе советы, то потому только, что считаю это своим долгом… Мой учитель на Яве говорил мне, что самая святая обязанность людей на земле — всегда и во Всем помогать друг другу. И если я могу помочь тебе хотя бы советом…

— А мне не нужны твои советы, Свамин, — перебил его отец Тамберы. — Я достаточно пожил на свете и могу обойтись без них.

— Но послушай, Имбата, когда я советую тебе что-нибудь, я это делаю не из желания поучать…

Имбата рассмеялся.

— А я и не сомневаюсь, — сказал он ядовито. — Мне такое и в голову не могло прийти. Конечно, советы даешь не ты, твоими устами говорит Возвышенный.

— Ты должен понять, Имбата, — все так же невозмутимо продолжал Свамин, — духовного совершенства можно достигнуть только через внутреннее самоочищение, через очищение души. Люди Запада ставят превыше всего разум. Но ведь разум только зеркало души, и не ему надо поклоняться, разум не приносит человеку душевного покоя, а без негр нет и счастья, Имбата.

— Ты опять, я вижу, взялся учить меня! Пора бы понять, что мы с тобой на все смотрим по-разному. Знаешь, к чему должен стремиться человек? К достижению своей цели. Вот к чему. Он должен уметь управлять событиями, подчинять их своей воле. Вот что такое, по-моему, самоочищение.

После не долгого молчания вновь послышался голос отца Ваделы.

— Послушай, Имбата! Как ты думаешь, почему я хочу как можно глубже изучить нашу веру? Я даже ездил на Яву для этого. Почему, вернувшись с Явы, я связал свою жизнь с женщиной, которая была когда-то женой испанца? Все это потому, что я хочу сеять в нашем народе семена истинной веры и прежде всего приобщать к ней тех, кто потянулся к европейцам. Возвышенный помог мне наставить на путь истинный мать Ваделы. Ты помнишь, она умерла спокойно, утешенная святыми словами нашего учения.

— Как же, помню. А теперь ты решил взяться за меня? Тебе не по сердцу моя дружба с англичанином?

— Не совсем так, Имбата. Видишь ли, ты — староста кампунга, тебе дана большая власть, влияние твое велико. И как было бы хорошо, если бы в твоих глазах, Имбата, люди видели отражение твоей очистившейся души, которая есть частица души Возвышенного. Вот что я хотел сказать тебе, и не потому, что я люблю поучать, а потому, что думаю о твоем благе и о благе всех людей…

Дети жадно ловили каждое слово. Они немного успокоились: невозмутимый голос отца Ваделы внушал им надежду, что два человека там, наверху, придут к примирению. Вадела в немой мольбе подняла глаза к небу: как ей хотелось, чтобы слова отца дошли до сердца дяди Имбаты. Ее отец был противником всякой вражды. Где только мог, он восстанавливал мир, звал людей к согласию. И сейчас, слушая их спор с Имбатой, Вадела надеялась, что отец не даст разгореться ссоре. Она верила, что дядя Имбата внемлет увещеваниям отца.

Надеялся на это и Тамбера. Правда, он не молил небо о помощи, он просто стоял и ждал. «Ничего, Вадела, ничего, — казалось, говорили его глаза, — все обойдется, мой отец поймет». И как бы в ответ на это, из груди Ваделы вырвался глубокий вздох, полный надежды.

— А что, если мне наплевать на твои советы? — раздался вдруг громкий голос Имбаты. — Что, если мне по душе служить европейцам, от них, во всяком случае, больше пользы, чем от твоих поучений.

И опять беспокойно забились сердца детей, опять тревога сменила надежду. Но то, что ответил Имбате Свамин, повергло их в полное отчаяние.

— Что ж, Имбата, если так, — медленно произнес Свамин, — мне остается одно — ждать, пока мои слова дадут всходы в твоем сердце. Ну а сейчас, Имбата… Мы ведь с тобой родные. Мать твоего сына — моя сестра. До сих пор мы жили, как велит обычай, под одной крышей. Но теперь я вижу, что мне надо уходить. Так будет лучше. Я не хочу тебе мешать…

Вадела до боли закусила губу, по ее щекам покатились слезы. Отвернувшись от Тамберы, чтобы он не видел её лица, Вадела стала подниматься по лестнице. Она медленно отворила дверь и вошла в дом. Тамбера в смятении остался внизу.

— Ты вовремя вернулась, дочка, — донесся до него ласковый голос Свамина. — Но что с тобой? Ты плачешь?

— Ведь мы… мы должны… — Вадела всхлипнула. Слезы мешали ей говорить.

— Не плачь, дитя мое. Мы должны уйти из этого дома.

— Но куда мы пойдем, папа?

— Я что-нибудь придумаю. Ну, иди, собирайся.

И в доме надолго воцарилась тишина. Потом Тамбера услышал, как Свамин сказал:

— Не поминай нас лихом, Вубани. Мы в большом долгу у тебя. Ты всегда была так добра к нам.

— Не за что меня благодарить, — тихо ответила мать.

— Помолись за нас.

— Я буду молиться. И ты молись за нас, брат. И пусть вам живется счастливо на новом месте.

Вадела с отцом спустились по лестнице и увидели Тамберу, который все не решался войти в дом.

— Мы уходим от вас, Тамбера, — сказал Свамин.

Мальчик ничего не ответил. Он не отрываясь смотрел на Ваделу. И в его глазах была такая любовь и тоска, что сердце девочки сжалось от боли.

— Не грусти, — ласково промолвил Свамин. — Ты еще увидишь свою сестренку, непременно увидишь.

Тамбера опустил голову.

— Я буду молиться, чтобы ты жил долго, долго, не зная бед и опасностей, — сказал Свамин и, взяв Ваделу за руку, зашагал с ней прочь от дома. А Тамбера все глядел им вслед, пока они не исчезли из виду. В последний момент Вадела обернулась, и губы ее произнесли его имя, но Тамбера даже не шевельнулся. Он словно оцепенел. И вот уже заросли кустарника скрыли Свамина с Ваделой. Тогда он нехотя поднялся в дом. Отец еще не остыл после ссоры, его лицо горело от негодования. Мать сидела согнувшись, спрятав лицо в ладони.

С первого взгляда никто не сказал бы, что Имбата и Вубани муж и жена. Можно было подумать, что это мать с сыном. Они были примерно в одних годах, но Имбата выглядел гораздо моложе своих тридцати пяти лет. Он был высок ростом, крепко сложен, черные, живые глаза всегда блестели — полная противоположность его преждевременно увядшей супруге: худой, изможденной женщине, с потухшими, всегда грустными глазами.

— Я очень рад, что он убрался отсюда со своими советами! — кричал Имбата. — Шурин всегда останется шурином. Дружбы от него не жди. А раз так, то незачем нам жить под одной крышей. Зато теперь уж никто не будет соваться в мои дела. — И, переведя дух, он продолжал: — А от всех этих премудростей, которые он узнал на Яве, все равно никакой пользы. Вздумал меня поучать! Да если делать, как он велит, то и помереть недолго. Никак он не может понять, что в наше время над нищим смеются, будь он семи пядей во лбу. Нет, уж я над собой не позволю смеяться. Лучше я посмеюсь над другими. Вот буду торговать с англичанином, разбогатею. А кто богат — тот может смеяться сколько душе угодно.

Вубани молчала. Да и что она могла сказать? Нужно ли Имбате сейчас ее сочувствие? Он был взбешен, и не стоило обращать внимания на его резкие слова. К тому же и говорить ей сейчас тяжело. Слишком сильна была боль от разлуки с братом, такой внезапной и горькой.

Она почти не слышала, что говорил муж. Оцепенение сошло с нее, только когда Имбата набросился вдруг на сына:

— Ты почему это не хочешь дружить с Визано, а?

— Он сам не хочет дружить со мной. Знаешь, что он сегодня сделал? Бросил мне в лицо кусок грязи. Разве можно после этого дружить? — сказал Тамбера.

— Можно! Сын должен во всем помогать отцу! — наставительно произнес Имбата.

— Что ты говоришь, Имбата! — вмешалась Вубани. — Пусть дружит с кем хочет. Разве можно и в этом искать выгоду?

— Не мели вздор, Вубани! — обрушился Имбата на жену. — Если мы поссоримся с господином Веллингтоном, кто будет забирать у нас мускатный орех и привозить взамен всякие нужные вещи? Он очень полезный человек. Я бы хотел, чтобы он у нас насовсем остался. И дети нашего кампунга должны подружиться с Визано. Пусть сынок Веллингтона привыкает к нам, заведет себе друзей…

— Вот уж о чем он не думает, — возразила Вубани. — Он знаться ни с кем здесь не хочет. Переменил себе имя. И если кто по ошибке назовет его Самбаром, сейчас же затевает драку. И вообще я не понимаю, на что тебе сдался этот англичанин. Все, кроме тебя, давно поняли, что он негодяй и обманщик. Много ли кораблей побывало у нас, с тех пор как он здесь поселился?

— Пусть не много. Но выгода нам от этого есть. А это, по-моему, главное.

— Все-таки будь с ним поосторожнее, Имбата. Помнишь, какой он сюда явился: платья сменить и то не было. Думаешь, почему он усыновил Визано? Потому, что добрый такой, да? Нужен был бы ему этот мальчишка, если бы не наследство! Помяни мое слово, он и на нашу землю позарится.

— «Осторожнее, осторожнее!» Я-то осторожен, можешь не сомневаться. Во всяком случае, осторожнее тебя. Но мешать ему я не намерен. Если он захочет земли — будет ему земля. Пусть тогда попробует уехать отсюда! Пойми, я вижу лучше и дальше любого на этом острове. Да, я хочу, чтобы он здесь остался. У меня на это свои расчеты.

Вубани ничего не ответила, и в доме опять воцарилась тишина. Но вот снаружи донеслись шаги, все громче, ближе. Услыхав знакомую поступь, Имбата бросился открывать дверь.

— Это вы, господин Веллингтон! — приветствовал он гостя как можно любезнее, боясь, что будет заметно в голосе недавнее раздражение. — Входите, входите, пожалуйста!

В дверях появился англичанин, коротенький, тучный, с заметным брюшком. За его спиной маячил Визано. Еще с порога Веллингтон повелительным тоном заговорил с Имбатой, тыча пальцем в сторону Тамберы.

— Ты должен, Имбата, строго наказать своего сына. Чтоб впредь ему неповадно было так возмутительно себя вести.

Имбата от неожиданности попятился.

— Что случилось? — с беспокойством спросила Вубани.

— А вот полюбуйтесь! — И англичанин указал на Визано, который стоял рядом в изорванной и перепачканной грязью одежде. — Это ваш сын так его отделал. Какая подлость! Бедный мальчик шел себе, никого не трогая, а он напал на него сзади, как последний трус!

Тамбера даже задохнулся от возмущения: надо же придумать такое!

— Ты почему обидел Визано? — набросился Имбата на сына.

Тамбера открыл было рот, но Веллингтон не дал ему и слова сказать.

— Почему? Все из зависти. Мой сын вон как нарядно одет. Тамбера и ненавидит его. Я требую, Имбата, чтоб ты примерно наказал своего сына. И вот еще что. Видишь сам, мы потерпели ущерб. И твой долг возместить его.

— Но, господин… — вздохнул Имбата.

— Многого мне не надо, будет довольно и того кайна[6], который ты недавно получил от меня.

— Ах, Тамбера, Тамбера, неужели ты мог такое натворить! — сокрушенно покачал головой Имбата.

— Все это неправда, отец, — тихо сказал Тамбера. — Я первый не нападал на него.

— Он еще станет отпираться, — завопил вдруг Визано. — Врет, врет он все! Я шел, а они с Кавистой как бросятся на меня. Я знаю его, один бы он испугался.

— Ну ладно, хватит. Дело, по-моему, ясное, — оборвал пасынка Веллингтон. — Подавай-ка, Имбата, сюда мой кайн, да побыстрее!

— Но, господин, я ведь отдал вам за него много мускатных орехов.

— При чем тут орехи? Этим каином ты возмещаешь мои убытки, вот и все.

Вубани тяжело вздохнула.

— Я вижу, Имбата, — продолжал Веллингтон, — ты не из тех, кто помнит добро.

— Как вы можете так говорить, господин.

— Не спорь. Если бы ты помнил добро, не стал бы сейчас увиливать. Ущерб-то я терплю по милости твоего сына. Нет, ты просто хочешь, чтобы я бросил все и уехал отсюда. Надъела, видно, тебе моя доброта.

Не говоря больше ни слова, Имбата ушел в соседнюю комнату, вынес кайн, полученный им в обмен на мускатные орехи, и отдал его Веллингтону, после чего англичанин молча удалился.

— Негодяй! — накинулся Имбата на сына, когда непрошеные гости наконец ушли. — Мало того что никакой от тебя помощи в доме, так ты, видно, решил пустить меня по миру. Ну подожди, я тебе покажу!

Голос его срывался от ярости. Точно тигр, готовый растерзать свою жертву, бросился он к Тамбере, схватил его за руку, но в тот же миг между ними оказалась Вубани. Это не остановило Имбату, и на ни в чем не повинного мальчика посыпались подзатыльники. От боли и обиды Тамбера заплакал. Как ему было сейчас тяжело! Отец и раньше бывал с ним строг и несправедлив, но мальчик терпеливо сносил все: и отцовский гнев, и побои, потому что рядом была Вадела. Теперь она далеко, и некому его утешить в трудную минуту…

Когда отец ушел из дому, Тамбера, у которого еще не просохли на глазах слезы, сказал матери:

— Я ведь правда к нему не лез, ма. Он первый меня ударил.

— Отец и сам знает, что ты не виноват, сынок, — ответила Вубани.

— За что же тогда он так рассердился на меня?

— Не связывайся ты никогда с Визано, сколько раз я тебе говорила. Держись от него подальше!

— А я и не связывался. Знаешь, ма, как все было? Идем мы с Ваделой домой, а он стоит посреди дороги и не пускает нас.

— Ладно, сынок, что теперь поделаешь. Визано скверный мальчишка, вот что значит нечистая кровь. Попомни мое слово, не сносить ему головы.

— Но я не хочу, чтобы отец меня бил. Уйду я из дому, уйду далеко-далеко и никогда не вернусь. Пусть он тогда меня ищет.

Хлопотавшая по хозяйству мать успокаивала Тамберу сперва больше по привычке, но последние слова насторожили ее, и она внимательно посмотрела на сына.

— Не говори так, сынок, — сказала она. — Ты думаешь, тебе будет лучше вдали от родного дома?

— Но я ничего не боюсь, ма. А чем больше я повидаю на свете, тем буду умнее.

— Сколько раз я говорила тебе, Тамбера: все, что нам нравится, что манит к себе, может погубить человека. Ты должен быть очень осторожен. Часто в том, что с виду прекрасно, таится зло.

— Какое зло? — рассеянно спросил Тамбера.

— А вот, например, встретишь что-нибудь такое, что понравится тебе больше всего на свете, и захочешь, чтобы оно стало твоим. Тут и посыплются на тебя всякие несчастья: чахнуть начнешь, лихорадка станет трясти, кровью закашляешь. А то — неровен час — и вовсе сгинешь.

— А если я уйду далеко-далеко, туда, где море сливается с небом? Неужели и море — ведь оно такое красивое — таит в себе зло? Но нет, этого не может быть. Море доброе. Всякий раз, как я вижу его синюю гладь, я чувствую, что оно радуется мне, зовет меня. Ах, как я счастлив тогда! Мне даже хочется петь!

Тамбера говорил, а его взгляд был устремлен в далекую невидимую точку на горизонте. Он не замечал, что мать наблюдает за ним.

— Будь осторожен, сынок, — услышал он голос матери. — Дурное обычно прикрыто красивой оболочкой. Ты знаешь, какие прекрасные вещи европейцы привозят к нам, а сколько ссор, сколько драк бывает из-за них даже между мужем и женой. Самые лучшие друзья становятся врагами. Верно ведь?

— Да, — протянул Тамбера задумчиво, — в тех вещах, которые привозят европейцы, и правда будто сидит дьявол. Он и в отца.» видно, тоже вселился. Вот мне и достается от него ни за что ни про что. Хоть бы этот англичанин со своим проклятым Самбаром убрался поскорее с нашего острова. Чтобы и духу их здесь не было. Мы и без европейцев обойдемся.

Услыхав слова сына, Вубани молча улыбнулась и опять захлопотала по хозяйству.