Тени над Гудзоном - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Исаак Башевис-Зингер (Глава двадцать седьмая) #27

Глава двадцать седьмая

1

Профессор Шрага лежал в постели. Он простудился и никак не мог избавиться от простуды. У него болело горло. У него было расстройство желудка. Его мучили боли в пояснице, в коленях. К тому же у него воспалилось одно ухо. Профессор Шрага попросил миссис Кларк, чтобы та вызвала врача, но она притворилась, что знать ничего не знает. «Как низко может пасть человек? — говорила она сама себе. — Он уже, наверное, потерял всякую веру в высшие силы». Сама миссис Кларк была выше всякого отчаяния. Врачи уже было отступились от нее, но она силой воли и молитвой построила для себя новые органы, новые железы, наполнила сосуды свежей кровью, кости — новым костным мозгом. Если всё — дух, то чем может помочь врач? Миссис Кларк позвонила одной своей подруге, миссис Бейли, чтобы она помолилась за профессора. Миссис Бейли перезвонила миссис Кларк и сказала, что помолилась, но у нее было такое ощущение, что ее молитва наткнулась на какую-то преграду. Сам больной этому мешал. Кроме того, миссис Бейли дала понять, что профессор уже завершил свою миссию здесь, на земле, и мастера ждут его наверху. Она не сказала этого прямо, а облекла свои мысли во всякие звонкие теософские фразы. Миссис Кларк содрогнулась. Она знала, что миссис Бейли говорит не просто так. У нее есть контакты. Она сама играет большую роль в иерархии. Профессор должен переступить тот порог, который отделяет здесь от там.

Хотя миссис Кларк прекрасно знала, что такой вещи, как смерть, вообще нет и то, что толпа называет смертью, есть не более чем иллюзия, а на самом деле это переход с одного уровня на другой, из одной сферы в другую, ее охватил страх. Сам профессор не готов к этому переходу, и она, миссис Кларк, тоже не хочет, чтобы это случилось сейчас. Сам он, бедняга, в последнее время погряз в сомнениях. Исчерпал свою веру. Он порой говорил вещи, которые подобают только материалисту. Миссис Кларк уже привыкла к нему. При всех его капризах и перепадах настроений ей было приятно, придя домой вечером после целого дня работы в зубоврачебном кабинете, встретить профессора. Хотя он и склонен к скептицизму, он все-таки профессор Шрага. Она не раз видела над его головой ореол. Из его глаз исходил свет. Мертвые предметы, оказываясь рядом с ним, приобретали живое дыхание. Если он иной раз забывал о своих сомнениях и о паразитах, понемногу подтачивающих его, то сразу же наполнялся небесной добротой и гармонией. Кто знает, будет ли он поддерживать с ней контакт теперь, когда перейдет в высшую сферу? Он может полностью вернуться к своей первой жене, к Эдже, по которой никогда не переставал тосковать. Тогда придется остаться в последние годы одной…

Освободиться от работы в зубоврачебном кабинете миссис Кларк не могла. Пациенты делали заказы за недели. У нее есть обязанности и обязательства. Она материально поддерживала целый ряд организаций. Она заказала отливку своих скульптур в бронзе, а это стоило больших денег. Оставалось либо оставлять профессора одного, либо, Господи, спаси и сохрани, госпитализировать его, что тоже невозможно. Миссис Кларк наняла в качестве сиделки медсестру миссис Ливай, вдову, которую рекомендовала миссис Бейли. Однако миссис Ливай жаловалась, что больной ничего не хочет есть и не позволяет ей даже перестелить ему постель. Как только она открывает дверь в его комнату, как он начинает подавать ей знаки, чтобы она закрыла дверь и оставила его в покое. Миссис Ливай говорила, что не может сидеть одна целыми днями. По квартире дуют холодные сквозняки, картины и скульптуры качаются. Воздух полон шорохами, скрипами и тихими вздохами, идущими откуда-то из-под потолка, из углов, из ванной комнаты. Сама она, миссис Ливай, нездорова, и эта атмосфера ухудшает, а отнюдь не улучшает ее состояние.

Миссис Кларк знала, что миссис Ливай не лжет. Профессор был в последние годы весьма упрям, он и сейчас оставался таким же. Миссис Кларк вечером разговаривала с ним, но он не отвечал. Она приносила ему чай, каши, поджаренный хлеб, но он ни к чему не прикасался. Она попыталась сделать ему массаж, но он и этого не позволил. Профессор лежал в постели с растрепанной бородкой, покрасневшим от жара лбом, ввалившимися щеками. Он где-то потерял вставные зубы, и сколько миссис Кларк ни искала их, она так и не смогла их найти. Миссис Кларк подозревала, что он выбросил зубы в унитаз и спустил воду. Без зубов его лицо стало каким-то странно маленьким и сморщенным, как голова мумии, какую можно увидеть в музее или в паноптикуме. Похожие на щетки брови разрослись еще больше и теперь закрывали глаза, как щетина ежа. Он лежал целиком погруженный в себя и не хотел произнести ни слова, не хотел улыбаться, не хотел даже думать. Телепатический контакт, который был с ним у миссис Кларк в прежние времена, полностью прервался.

Она сидела вечерами в гостиной и пыталась автоматически писать, автоматически рисовать, автоматически играть на фортепьяно. Она клала справа лист бумаги и карандаш, слева — все для рисования, включая коробку с пастельными красками, и писала одной рукой, а другой рукой рисовала. При этом она прикрывала глаза, чтобы впасть в транс. На бумаге получались высокие фигуры, головы в островерхих колпаках, с длинными носами. Эти изображения банды потусторонних клоунов с простертыми руками и вытянутыми ногами наезжали друг на друга. У женщин были растрепанные волосы и невероятно широкие бедра, груди свисали до пояса. У мужчин торчали невероятно большие члены, мефистофельские бороды, козлиные рога. Карандаш справа писал половины предложений с незнакомыми именами и слова, представлявшие собой смесь английского, еврейского, немецкого. Какой-то мистер Борео пытался связаться с ней, но кто он такой и чего он хочет, было неясно. Через какое-то время миссис Кларк опустила руки. Вместо того чтобы впасть в транс, она просто задремала. Она сидела, и ей снилось, что она вырывает зуб попу, но это был невероятно длинный зуб, представить такой у человека просто невозможно. «Да кто он такой, поп или слон? — спросила себя во сне миссис Кларк. — Разве может быть в человеческом рту место для подобного зуба? Разве что он резиновый, но зачем нужен такой зуб? Должна ведь у него быть какая-то биологическая цель!» Она вздрогнула и проснулась. Ей было холодно. Часы показывали четверть первого. Миссис Кларк зашла в комнату профессора Шраги посмотреть, как он.

— Как ты себя чувствуешь?

Профессор задвигал челюстями, как будто что-то жевал:

— Плохо…

2

Миссис Кларк ушла в свой офис. Медсестра миссис Ливай хлопотала по кухне. Она готовила бульон для профессора Шраги. Зима наступила рано. В середине ноября выпал мокрый снег, который сразу же растаял. В спальне было по-осеннему сумрачно. Снежинки ложились на оконное стекло и сразу же исчезали. Уже включили отопление: вода в батареях кипела и шипела, но воздух оставался холодным. Профессор лежал в постели в халате и шерстяных носках, потому что его ноги никак не могли согреться. Всю ночь он кашлял и задыхался. Он было задремывал, но тут же снова просыпался. Профессор надеялся — буквально заказывал у высших сил — увидеть сны, которые бы ему что-то открыли, но снились всякие глупости. Он купил зонтик, но, когда его раскрыл, это оказался сапог. Он был в метро. Какой смысл заходить в поезд метро с сапогом? Шрага решил оставить сапог на платформе. Он вошел в вагон, но поезд не трогался с места. Через окно он видел, как кондуктор подошел к сапогу и смел его щеткой из перьев. Профессор удивился: разве входит в обязанности кондуктора убирать сапог, оставленный пассажиром? Профессор открыл глаза. Каков смысл подобных видений? Что бы сказал о таком сне Фрейд? Бред и больше ничего. Просто комбинации картин и идей. Как это называют поляки? Сны отрубленной головы… То есть в природе есть бесцельные вещи? Коли так, то все может быть бесцельным…

Профессор лежал в постели и просил откровения, света с той стороны занавеса, знака, что существует хоть что-то нематериальное, но, кроме боли и пустых размышлений, ему ничего не было ниспослано. Здорово будет, если окажется, что правы материалисты! Ну, по крайней мере, есть конец. Если ничего нет, то ничего нет. Тогда хотя бы будет покой в могиле… Но что значит — ничего нет? Можно ли вообразить, что вся Вселенная — это случайность? Как Вселенная может быть случайностью? И как можно себе представить, что силы, сотворившие Платона, Ньютона, Паскаля и тому подобных, сами по себе глухи и слепы? Если горсть земли может породить розу, а чрево женщины — Достоевского, как могут миллионы, миллиарды, триллионы миров быть не более чем слепой материей? Одно возможно: что человек и позже останется таким же ограниченным, каким был раньше. У него маленькое тельце и крохотная душонка. Тельце сгнивает, а душонка лопается, как мыльный пузырь…

«Ну что же? Если там есть что увидеть, то с Божьей помощью увидим, а если надо стать ничем, то станем ничем… — Профессор говорил, обращаясь к собственной душе: — Наберись терпения, душа, ты не одна. Тысячи таких, как ты, готовятся сейчас покинуть тела. Как сказано: „Многие испили, многим предстоит испить“…[413] Если ты могла ждать так долго, подожди еще немного… Врач? Она права. Не надо никакого врача. Страдания? На долю Эджи выпали гораздо худшие страдания, чем в Майданеке или в Освенциме…»

Теперь профессор смотрел на окно. Снежинки падали, падали. Вот одна снежинка взбунтовалась против закона всемирного тяготения, полетела назад, но летела недолго. Закон сильнее снежинки, а Вселенная не делает исключений. Если велено падать, надо падать. Если велено иметь форму шестиугольника, надо иметь форму шестиугольника. Если велено умирать, надо умирать. Наверное, все предопределено. В сущности, фаталисты правы, но человек так построен, чтобы он не мог принять фатализма. Его подталкивают, но он нуждается в иллюзии, что идет сам. Так хочет фатум…

Профессор прикрыл глаза и увидел Эджу. Она стояла около кровати. Эта была прежняя Эджа, но светлая, лучащаяся золотистым и зеленоватым светом. От ее волос поднималось сияние, похожее на то, что остается у края горизонта после заката. Она улыбалась и протягивала к нему руки. От нее исходила неземная радость, уверенность, бодрость. «Я сплю? — спросил себя профессор. — Нет. Я не сплю…» Он сделал над собой усилие, открыл глаза. Видение исчезло, но не сразу. На какое-то время в воздухе остался светлый след, как на обоях от снятой картины… Потом все стало тусклым и серым. Только в профессоре остались радость, приподнятость, приятный вкус по рту, как от варенья из цитрона… Нет, не то…

«Это была галлюцинация?» — спросил сам себя профессор. Он пощупал у себя пульс, чтобы проверить, нет ли у него жара. Да, пульс учащенный, возможно, сто ударов в минуту. Он прикрыл глаза. Может быть, видение вернется? Но нет. Он видел только серые пятна на тускло-розовом фоне. Скоро он задремал и оказался в метро и снова начал путаться в мыслях по поводу зонтика, оказавшегося сапогом… Профессор видел сон и критиковал его. «Что это? Симфония с вариациями? И это — лейтмотив моей жизни? Неужели я не могу найти ничего лучшего, чем эта чепуха?..»

Он вдруг оказался в маленьком местечке. Ему надо было пойти в уборную, но дорога туда вела через грязную лужу, и он по щиколотки провалился в болото. Все вокруг было запущено, развалено, годами не чищено. «Горе мне! Я тону в нечистотах. Хорошенький конец: утонуть в выгребной яме!..» Он вошел в уборную без дверей. Он хотел сесть над очком, но место было занято. Ему стало стыдно. Кругом — кал. «Как я попал сюда?» — спросил он себя. Он проснулся с содроганием. Лоб его был мокрым от пота. Ему действительно надо было справить нужду, и он слез с кровати. Он сунул подгибающиеся ноги в холодные шлепанцы и собрался идти, но пол ушел из-под него, и он упал…

Миссис Ливай услышала звук падения и вбежала в комнату. Ей пришлось поднимать профессора. Он хотел попросить, чтобы она отвела его в ванную, но ничего не смог сказать — только пошевелил губами, как немой. Профессор спросил сам себя: «Неужели это уже агония?..»