Три побега из Коринфа

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Последующие дни Полиникос прожил как в лихорадке. вечные праздники, священное шествие на пританее, визиты высоких гостей — все это его совершенно опьянило и — до того утомило, что он жаждал только одного: держаться подальше от людей.

Когда он, наконец, вернулся домой, то есть в дом карийцев, то заперся в комнате и умолял Меликла не впускать к себе никого. Таким образом, Меликл терпеливо объяснял всем многочисленным посетителям, что знаменитый атлет болен и не может никого принять.

Но вот вечером, когда визиты настойчивых фанатов закончились, которым хотелось хотя бы увидеть сандалию Полиникоса, самые близкие друзья сели за ложе усталого победителя, и он стал им рассказывать, как он этого достиг.

К ближайшим друзьям принадлежали только Меликл, пожилой кормчий Коройбос и… Диосс. Никакая сила не могла вытащить его из этой комнаты. Кроме них все это повествование слушал ещё один человек. Это была Эвклея, которая пряталась за льняной занавеской, разделявшей две комнаты, и жадно следила за каждым словом рассказчика.

Так они проговорили весь вечер.

Полиникос хотел спокойствия. Он даже слышать не хотел о новых торжествах, праздничных собраниях и застольях.

Хотя официально дни Истмийских Игр закончились, но празднества в честь победителей все еще продолжались. В ближайшие дни должен был состояться большой пир, устроенный самым богатым человеком Коринфа. Местный богач Агамен из рода Креонидов, известный во всей Элладе купец, наследник значительного состояния, виноградников и садов решил пригласить в свой дом самых известных атлетов и победителей Игр этого года.

Для всех было большой честью принять участие в таком празднике, на который пригласили только самых важных местных жителей и самых почетных гостей.

Агамен происходил из знатного рода, он был родственником самого могущественного правителя Коринфа, и не только Коринфа; когда-то тот занимал высокий пост эфора, и поэтому все еще имел значительное влияние на указы правительства и экономику почти всей страны и города.

Полиникосу надоели все эти почести, и хотя как один из победителей, он получил приглашение, но твердо заявил, что никуда не выйдет из дома.

Напрасно его уговаривал Меликл, напрасно умолял пожилой Коройб, преодолеть свою неприязнь к людям хотя бы на этот раз, но Полиникос стоял на своем.

— Я туда не пойду, — заявил он, — я не вписываюсь в такие общества. Там будут такие знатные люди. Я не знаю, о чем с ними говорить , что мне там делать, и, вообще, дайте мне передохнуть, друзья.

Полиникоса убедил только Каллиас, пришедший на следующий день его уговаривать. Ему самому пришлось немало потрудиться, прежде чем получить приглашение, и поэтому он вытаращил глаза от изумления, услышав, что кто-то не хочет принять участие в таком банкете – симпозиуме. Как так? Его приглашают, а он не хочет! Он был возмущен этим и очень разозлился.

— Клянусь всеми бессмертными богами, — воскликнул он, — ты хоть понимаешь, Полиникос, что это за праздник, чей это дом? Ты запомнишь этот праздник на всю жизнь и будешь расскажешь о нем своим детям. Ты говоришь, что устал от всех праздников; неудивительно. Но, пир у Агамена — это не обед у судей или священников. Это равнозначно тому, что если бы ты попал в гости к Бахусу. И какая там будет музыка, какие лютнисты, какие танцоры и вино! Как у Бахуса! Я говорю тебе, ты - ненормальный, если не пойдешь туда. И я скажу тебе даже больше, если в Милете узнают, что тебя не было на банкете с победителями, они подумают, что тебя не пригласили потому, что ты не можешь вести себя прилично в таком обществе или что-то в этом роде. Тогда ты опозоришь и себя и свой город.

Этот последний повод все-таки убедила Полиникоса; возможно, юношеское любопытство взяло вверх, и он уступил.

Однако, когда он уже оделся для церемонии, и собирался уходить на пир, то заявил Меликлу: — Я тебе еще раз повторю, все это великолепие не для меня и я ничего не могу с собой поделать. Да, я туда совершенно не вписываюсь, вот увидишь!

Дом, а точнее дворец Агамена, мог ослепить самых богатых вельмож сурового мира того времени, еще не привыкшего к роскоши. Длинный мощеный двор, окруженный портиком, был полон людей. В глубине деревьев, увешанных гирляндами из листьев, в ряд выстроились рабы, их черная кожа отражалась в молочно-белом мраморе. Агамен стоял на ступеньках у входа со двора в мегарон и приветствовал гостей. Рядом с ним стояли две рабыни, державшие корзины с цветами – Агамен сам возлагал венки на головы каждого входящего гостя. Во дворе между двумя рядами бьющих фонтанчиков уже собралась огромная толпа званных гостей в белых и ярких платьях

Специальный распорядитель церемонии громко называл имена и достоинства каждого входящего гостя, а слуги показывали вновь прибывшему его место.

Полиникос, опьяненный всем этим, был очень рад, наконец, что оказался за столом рядом с Клеоменом и Килоном, почтенным покровителем и тренером афинской труппы в гимнасии.

Он хорошо знал их обоих еще по тренировкам в гимнасии, и они оба были к нему благосклонны.

Клеомен с редкостной беспристрастностью истинно великого спортсмена не злился на Полиникоса за поражение, которое тот потерпел в беге на длинную дистанция; напротив, он проникся к Полиникосу доверием, дал ему несколько советов и многое объяснил ему; он только горел желанием сразиться с ним еще раз… то ли в Афинах, то ли еще где-нибудь на первых же Обще-греческих Играх.

Килон сам был известным победителем соревнований несколько лет назад. В решающий день забега он был очарован строением тела Полиникоса и показывал на его торс как на образец для подражания бегунам всей своей группы. И сейчас, когда он увидел смущение Полиникоса, он понял его и, в свою очередь, поделился с ним своим мнением.

Зал, вмещавший около двухсот человек, был полон. Пир должен был длиться три или четыре дня. Самые уважаемые гости сидели на больших, красивых резных креслах, на так называемых тронах, другие на стульях и сидениях, богато украшенных бронзой. Приемный зал из розового мрамора был усыпан цветами. Колонна была обернута венками и гирляндами из роз.

Глаза Полиника были ослеплены всей этой красотой, сияющей белизной одежды знатных гостей и разнообразием цветов, которых было в множестве разбросано повсюду.

Килон наклонился к нему и указал глазами на благородных гостей. Сидевших на тронах.

— Вон, тот, на самом почетном месте, дрожащий, болезненного вида седой сутулый старец, это архонт базилики - главный человек в Коринфе правитель и первосвященник одновременно, хотя на самом деле он всего лишь марионетка, беспомощный старик, который не может даже нормально есть. За него правят другие: Мирон, Лисий - архонт полемарх и вот этот наш хозяин, Агамен, от которого ты получил венок, на пороге.

— А кто вон тот высокий, серьезный человек с благородным лицом и с красивой белоснежной бородой?

— О, это Даматрион, когда-то главный стратег Коринфа и командующий флотом; правил он правда недолго, его свергли за воровство и взяточничество. Тем не менее за это время он накопил немалое состояние. Да, это пример для всей аристократии!!

Тем временем Полиникос взглянул на гостя, сидевшего к нему ближе всех. Это был мужчина не очень высокого роста, очень толстый, с массивными плечами и с большим животом. На широком красном лице выпирали, налитые кровью глаза, чуть не вылезавшие из орбит, как две огромные сливы; его совершенно лысый череп уютно сидел в складках толстой шеи украшенный маленькой, редкой бородкой и толстыми влажными губками — все это вместе создавало впечатление какой-то странной, отвратительной и нелепой маски.

— А тот, у кого голова толстого Силена? — спросил он Килона.

— Это Хореон, брат или двоюродный брат Агамена, один из богатейших людей и самый большой мошенник и вор. Это такой жулик и тиран, каких ты вряд ли еще найдешь. Он не занимает никаких должностей, потому что там ему пришлось бы прикидываться честным, да он и не хочет прилагать усилий.

— А чем же он занимается?

— Он торгует золотом и рабами. Он богач и находится в деловых отношениях с торговцами всего Коринфа, а может быть, и всей Эллады. И вообще он быстро прибирает к рукам все то, на что любой порядочный человек даже бы не взглянул.

Полиникос рассмеялся: — Я вижу здесь собралась хорошая компания.

— Самые великие и известные люди! — Клеомен наклонился к ним. — Не верь всему тому, что говорит Килон, Полиникосс. Он намеренно все преувеличивает. Он же демократ, он ненавидит господ и видит в каждом из них что-то дурное.

Килон рассердился

— Я говорю так не потому, что я демократ, а потому, что я знаю жизнь лучше, так как прожил дольше всех вас. Да, молодые люди, я разбираюсь в жизни лучше вас и многому чему могу вас еще научить.

— А Солон? Что ты думаешь о Солоне?

— Солон был святым человеком, посланным богами. Но с тех пор прошло много времени и многое изменилось к худшему в священном государстве Аттики.

— Не ной, Килон. С тех пор, как тебя не избрали судьей, ты ожесточился и тебе все перестало нравиться.

Клеомен рассмеялся и Килон в раздражении замолчал. Полиникос оглядел зал. За соседним столом рядом с ними сидели четверо мужчин. Они тихо разговаривали друг с другом. Их движения были мягкими, свободными и культурными, особенно, когда они обращались к прислуге и соседям, и так разительно отличалось от беззастенчивой уверенности других гостей, что невольно привлекали внимание окружающих.

- А это кто такие? – шепотом спросил Полиникос.

Килон посмотрел на него с удивлением.

— За тем столом? О них, скорее, я у тебя должен спросить. Ведь это же ионийцы, твои соотечественники из Малой Азии. Напротив нас, вон тот, самый пожилой, это Горгий, брат Фалеса, милетец, как и его брат, учёный, философ и астроном. Его глаза бледны от того, на что он все еще продолжает смотреть на звезды. Он чудаковат, но великий ученый, изучает почти все науки, а Солон сказал о Фалесе, что никогда не знал человека мудрее, чем он. Это сказал сам Солон, ты хоть понимаешь это, мальчик. И тот, кто с ним разговаривает, Гиппонакс Эфесский, поэт, певец и сатирик. Он еще молод, но уже известен тем, что уже тронул своими стихами многих людей, и мне они тоже нравятся. Говорят, что он привез с собой целые свитки своих сочинений и стихов своей подруги, поэтесса Сапфо. Он прочитает их на симпозиуме. Обязательно послушай, они того стоят. Двух других я не знаю, но они тоже явно не простые люди, потому что у них глаза людей, видящих богов. Глубокие и мудрые глаза. Таких ты не увидишь здесь, среди коринфских купцов.

Полиникос кивнул, но через мгновение сказал: — Может и так, но они на всех смотрят как-то снисходительно, как будто смотрят на варваров или на детей.

— Возможно, так оно и есть. О чем с ними может говорить такой мудрец, как Горгий? Самый лучший человек среди местных, это какой-нибудь спартанец, который даже читать не умеет или кто-то вроде местного торговца скотом. О, великие Боги! Я тоже думаю, что они правы, и пройдет еще немало времени, прежде чем они смогут с ними сравниться.

К этому времени вокруг воцарила суета. Слуги стали приносить еду. Праздник начался.

Теплый запах мяса, прогорклого жира и острых специй, смешался с ароматом роз и пронзительным запахом дорогих сирийских духов, которыми были надушены богатейшие коринфские вельможи.

Воздух был тяжелым и душным. Щеки у всех покраснели. Полиникос с интересом наблюдал, как капли пота образовывались на массивном черепе Хореона. Вельможный торговец ел жадно, причмокивая толстыми губами. Его быстро обслуживали и ловко подавали его любимые блюда, соусы и приправы два молодых раба, еще мальчика; у них были красивые детские лица, и они были похожи на маленьких богов. Хореон был большим гурманом, и поэтому на каждый пир приводил своих рабов, знавших его вкусы и которые заботились о том, чтобы их хозяин был полностью удовлетворен.

Полиникос обратил внимание на невинную красоту этих молодых рабов. У одного из них было смуглое лицо и темные волнистые волосы, словно обсыпанные золотом; он немного напомнил ему Диосса. Лишь в черных, больших глазах кроме печали, у маленького раба можно было увидеть еще и собачий страх который с пристрастием ловил малейшего признака гнева на лице хозяина. Это было не очень приятное зрелище и Полиникос с отвращением отвернулся.

Первая часть праздника уже заканчивалась. Постепенно темнело. Они уже приступили к шестому или седьмому кругу приема пищи с отборным мясом, и слуги уже зажгли лампы, висевшие над столами. В ближайшее время должен был начаться симпозиум, вторая часть застолья, долгие часы со сладостями, вином и нежной выпечкой, долгие часы приятных песен, рассказов и танцев, которые так любили греки. Симпозиум - само это слово вселяло радость.

— Симпозиум! Симпозиум! - начали скандировать гости. Глаза людей загорелись. Произошло некоторое замешательство. Сердца пирующих обрадовались, когда наступило время послышать стихи и музыку, и увидеть, как разливают вино, которое слуги уже вносили в кувшинах и кратерах. Где-то в сторонке зазвучали дрожащие струны лиры и арфы под нетерпеливой рукой музыкантов. Гиппонакс взял в руку свиток и начал его просматривать. Через минуту, после объявления симпозиума, он должен был начать читать свои стихи.

Перед вельможными гостями, сидящими на тронах, поставили маленький резной золотой лидийский кратер. В нем не было вина, а только жетоны с именами пирующих, и один из них, выбранный по жребию, должен был стать симпозиархом - председательствовавшим на пиру.

Это был торжественный, праздничный момент. Только после этого и после жертвоприношений принесенных богам, можно было начинать пить божественный напиток Диониса. Однако гости и сейчас тайно выпивали, поскольку в зале. было очень жарко, а вино, которое приносили прямо из подвалов, было сладким и холодным. Слуг не хватало, чтобы во время убирать остатки и расставлять. кувшины и кубки с вином.

В суматохе один из прелестных сирийских мальчиков, раб Хореона споткнулся и разлил содержимое чаши, которую держал в руках, на мантию-хламиду своего хозяина.

И тут произошло нечто ужасное.

Бедный раб побледнел как холст, отступил на полшага, весь дрожа и бормоча какие-то неразборчивые слова. Эти слова Полиникос не разобрал, но увидел, как лицо Хореона вдруг покраснело от ярости и он, взревев, схватил кубок и яростно ударила им по голове ребенка.

Послышался короткий вскрик, глухой удар треснувшего черепа о резьбу кубка и наступила тишина.

Гости вскочили со своих мест. Гнусный поступок известного купца ошеломил всех. Но никто не осмелился произнести, ни слова. Хореон немного оправился и сказал: — Простите меня, друзья мои, извините меня за неуклюжесть моего идиота-раба, за то, что он расстроил вас. — Потом, оттолкнув убитого ногой, обратился к прибежавшим слугам: — Уберите его, и дайте мне новый плащ.

Затем он тяжело сел на свой трон.

Гости последовали его примеру. Они медленно вернулись на свои места.

Призывы к симпозиуму начались снова. Один только Гиппонакс скрутил и убрал свиток со своими стихами.

— Я не привык читать стихи на бойнях, — сказал он презрительно.

Полиникос сидел как вкопанный. Он так побледнел, что, казалось, потерял сознание, капли пота выступили у него на лбу, руки дрожали, как в лихорадке. Он смотрел, как Хореон счищал грязь рукой, не отрывая глаз от мантии, как слуги уносили маленького сирийца с безвольно поникшей красивой головкой и распущенными волосами, как кто-то вытирал кровавые пятна с напольных плиток.

И вдруг он почувствовал, что все в нем забурлило, что в нем поднимается какая-то слепая волна, непримиримая волна ненависти, которая хватает его за горло и начинает душить, притупляя сознание и поднимая его с места. Полиникос, ничего не видя перед собой, ничего не слыша, и не желая ни о чем думать, спокойным медленным шагом подошел к столу, за которым сидел Хореон, взял тот же кубок и швырнул его прямо в большое, потное, ненавистное лицо.

Кто-то крикнул, кто-то коротко и судорожно рассмеялся. Полиникос на мгновение замер, лишь слегка моргнув своими голубыми глазами. Затем он вернулся на свое прежнее место. Его никто не остановил.

Килон и Клеомен вскочили со своих стульев и схватили его за руки.

— Что он наделал, идиот! — в ужасе прошептали они.

Гиппонакс серьезно посмотрел на него, затем хлопнул в ладоши.

— Наш победитель Игр пьян, — крикнул он, — опьянел с первой же чаши! — Затем он наклонился к Полиникосу и прошептал: - Беги, несчастный, беги скорей. Помогите ему, афиняне.

— Конечно, он пьян! — повторили остальные гости вслед за Гиппонаксом.

— Надо же так напиться! — воскликнул Калиас, внезапно появившийся там.

Хилон и Клеомен схватили Полиника за руки и повели его к дверям. Полиникос шел, как в оцепенении, не зная, куда и зачем он идет.

Калиас толкнул его сзади: — Быстрее, дурачок, быстрее. Беги, пока еще цел.

Внезапно он оставил Полиникоса и вернулся к Хореону. Торговец выглядел ужасно. Изо рта с выбитыми зубами на подбородок стекала кровь, смешанная с соусом. Лицо его побагровело от ярости и боли, вены вздулись, глаза, когда-то выпученные, теперь почти вылезли из орбит, ямочки на щеках провалились.

Он жестом подозвал слугу.

— Я задыхаюсь! — закричал он.

Его окружали друзья и слуги. Один из них обнажил грудь под одеждой, остальные лили ему на голову воду, все сбивчиво наперебой что-то говорили. Калиас встал между ними, искоса наблюдая, не вышел ли уже Полиникос из зала.

Полиникос прошел через двор в сопровождении афинян.

Слуги расступились перед ними, они предположили, что один из пирующих был болен и возвращался домой. Полиникос действительно выглядел больным, был смертельно бледен, рот его был сжат, он ничего не говорил, только дрожал всем телом.

Когда ни вышли на улицу Клеомен закричал: — Что ты наделал, безумец?!

— Я только жалею, что не пробил ему череп.

— Если бы ты это сделал, ты бы не вышел оттуда живым. И мне было бы наплевать на тебя.

Килон заговорил: — Клеомен, возвращайся на пир, не надо, чтобы тебя увидели с ним.

— А как насчет тебя, Килон?

— Я старый и мне нечего опасаться. Они не посмеют поднять на меня руку.

В этот момент их догнал четвертый человек. Это был Калиас, запыхавшийся, усталый, пыхтящий как кузнечные меха

— Возвращайтесь назад, афиняне, — сказал он, — я сам сопровожу его, чтобы… чтобы…

Калиас остановился на пол-слове, чтобы отдышаться.

— Ты друг Полиникоса?

— Да. Боги наказали меня этой дружбой, в каком-то смысле? Это так и есть.

— Тогда объясни ему, что он не должен оставаться в Коринфе ни минутой дольше. Ты понимаешь?

— Я понимаю? Из-за Хореона! Он выйдет в море через час или около того. Меня зовут Калиас.

— Лучше через полчаса, Калиас.

— Я понял! Так будет лучше, афиняне.

Они расстались. Внезапно Полиникос, которого тащил Калиас, дернулся и остановился

— Зачем мне бежать, что я наделал, скажите мне?

Калиас поднял обе руки к небу: — О боги! — простонал он. — Он все еще спрашивает, зачем. Он разбил кубком голову самому знатному гражданину Коринфа, оскорбил члена совета и брата правителя города и спрашивает, зачем. Разве ты не заметил, дурак, что никто из гостей не посмел сказать ни слова, когда этот негодяй убил своего мальчишку-раба? Никто! Ты понимаешь?! Хотя, убив человека на симпозиуме, он сильно оскорбил и обидел всех пирующих.

— О каком оскорблении может идти речь … Ты видела этого мальчика, Калиас?

— И чего тебе беспокоит этот иноземный раб, дурак, дурак, трижды дурак!

— Не оскорбляйте меня сейчас, Калиас, не называйте меня дураком, мне и так тошно! — Полиникос был очень расстроен. — Ну-ну, а если вы такой мудрый, и все знаете, то скажите, как это из-за меня вы выбрались из этой дыры целым и невредимым. Как?

— А, вот так, драгоценный господин. Когда ты вышел из усадьбы, он уже отдавал приказ слугам Агамена задержать тебя. Но я поймал его за руку. — Не делай этого, Агамен, — сказал я ему. — И Агамен повиновался тебе?

— Я сказал ему, что ты сын архонта и двоюродный брат Поликрата Самосского, ты понимаешь, ты, кузен Поликрата.

— Я?

— Да, ты.

Полиникос был так удивлен, что немного расслабился: — Но это же неправда! — прошептал он.

— Конечно, это неправда. Но Агамен опешил, остановился и позволил тебе уйти живым. Победителя Игр еще можно арестовать, но родственника одного из самых богатых эллинских правителей Агамен не посмел тронуть.

— Хорошо, а если он узнает, что это не правда.

— Конечно, узнает, но прежде чем они опомнятся, от того, чем я заморочил им голову, пройдет полчаса, а может быть и час. Так что сейчас ты должен бежать. Скорее всего, они не знают, где ты живешь, а может, и знают,

Так что у тебя еще есть время. Клянусь всеми богами, мне кажется, я уже слышу шаги преследователей

Некоторое время они прислушивались, но издали до них не доносилось, ни звука. Калиас глубоко вздохнул.

— Да! Я жертвую собой ради тебя, я лгу, спасая тебя, будто я твой отец, а ты возмущаешься, когда я называю тебя дураком. О, справедливость!

— Простите, Калиас. Но что будет, когда окажется, что вы им солгали?

Калиас пожал плечами: — Что будет? Я скажу, что был не прав, что ошибся. Никто не поднимал головы и ничего не слышал, в таком смятении. А у Поликрата действительно есть двоюродный брат, с таким же именем, как и у тебя.

— Да, у Поликрата?

— Да, у Поликрата! У Поликрата есть двоюродный брат Полиникос! Так что здесь легко ошибиться! Не волнуйся! Не волоска не упадет с моей головы. Только я бы не хотел, чтобы нас увидели вместе! Так что, давай иди быстрее, пока есть время. Быстрее! Кто из нас с тобой скоростной бегун? Ты, или я?

— Но почему я должен бежать, как вор в ночи, — огрызнулся Полиникос.

— О боги! Если бы ты был моим сыном... Нет, это было бы вдвойне ужасно! …

— Потому что один из братьев Хореона — правитель Коринфа, а другой — начальник стражи, и у него самого есть двести рабов, кроме охраны и слуг. А еще потому, что никто из этого благородного рода Креонидов никогда и никому не прощал малейших оскорблений, а тем более выбитых зубов, не говори об этом большем. Так что, Полиникос, не расстраивай меня.

Когда Меликл узнал о случившемся, он сразу понял, что им нельзя терять ни минуты. Он немедленно взял на себя инициативу и стал подгонять своих друзей, чтобы они поспешили. Диосс, отошедший от сна, сразу же был отправлен на угол улицы, чтобы предупредить их, если появятся стражники, рулевому было приказано идти на корабль и подготовить его к отплытию, а сам Меликл и Полиникос принялись собирать плащи, одежду и оружие.

Полиникос дрожал всем телом.

— Меликл, — жаловался он, — почему мы должны сегодня бежать после вчерашних торжеств как воры... скажи.

Меликл ничего не ответил, а просто лихорадочно собирал вещи.

— Меликл, разве ты не злишься на меня так же, как Калиас? Меликл!

Меликл обнял его.

— Полиникос, ты сделал все как надо, и я бы на твоем месте, наверное, поступил точно так же. Но я бы не стал спрашивать, почему я должен бежать сейчас. Ты понимаешь?

— Быстрее, быстрее! — призывал Калиас, время от времени, выглядывавший наружу, на улицу.

Из соседней комнаты вышла мать Диосса, и Эвклея, трясущиеся от страха.

Меликл протянул им деньги за ночлег.

— Эти чашки и кувшины тоже ставьте себе на память о нас, хорошо, — произнес он, уходя.

В тот момент Эвклея подняла на Полиникоса свои прекрасные, изумленные и испуганные глаза.

— Вы уходите, господин?! — воскликнула она.

Полиникос уставился на нее. Она еще не отошла от сна, и вышла с растрепанными волосами, ее глаза были полны слез, а рот еле сдерживал дрожь. Полиникосу она показалась такой прекрасной, такой красивой, таким дорогим существом. Внезапно он почувствовал, как у него сжалось горло, и он ничего не может сказать.

— Да, я должен уйти, — прошептал он тихим голосом.

— И вы не вернетесь?

Полиникос взял ее за руку.

— Я вернусь, клянусь Зевсом, обязательно вернусь! Я вернусь к тебе, девочка!

— Полиникос! — раздался издалека голос Меликла.

Полиникос выбежал из комнаты.

Через полчаса милетский корабль тихо вышел из большой гавани города. Эвклея стояла на крутом берегу, глядя в темную ночную даль. Перед ней маячила тень Диосса.

— О, Эвклея, что он тебе сказал? Он вернется когда-нибудь, скажи, вернется?

— Я не знаю, братишка… может быть и вернется.