Тропой памяти

Глава 13

Ветер свистел в бойницах крепостной стены, пригибал к земле редкие пожухлые травинки, чудом пробивающиеся меж камней. Если бы не холод и непрерывное завывание в ушах, то место на южном крыле было неплохим — это тебе не у Клыков торчать! Шара, которой вновь выпало дневное дежурство, плотнее запахнулась в лархан, набросила на голову капюшон и принялась дыханием греть побелевшие пальцы. Э-эх, вот она — элита-то где, на вес обсидиана которая… Все чаще и чаще лучница завидовала простым пограничным стражам, чьи караулы были не столь утомительны — забился себе за камешек, нарт-харуму натянул, и ни свет, ни ветер не страшны — угрелся и спишь… Да там, на склонах, где у них посты, и ветра-то не такого, и теплее, и вообще… Что именно «вообще», девушка так и не сумела сформулировать, а посему подошла к прорези бойницы и, пользуясь тем, что солнце нынче яркое, стала любоваться дальней кромкой леса, что теперь уже полностью представлял собой золотое зарево осенних крон. Шара отлично помнила его летний наряд и то, как поднималась на рассвете над лесом прозрачно-прохладная дымка, как озаряли его первые лучи встающего над перевалом солнца. Как никто другой, Шара видела отличие цвета даже там, где любой другой иртха заметил бы различные оттенки серого и черного. И хотя она не знала названия всем этим цветам, ее радовала сама возможность воспринимать окружающее именно так, чуть более полно. Однажды она даже задумалась: а что было бы, если б столь часто поминаемый дядькой Худрук Великий мог видеть цвета так, как видит она? Быть может, среди знаменитых «видов Огнедышащей горы» появилась бы еще одна гравюра, изображающая национальный символ на фоне яркого полуденного осеннего неба? И тогда великий мастер дал бы названия этому удивительному цвету…

Золото крон завораживало, рождая в душе непонятную грусть. Словно бы что-то ушедшее в безвозвратные дали, что-то давно и надежно забытое пойманной птицей стучало в груди и звало… В далекие края, где в воздухе не смолкает вечная мелодия теплого летнего ветра, перебирающего прозрачными пальцами тонкое золото резных узорчатых листьев, где могучие гладко-серые стволы сплетают упругие ветви рук в подобие птичьих гнезд. Ах, как прекрасно сидеть в кроне, и смотреть в усыпанное звездами ночное небо, слушать трели невидимых ночных птах! Картина предстала вдруг настолько подробной и отчетливой, что лучница напрочь позабыла о том, что стоит сейчас под пронизывающим ветром на крепостной стене Паучьего Жала: видение манило к себе, она шагнула вперед, опуская руки на парапет, и вдруг, как это не раз бывало с нею, осознала — такое место действительно существует. И даже более того: она бывала там… Только очень давно… кажется… Спохватившись, чем обычно заканчиваются подобные вещи, Шара заставила себя отвести взгляд от злополучной кромки леса, но слишком поздно: острые края парапета закруглились, странно вытягиваясь в круг, и девушка оказалась стоящей перед огромной чашей на резном постаменте, до краев наполненной таинственным мерцанием, похожим на звездную пыль. Сильные, но в то же время изящные белые руки с тонкими пальцами ложатся на края чаши — это не ее руки… Серебрящаяся водная гладь поплыла навстречу, словно тот, чьими глазами смотрела сейчас лучница, немного наклонился вперед. И в этот момент Шара увидела ее…или себя?…

… Высокая светловолосая женщина, точеное лицо над воротом бледно-зеленого платья, лоб увенчан мерцающей диадемой… Серая радужка вокруг напряженно суженных зрачков — у иртха таких глаз не бывает. Пальцы с пугающей отчетливостью ощущают отполированную поверхность краев чаши — чужая, незнакомая работа — и в этой резной раме, там, где мгновенье назад отражалось лицо смотрящей — возник вид гордо плывущих сквозь шторм белокрылых кораблей, венчанных головою лебедя… Миг — и видение сменяется новым: дикие неприветливые скалы зловещим багрянцем заливает зарево пожара, в том пламени — чернеющие силуэты мачт, горящие паруса… Пепел по ветру, пепел и кровь… Лица, перекошенные яростью боя, лязг стали, и — странное существо, состоящее, кажется, целиком из одного лишь огня, простирает к пришельцам темные дымные крылья — перед ним отступают в страхе самые отчаянные смельчаки. Боль — точно огненный хлыст…и вот в мертвых глазах остывает ночь, а беспокойный дух еще не успел принять на веру собственную смерть. Погребальная песнь… слезы бегут по щекам, но кулаки до хруста сжаты на эфесе… Здесь, посреди битвы — это не пение, просто речитатив, — молитва… или клятва? Тихие слова оглушают как грохот лавины, каждое подобно удару молота в пламени сердец. Песня рвется с пересохших губ ввысь, не иссякая, но становясь тише…

Уфтхак так и нашел ее: привалившийся к стене сверток лархана, согнутый в три погибели. Первой мыслью парня было то, что его напарница попросту бессовестно заснула на карауле, поэтому поначалу он примеривался рявкнуть над ухом голосом Лугдуша «встать!!!», но, заметив пепельные губы, непрерывно бормочущие какую-то околесицу, он понял — шутки кончились. У стены стоял аккуратно прислоненный анхур, рядом с ним колчан, все стрелы на месте. Оглядевшись, на всякий случай, по сторонам в поисках помощи и потратив несколько мгновений на раздумья, Уфтхак от души наплевав на все предписания, подхватил бредившую девицу на руки и поволок в башню. Трудно объяснить, почему конечной целью были не покои лекаря, а… В общем, ему здорово повезло, что он не столкнулся в коридорах с Лугдушем.

Рука склонившегося над картой дзаннарт-кхана Шаграта при звуке распахнувшейся с пинка двери молниеносно метнулась к эфесу й’танга. Мало кому приходило в голову врываться таким образом в покои коменданта, и уж тем паче — не в одиночестве…

— Дзаннарт-кхан!

Уфтхак как стоял, так и замер на пороге со своей ношей. Но вовсе не из-за угрожающей позы хозяина кабинета — на лице начальника заставы стрелок впервые в жизни увидел самый настоящий испуг. Не говоря ни слова, Шаграт одним прыжком перемахнул комнату и бережно перехватил с рук бредившую девицу. Заглянул в лицо, прислушался к бормотанию и кивнул Уфтхаку: «закрой дверь!». Парень послушно прикрыл тяжелую створку, дзаннарт-кхан за это время уже успел раскатать по полу свернутую в углу циновку и опустить на нее тощее тельце. Уфтхак переступил с ноги на ногу:

— Это… вот такие дела… — промямлил он, указывая на Шару подбородком.

— Что было? — коротко поинтересовался Шаграт, не поворачивая головы.

— Н-не могу знать… — на стрелка было жалко смотреть, — Так нашел… сидит и бормочет, серая вся. Анхур рядом валяется, стрелы…

— Анхур, говоришь? — Шаграт в задумчивости дернул бровью. — А ну-ка давай обратно на стену, проверь там все как следует… возможно, что у нас гости. Лугдуша найти и — тоже на стену, только все это — тихо, ясно? — сотник внезапно понизил голос до свистящего шепота.

— Йах… — кивнул Уфтхак, и, опасливо косясь в сторону девушки, осторожно поинтересовался: — А она… это…

— Бегом!

Стрелок птицей вылетел в коридор, хлопнув приснопамятной дверью. Оставшись один, встревоженный Шаграт бросился осматривать племянницу на момент возможных повреждений. Предположение насчет отравленной иглы из сарбакана он отмел сразу — девушка была бы сейчас или уже мертва, или в сонном обмороке. На открытых частях тела ранок не было, а под одеждой проверять не имело смысла: лархан — он не только плащ-палатка, он и от стрелы на излете защитить способен. Сомнений не было: лучница находилась в сознании и продолжала бормотать. От нечего делать Шаграт прислушался и… обомлел: это был какой угодно язык, но только не иртха’ин-кхур! Открытие настолько потрясло сотника, что он даже не сразу догадался плеснуть водой в лицо племянницы, а какое-то время просто слушал, качал головой и болезненно морщился.

Первым, что увидела вернувшаяся к обычному своему состоянию лучница, было хмурое лицо с тройным шрамом поперек брови, а выше — лысый череп, покрытый тропическим загаром. Физиономия казалась до боли знакомой, к тому же раскосые и черные как у всех иртха глаза встревоженно щурились.

— Шаграт-аба… — Шара резко села, дико озираясь по сторонам и соображая: как это ее со стены занесло в дядькин кабинет? — Ой, а чего это я тут делаю?

Сотник мрачно молчал, и молчание это было красноречивее любых слов. Видение было… это девушка точно помнила, а крепостную стену и кабинет разделял как бы короткий провал в памяти. Дальнейшие объяснения были ни к чему… интересно, он сам ее нашел или… принесли? Шара в отчаянии сжала голову руками.

— Что видела? — невозмутимо поинтересовался между тем Шаграт. Девушка дернулась было, но, сообразив, что теперь от дядьки точно нечего скрыть не удастся, решила рассказать.

— Женщину-йерри в золотом лесу. Она в большую чашу смотрела, как в зеркало… ну и я — тоже — как бы ее глазами. А в том зеркале Наркунгур появился…

— Наркунгур? — вытаращился сотник.

— Да. Сам он, и все его войско. Большая битва была, там его и убили. Больно, оказывается, умирать… я теперь знаю. А еще помню песню погребальную, которой в последний путь его провожали… — девушка невидящими глазами скользнула по лицу дядьки, сидящего на полу с поджатыми ногами.

— Песню-то и я, положим, помню… — хмыкнул он, шевеля изуродованной бровью, — Правда, в твоем, конечно, исполнении только. Но ниче, красиво, хоть и ни слова разобрать не смог. М-да-а…

Шара сидела, обхватив как в детстве, колени руками. Сотник задумчиво теребил перчатку.

— Наркунгур, значит… — тихо вымолвил он, наконец, — А я-то, дурень, думал, что пройдет это все, как подрастешь… И ведь главное дело: Хуркул-иргит ничего особенного такого не заметил, так прямо и сказал Йарвхе: «ни-че-го». У них вообще на такие дела нюх, шутка ли? — вся жизнь в поисках преемника, а вот гляди ж ты! Не прошло, значит…

— Ты… — задохнулась от неожиданности Шара. — Шаграт-аба, ты что же — знал, да?

— Я что же — по уши тупой, да? — в тон ей съязвил сотник, показав в ухмылке клыки. Но верилось все равно с трудом.

— Это… мама тебе рассказала? — на всякий случай уточнила девушка, следя за выражением сотниковых глаз.

— Мама… — неодобрительно поморщился тот. — Я б ей, этой маме, уши надрал бы, дурище такой… кабы помогло. Чтоб в другой раз думала, кого в пещеру… а, неважно! — неожиданно смутившись, замял тему Шаграт. — Ладно. Просто, чтоб оценить, насколько все это серьезно… — он встал, с хрустом разминая затекшие шейные позвонки.

— Сиди тут, никуда не уходи, я скоро вернусь… — пообещал он и исчез за дверью. Шара осталась одна.

Шаграт все не возвращался. От нечего делать, девушка неторопливо прошлась по кабинету взад-вперед, и почему-то остановилась возле карты на стене. К ее удивлению, изображенное на листе желтоватого пергамента охватывало крайне обширную территорию, словно бы вид открывался с высоты ястребиного полета. Три горных хребта в правом нижнем углу — границы Унсухуштана, вот извилистая лента — Бурзугай, вот земли тарков, вот Харад, а еще к юго-востоку — загадочный Кханд, где растут чайные кусты и шелковые деревья.

А вот много к северо-западу, то есть — влево и вверх — карту пересекал длинный горный хребет со множеством отрогов. «Туманные горы» — гласила надпись. Хм… уж не те ли самые, откуда родом был Рагдуф? А вот к востоку от этих самых Туманных гор промеж тонких ниточек-речек помещалась область, что, судя, по условному изображению пары деревец, сплошь поросла лиственным лесом. Никаких подписей в этой части карты не было, но название внезапно всплыло в памяти само по себе… пора бы уже и привыкнуть!.. за восемь с лишним десятков зим.

— Лаурелиндореннан… — медленно проговорила вслух девушка загадочно звенящие слоги чужого языка, явно наслаждаясь сочетаниями звуков. Для нее это было не просто мудреное слово: как и положено имени всякой вещи на земле, название леса также имело толкование и смысл. Пожалуй, что лучше всего это перевести как «золотозвончатая долина»… да. В этом лесу растут невиданные деревья с золотыми кронами, там дом йерри, что не ведают иной крыши над головой, кроме небосвода, и еще… Та женщина, из видения… она тоже живет там. Вот, значит, что это за край…

Открылась дверь, и Шара, как нашкодивший щенок, поспешно сделала шаг назад, давая понять, что карта тут совершенно не при чем. На пороге стоял Шаграт в сопровождении еще одного иртха. Не узнать его было невозможно: это был тот самый пузан, что недавно потчевал их противоядием от Шелоб, да и кроме того, дядюшка Пильхак — местный лекарь — известен был повсеместно не только на взгляд, но и на запах. Не спутал бы даже слепой…

— А… э-э… Хасса… — пробормотала лучница, морщась от резкого запаха оригхаша, которым одежда пришельца, похоже, пропиталась насквозь.

— Хасса, хасса… — добродушно проворчал в ответ Пильхак, выдержал драматическую паузу, после чего откашлялся, прочищая горло, и вдруг, ни с того ни, с сего, рявкнул во всю глотку:

— Стой где стоишь! Оружие на землю!

Застигнутая врасплох неожиданным требованием Шара послушно начала было расстегивать перевязь с храгом, но почти сразу опомнилась: чего это, собственно, ради?

— Совсем сдурел, что ли? — возмутилась она. — Орет еще с порога…

На пузатого лекаря эта отповедь не подействовала совершенно.

— Молчать! Оружие на землю! — орал он. — Только дернись — получишь стрелу! Отвечай, где скрывается твоя шайка?

— Да нет у меня никакой шайки! — сжимая кулаки, рявкнула в ответ лучница не хуже него самого. — Идите проспитесь уже, а! Шаграт-аба! — девушка обратила непонимающее лицо к сотнику, по-прежнему стоящему в дверях, — Он что — пьян, что ли?

— Тихо, тихо! Уймитесь оба сей же миг! — шикнул тот, поднося к губам обтянутый перчаткой палец. И, укоризненно покачав головой, добавил — Ну, Пильха-ак… ну я ж просил как-нибудь того… помягче, а?

В ответ на сей упрек, пропахший оригхашем лекарь, довольно ухмыльнулся, обнажив желтые, наполовину съеденные клыки.

— Ну… что знал, все сказал, уж извиняйте! — он отвесил обалдевшей Шаре ироничный поклон, — А вообще-то, коли оно по совести, — заметил Пильхак, — так это она сама первой орать начала…

— Что? — вытаращила глаза лучница, — Да заорешь тут с тобой… И еще буду! — на всякий случай предупредила она, набирая в грудь побольше воздуха.

— Да на здоровье! — хохотнул Шаграт, — Только сделай уж милость, на иртха’ин-кхур, пожалуйста! Здесь, конечно, не Моргул, но вопли на языке йерри не приветствуются тем не менее…

— А…

Лучница осеклась на том самом глубоком вдохе, затравленно переводя взгляд с дзаннарт-кхана на лекаря и обратно.

— Да уж это… — хмыкнул Пильхак, косясь на Шаграта, — Верно дзаннарт-кхан говорит… потише бы. А то не ровен час… Извиняйте, анхур-ману, ежели что не так, — смущенно ухмыльнулся он, кланяясь вновь.

После того, как дверь за лекарем закрылась, в кабинете коменданта повисла продолжительная, почти материальная тишина. Шаграт исподлобья смотрел на племянницу, привалившись к дверному косяку и скрестив на груди руки. Девушка пораженно хлопала глазами. Ого! Выходит, она только что запросто заговорила на языке йерри, и даже не заметила этого? С ума можно сойти…

— А теперь? — робко пискнула она.

— Теперь — нормально… — протянул он, в задумчивости полируя перчаткой бритый затылок. — Ай, да духи-тугоухи… Так. Поехали дальше.

С этими словами, сотник извлек из голенища высокого сапога необычной формы кинжал в изукрашенных ножнах и протянул его племяннице.

— Что это за вещь? Скажи мне.

Серебристо мерцающий и странно холодный клинок лег в подставленные девичьи ладони. Шара зачем-то прикрыла глаза, и провела кончиками пальцев по выпуклому узору ножен, так, как сделал бы слепой.

— Это фамильный кинжал дома Финвэ. — спокойно и размеренно сообщила Шара. — Он откован еще в Валиноре, и мастер Фаэглор запечатлел на его лезвии девиз… вот она, эта надпись: «славнее доблести, доблестнее славы». Он достался мне… ну, то есть последнему хозяину этой вещи — немедленно поправилась Шара, — от отца моего Элладана, сына Эл…

— Как он выглядел? — быстро перебил девушку Шаграт. — Хозяин кинжала, я имею в виду?

— Это Элда… ну, то есть йерри, по-нашему — привычные с детства слова отчего-то казались теперь чужими и странными. — Он был молодой совсем, тоненький такой… и волосы у него были светло-русые, и зеленые глаза…

— Какие-какие глаза? — удивленно переспросил Шаграт. Видимо, не расслышал…

— Зеленые! — огрызнулась девушка, — Не мешай… Еще у него была золотая серьга в левом ухе, а на ней — летящий дракон с рубиновыми глазками. Этот… йерри… Однажды он с отрядом забрел в Мордор, перейдя Черные горы… но нарвался на иртха. Завязался бой, все его товарищи погибли, а его… он попал в плен. Хм… вот странность: это было рядом с Кундузом… в полутора лигах, где гольцы с западного склона вниз спускаются. Его приволокли в стойбище и, кажется, собирались предать лютой смерти как всякого чужака, но потом… Мама? Не может быть… ой! Так это… он — мой отец, да? Ничего себе новости… Так…

— М-м…дальше не надо… — каким-то заискивающим тоном внезапно попросил сотник, но девушка не слышала его.

— Так. Наутро он попытался бежать… Этот самый фамильный кинжал остался у иртха, поэтому он взял клинок, случайно найденный им в пещере. И… ушел в сторону перевала Пишумуру-Гамзур…

— Хватит… — мягко, но настойчиво попросил Шаграт, — Не надо дальше, я верю.

— … но недалеко — не обращая внимания, продолжала Шара. — Исчезновение его заметили, и трое парней пошли по следу… он был очень слаб, и к тому же ранен. Защищаться толком не смог… его догнали и…там, где трехрогая сосна над обрывом… Шаграт-аба. Это сделал ты. Ты убил его… — закончила девушка, а когда открыла глаза, то увидела, что дзаннарт-кхан Шаграт стоит, низко опустив свою бритую голову.

— Да… — донеслось до слуха лучницы. — И снова «да», — Шаргат яростно потер виски. — Все было именно так… И пленный йерри, и его жизнь, выкупленная Йарвхой у воинов племени за золотое ожерелье, и ночь в пещере…и трехрогая сосна на Пишумуру-Гамзур, где брат твоей матери сделал все, чтобы сестра его жила, не зная позора. А вот проявилась, значит, все-таки поганая кровь.

— Ну… — Шара совершенно не обиделась на «поганую кровь». — Я не только йерри вижу.

И она поведала о видении, случившемся с нею по ту сторону Бурзугая, когда перепуганный Багнур, отчаявшись привести лучницу в чувство, окатил ее водой.

— Представляешь, он решил, что я — иргит-ману! — она пожала плечами. — Чуть ли не на колени передо мной стать пытался, это мужик-то взрослый перед девицей! — хихикнула она, совершенно забыв, что в описываемый момент было отнюдь не смешно. Вот и Шаграт не оценил: взгляд его черных глаз охладил все веселье собеседницы.

— Тебе очень повезло, — жестко произнес он, недобро щурясь — Дважды и подряд. И в первый раз — тогда, когда этот ваш полуграмотный охотник погиб, никому не успев рассказать.

— А во второй? — пристыженная лучница изо всех сил старалась вниманием загладить вину.

— Когда я тебя перед самым допросом у Назгулов выцарапал, — просто и мрачно ответил сотник. Шара при упоминании Зрачков Всевидящего Ока вздрогнула, будто вновь ощущая холод моргульского карцера. Губы мгновенно пересохли, она нервно облизнула их. От Шаграта ее реакция не укрылась.

— Боишься, — уверенно кивнул он. — И правильно делаешь. Попади ты к ним, уж там быстро придумали бы, как использовать твой дар. Это же всю разведку можно будет пинками разогнать к Наркунгуровой матери, чтоб даром хлеб не жрали… Кстати, раз уж на то пошло — как она выглядела-то хоть?

— Кто? — непонимающе воззрилась на него Шара.

— Наркунгурова мать, — как ни в чем не бывало пояснил сотник, — Или они на свет не так появляются?

Шара некоторое время тупо молчала, соображая, а потом смущенно прыснула в кулак. Ага, а то ты-то не знаешь, откуда у йерри дети берутся! Затем все-таки выдохнула и, закрыв глаза, сосредоточенно засопела.

— Да нет, с появлением на свет у них так же заведено: от отца и матери. А про его мать… слушай, я ведь тебе уже рассказывала, помнишь: девочка в сожженном стойбище над телом мертвой женщины… Помнишь? Ну вот… — веки девушки дрожали от напряжения, если бы не закрытые глаза, это походило на то, как если бы она изо всех сил старалась рассмотреть нечто в невообразимой дали. — Эту девочку… и других детей забрали уллах-воины и увезли за море в земли Запада. Там, в заповедных садах, детей напоили зельем, что забирает память. Когда она проснулась, то уже не помнила ни родичей, ни жизни в деревянном городе, ни Крылатого… даже имя ей дали новое. Потом она выросла…

— Подожди-ка, постой, — перебил ее вконец запутавшийся Шаграт, — повтори-ка, о ком она там забыла?

— Вообще обо всем… — досадливо поморщилась лучница, не открывая глаз. — Можно сказать, что заново родилась. Ну, так вот, она выросла и встретила…

— Да и хрен с ней! — рявкнул сотник, но тут же смягчился и терпеливо переспросил: — Ты сейчас Крылатого какого-то упомянула… Он — кто?

Несостоявшаяся иргит-ману открыла глаза и укоризненно посмотрела на не в меру любознательного дядьку.

— Шаграт-аба… Я ведь не могу так быстро с одного на другое перескакивать… Ты меня спросил про Наркунгурову мать, я про нее и вспомнила.

Дзаннарт-кхан Шаграт смущенно откашлялся, признав таким образом свою неправоту. Он вспомнил, что шаманам во время бесед с духами вопросы задавать можно только по теме. Но Шара, кажется, всерьез задумалась над последней фразой.

— Крылатый… — протянула она, барабаня пальцами правой руки по костяшкам левой — Знаешь, а я и сама толком не знаю… только мне отчего-то кажется, будто это — Харт’ан Мелх-хар…

— Пхут! — поперхнувшийся от неожиданности сотник сделал зверское лицо, а когда взял себя в руки, то смог выдавить лишь что-то вроде: «вона оно как…» Вывод из этого напрашивался только один: вопреки горестным сетованиям опального картографа, имя Духа Севера в Унсухуштане было более чем известно. Однако вслух она произнесла как можно небрежнее:

— Ну… мы же не в Моргуле. Что такого страшного я сказала?

Сотник крякнул, и полез за кисетом. Не снимая перчаток, он принялся методично набивать трубку, лучница, подумав, последовала его примеру. Табак у начальника заставы оказался злой, явно какая-то местная гадость, не нурненским сортам чета, впрочем, пришлого шамана за слепоту не бранят, а Шаграт после Харада никаким куревом не брезговал: главное — чтобы было.

Словно бы в подтверждение сего немудреного жизненного принципа молодой сотник глубоко затянулся и, прикрыв от наслаждения глаза, медленно выпустил дым в потолок. Помолчал. Затянулся еще.

— Ффу-ухх… Кхм… — Шаграт криво ухмыльнулся и подпер кулаком подбородок. — Забавненько выходит в таком разе. Получается, что эти… в Туманных горах которые… вовсе не зря со своим Мелх-харом носятся как йерри с резной лютней. Был он, значит, на самом деле, уллах как уллах, других не хуже… О! Или не уллах? — уточнил он у Шары.

— Уллах, — кивнула та, выпуская дым. — И не какой-нибудь, а очень даже могучий. Он умел говорить без слов и исцелять раны, не прикасаясь.

— Ну…так на то он и уллах — философски заметил сотник. — Наши вон — я про Девятку — тоже без слов говорят, будто в мозгах копаются, да и раны… не знаю как насчет исцеления, а вот наносить точно могут. Не прикасаясь!

Шара пару раз пыхнула впустую, раскуривая пригасшие листья.

— Девятка… хм. А там вообще странно все. Когда нас гнали через Горгорот, то возле Моргая повстречались с ними нос к носу. Они из тумана — шасть навстречу! Ну, Тхаруг тут же, конечно, заорал «пишакай-удуд!»[42], как положено. Выпендриться решил, короче… даже руку вскинул…

— Ха! — ядовито оскалился сотник. — Ну и как, в штаны не наделал от счастья? Хотя не-ет, что ж это я… Тхаруг у нас вояка бывалый, не таких поперек рва укладывал, ну!

К счастью, Шаграт вовремя спохватился, что его понесло не туда, и поспешил сменить тему: — Ну и как тебе встречка? Незабываемое впечатление, правда?

Шара задумчиво потерла подбородок.

— Хм… а ты знаешь… Я ничего такого особенного не почувствовала. Пока взглядом не встретилась с одним, с главным самым.

— Ты что — под капюшон заглядывала? — тихо ужаснулся сотник. — А башка-то где была, а?

— Поносить одолжила! — беззлобно огрызнулась девушка, — и знаешь, когда он на меня посмотрел, тут я его тоже как бы увидела, хоть там и пустота под капюшоном. Ну… как бы изнутри, что ли… Он какой-то пустой, выжженный как будто весь, а таким раньше не был. Холодно ему и мерзко на свете жить, сдох бы, кажется, а не может никак, потому что цепью невидимой держит его бессмертная доля. Вот и злится он на себя, на мир, да на всех, кому иная судьба досталась… Мне его тогда так жалко стало…

Шаграт на ее рассуждения только головой покрутил.

— Что-то ты у нас прямо само сочувствие и всепрощение, пхут-тха! — он сделал еще одну глубокую затяжку, — Назгулов жалеть… ха! Ну, ты даешь! Знала б ты, сколько они народу сгубили, своих-то, поди, даже поболе, чем чужих! Большую власть дал им Харт’ан Гортхар, вот они и старались во славу его, да на благо Унсухуштана… визгуны проклятые… А что у них на уме — вовек не угадаешь, одно слово — Зрачки Всевидящего Ока. Тут, когда с шаманами кланов была история, ну, что они, якобы, ложь и поклеп на государя возводят — там вообще всех хватали, не разбираясь. А «разбирались» потом, ясное дело, сами Уллах-тхар’ай. Самолично. Методы у них свои, уж какие именно — лучше не знать. Оттого-то столько душ и сгинуло: виноват, не виноват — все едино, после их допроса уже не дышишь…

Девушка промолчала. Шаграт тоже молчал и курил, уставившись в точку. В бритой голове его роилась целая туча вопросов, но он мужественно решил переварить сказанное племянницей без посторонней помощи. А когда ему это худо-бедно удалось, то сотник, все так же молча, выбил потухшую трубку в ладонь, и, поглядев на Шару, молвил:

— Ну и что же с тобой, такой загадочной, делать прикажешь теперь? А?

— Не знаю… — честно ответила та. — Я думала, может ты, Шаграт-аба, что-нибудь предложишь…

Сотник хмыкнул.

— Предложить-то я могу… Аж целых три варианта. А надо? — и уловив молчаливый кивок собеседницы, заговорил вновь: — Так вот. Первое: оставить все как есть и сделать вид, что ничего особенного не происходит. Застава дальняя, даже если тарки каким-нибудь чудом прорвутся в Итилиэн, досюда они, скорее всего, не доберутся. Да и не будет здесь настоящих боев, у нас старушка Шелоб есть… так что руки кровью марать тебе лично не придется. Скорее всего — подчеркнул он. — Что и как на самом деле выйдет, я предсказать не берусь: это все-таки война.

Шара рассеянно кивнула.

— Второе, — невозмутимо продолжил дзаннарт-кхан. — Отправить тебя с ближайшим караваном в Кундуз, домой к маме и теплому очагу. Если повезет, может даже и свидимся еще как-нибудь — хохотнул он, — коли жив останусь, на пиалушку чая точно загляну! Вообще говоря, самое разумное было бы… — уже серьезно добавил он. — Поедешь?

— Ты сказал, что вариантов три, — напомнила лучница, следя за выражением дядькиного лица.

Шаграт беззаботно откинулся к стене, заложив ладони за голову.

— Ну… третье — это пойти и самой проверить: не окажутся ли шаманы Северного клана мудрее нашего Хуркул-иргита. Тем более, что с твоим внезапно открывшимся всепрощением и миролюбием, да еще и с видениями этого… Мелх-хара… тебе там окажут теплый прием… наверное! — тут Шаграт вновь ухмыльнулся, однако на этот раз весьма криво. — Короче, хрень полнейшая… но решать тебе. Я уже подумал, теперь — твоя очередь!

Шара сделала вид, что с интересом изучает узор циновки. Так-так, вот и пришло время собирать капли истин. Сколько не прячься за иллюзию того, что ты — такой же как все, а правда все равно всплывет, раньше или позже. В данном случае «позже», но сути дела сие обстоятельство не меняет… ладно, все равно продолжаться так больше не может, пора что-то решать. Итак…

Остаться на заставе, вновь нацепить ставшую уже привычной маску беспечального спокойствия, друзьям-однополчанам наврать какую-нибудь ерунду про скорпиона… или про табак, как тогда — Багнуру. Чтобы однажды снова пришлось аккуратно класть стрелы не в набитый песком мешок, а в живые мишени… нет! При одной этой мысли лучницу выворачивало наизнанку, хотя разумом сама себя она за такое малодушие и сопли презирала несказанно.

Засунуть гордость и славу отличного стрелка Наркунгуру в зад, наплевать на все и вся, и вернуться в родной Кундуз… Там мама, братишки… мягкая шкура у очага… запах свежезаваренного чая. Всем известно, что самый лучший чай в округе заваривает Йарвха-травница. Где-то сейчас Лугбар, беспутный тихоня? Да и Раглук тоже, неизвестно, дома или нет… может, и забрали уже… Значит, мама совсем одна осталась. Пхут-тха, вот же глупость: в семье свой мерген[43], а на охоту ходить некому! Жалко только, что анхур казенный сдать придется…

Девушка подняла голову, в ее черных с искрой глазах светилась радость принятого решения.

— Шаграт-аба! — оскалилась она. — Последний вопрос: сколько у меня еще времени в запасе? На размышления?

— Нисколько, — отрезал тот. — Война на пороге, и хорошо хоть, что покамест не на нашем… да и не будет такого. Подумать у тебя была четверть часа и… восемьдесят лет. Так что я жду.

И с этими словами сотник вновь откинулся к стене, и смежил веки, словно бы и вправду погрузился в терпеливое ожидание. Девушка улыбнулась этому зрелищу. А потом само собой пришло решение, словно только и дожидалось момента. Единственное и правильное.

— А ты прав, Шаграт-аба. Времени действительно было навалом…

На низеньком столике в углу отыскался жестяной короб с крышкой, вроде тех, в каких полковые писари хранят письменные принадлежности. Загрубевшие от тетивы подушечки девичьих пальцев ловко поддели крышку, и извлекли на свет тугую скатку чистых листов пергамента. Кисточка и пузырек с тушью стояли в нише стены рядом с картой.

— Дзаннарт-кхан… — почтительно окликнула девушка сидящего с закрытыми глазами начальника заставы, а когда тот приподнял одно веко, сунула ему в руки листок, тушь и кисточку. — Печать только не нашла… — виновато вздохнула лучница.

— Печать-то? — Шаграт немедля принял строго вертикальную посадку. — Баловство это… печать ей еще, смотри-ка… — он ловко вытряхнул из бездонных недр левой перчатки маленький бронзовый гриб на стальной цепочке. Шара прыснула в кулак: ага, места надо знать! Шаграт тоже улыбнулся, и, подвинув пергамент к себе, обмакнул кисточку в тушь.

— Мда… Давненько я увольнительных не подписывал… — негромко пожаловался он сам себе, шустро покрывая гладкую желтоватую поверхность пергамента размашистой вязью влажно блестяще свежей краски, — … уже забыл, как оно положено… Хм-м… та-ак, ага, номер бляхи 28/16 ка-арк… к месту постоянного проживания… в скобочках — Кундуз. Ну и еще…угу… вот так. Сегодня у нас первый день кхартбугаза[44]…

— Дату не ставь… не ставьте пока — поспешно попросила девушка. — Я сама потом поставлю, а то вдруг чего.

Шаграт этой просьбе, похоже, ничуть не удивился, только плечами пожал: «твое, мол, дело» и прихлопнул низ документа печатью. Хоть тушь и была быстросохнущей, он помахал пергаментом в воздухе, дожидаясь пока тот перестанет пачкать, а после скатал в трубочку и вручил племяннице. — Держи!

Благодарно улыбаясь, Шара поклонилась сидящему на полу начальнику Паучьей заставы и, за неимением перчаток, спрятала документ в рукав.

— Йарвхе от меня поклон передавай — весело подмигнул молодой сотник, вставая. — Даже целых два. А Хуркул-игриту… хм… ну перо что ли привези с охвостья!

Оба от души расхохотались.

— Молодец, что решилась все-таки, — серьезно добавил Шаграт, — Самое разумное решение, все правильно. Ну ладно, беги давай к Лугдушу, а то старик там, поди, уж извелся весь… Послезавтра караван уже уходит, а он еще ни сном не духом… Э-эх, сожрет он меня ведь с потрохами: опять без стрелка останется. Иди уж, сама обрадуй его, старого…

Шара кивнула, хитро прищурилась, а потом, сорвавшись с места, вылетела в коридор точно подхваченная ветром.

Только в одном ошибся начальник Кирит-Унгольской погранзаставы дзаннарт-кхан Шаграт. Ввиду затяжных боев на Осгилиатском направлении сообщение между городами стало из рук вон отвратительным: обещанный караван пришел не через два дня, а лишь через шесть. Но к тому моменту его племянницы уже не было в Кирит-Унголе.