Тропой памяти

Глава 30

Ранним утром 29 числа последнего зимнего месяца нирбугаз[77], через час после того, как гонг возвестил отбой, в горную крепость Кирит-Унгол пожаловали нежданные гости. Отряд, общим числом восемьдесят иртха, возглавляемый противного вида типом с исключительно длинными руками, остановился перед восточными воротами, окованными шипастой бронзой. Было видно, что гости проделали долгий путь: плащи и кожаные шлемы с эмблемой на забрале покрывала тонкая пыль. Дежурный боец, любуясь рассветом, не сразу понял, что по воротам кто-то колотит снаружи: свои пользовались потайными ходами вокруг логова Шелоб, а гостей на заставе на его памяти не бывало ни разу. Это настолько его озадачило, что он некоторое время просто разглядывал в окошечко запыленное воинство, и только потом поинтересовался — кто они и откуда.

— Пополнение! Открывай давай! — отвечал тот самый тип с противной мордой. А стоящий за его правым плечом здоровенный детина сделал неприличный жест в сторону ворот.

Дежурный потребовал представиться по форме. Предводитель пришельцев и ухом не повел, зато остальные загоготали так, точно услышали самую смешную в жизни шутку.

Это оскорбительное веселье вернуло бойца от красот рассвета обратно в реальность, к своим прямым обязанностям. Не обращая больше внимания на град ударов по оковке ворот, он открыл дверку в стене, где под уходящей в потолок трубой висел на перекладине тревожный гонг, и, размахнувшись колотушкой, трижды ударил в него. Звук, усиленный стальным горлом трубы, распространился по всем коридорам и этажам башни до самого верха.

Комендант Кирит-Унгольской погранзаставы дзанннарт-кхан Шаграт открыл глаза с первым ударом гонга и прислушался. Второй удар… третий. Ого! Боевая тревога, кого это принесло на день глядя? Что ж, кажется, он выспался — тренированное тело взвилось в воздух и приземлилось на ноги. Шаграт обулся, в два щелчка размял шею, схватил перевязь с й’тангом и побежал вниз по лестнице.

На площадке верхнего яруса, на которой располагался выход на наружную крепостную стену, комендант столкнулся с предводителем стрелков Лугдушем.

— Хасса!

— Хасса, Лугдуш, что видать? — спросил Шаграт, кивая в сторону выхода на стену. Снулое лицо того выражало растерянность.

— А вот ничего не видать, дзаннарт-кхан! — ответствовал Лугдуш, пожимая сутулыми плечами. — Не поверишь — ни-че-го. На стене у меня сейчас дневная стража, как обычно двое — так те говорят, что все чисто. Это точно со стороны ворот что-то приключилось.

Вместе они поспешили туда, где башню сменяли вырубленные в толще скалы жилые этажи. В коридорах было полно встревоженного народу, с оружием в руках все поспешно спускались вниз. Казалось, что гарнизон — сорок душ — намерен собраться в зале у ворот в полном составе. Завидев Шаграта, толпа расступилась, пропуская гхул-кхана вперед и ловя каждое его слово. А тот прошествовал по образовавшемуся проходу и завернул в караулку, где его дожидался дежурный, несколько минут назад поднявший заставу на уши. За воротами стояла тишина.

— Хасса, гхул-кхан! — вскинул руку тот. — К воротам подошла неизвестная сотня, ее командир отказался представиться. Ломятся в ворота, на вопросы не отвечают, ведут себя нагло — тут парня передернуло от возмущения. — Знаков отличия не разобрал — доспех и плащи в пыли были у них. Я и…

— Все верно сделал, — ободряюще кивнул ему Шаграт, и, выглянув в оконце, подошел к воротам, и, приложив ладони воронкою ко рту, рявкнул в щель между створками:

— Кто такие? Отвечать, или щас у меня прямо тут ляжете все!

Владел ли молодой сотник каким-то особенным даром убеждения или же воинственный пыл пришельцев поумерили топот нескольких десятков пар ног и лязг оружия внутри башни, но только на этот раз ответствовали с той стороны ворот самым уставным порядком.

— Дзаннарт-кхан Горбаг из Минас Моргула с сотней подкрепления. Приказ уллах-тхар’ай.

— Ого, щербатые приперлись, — присвистнул кто-то из бойцов.

Шаграт быстро обернулся, глянул на командира стрелков. На его одутловатой, будто бы вареной физиономии, обычно ничего не выражавшей, на этот раз читалось удивление. Война войной, но после того, как год назад стараниями дзаннарт-кхана Шаграта Кирит-Унгол приобрел право самостоятельно вести допрос пойманных нарушителей границы, Моргул больше в дела заставы не лез. И вдруг на тебе!

— Разверни свиток и поднеси к окошку, — спокойным голосом потребовал комендант и нырнул в караулку. Через несколько минут он вышел, потер шрам на брови и махнул рукой: «Открывай!»

Заскрипел в кованых петлях огромный засов, пополз в сторону. Разбухшее от долгого неиспользования дерево подавалось неохотно, и для того, чтобы открыть ворота, пришлось навалиться вдесятером. Наконец, тяжкие створки впустили внутрь тепло зимнего утра и сотню моргульцев.

— Че, не ждали? Пергаментов требуете? — ухмыльнулся Горбаг, демонстрируя отбитый верхний клык. — Сидите у себя в норке, а там война идет, может, слыхали?

Здоровенный иртха за спиной его хохотнул.

— Слыхали-слыхали, — кивнул Шаграт, глядя прямо в глаза пришельцу. — Уже не первый год воюем, шпионов в горах ловим. Поэтому пергаментов и требуем, чтоб понять: стоит ли возиться — сразу Шелоб скормить али выслушать для начала.

Теперь хрюкнул от смеха дежурный, с первого удара сердца невзлюбивший «щербатых» до степени боевой тревоги.

— Ладно, шутки в сторону, гхул-кхан, — поморщился Горбаг, скидывая запыленный плащ. — Ты у нас, небось, вообразил, что ты здесь — сам себе голова, и никому отчетом не обязан? Разочарую тебя — в Минас Моргуле считают иначе. И именно поэтому я здесь, ясно?

Разглядывая ввалившееся в крепость «подкрепление», Лугдуш моргнул несколько раз подряд — невиданное для старого стрелка событие — и было чему удивиться. Форма у моргульцев была обычная, со знаком дун-Хуфа, да и столбики на стальном жетоне Горбага сияли полировкой, но рожи! Рядом с сотником, против которого Лугдуш, кстати, как раз-таки ничего не имел, маячил громила с такой тупой и злобной мордой, что изображение хотелось сморгнуть как морок и дать зарок больше никогда не курить сушеного мха. Ах, не было здесь маленького картографа Рагдуфа из Туманных гор! Тот бы вмиг опознал и сотника, и его подпевалу. Но сгинул картограф без вести в круговерти войны, а из гарнизона Паучьего Жала никто лично не был знаком с бывшим штрафником из разведгруппы.

— Мне все ясно, вас к нам прислали взамен моего тролля, — усмешка Шаграта получилась иронично-многообещающей, слово он вспомнил некую важную подробность о собеседнике — проходите, располагайтесь, будьте как дома, но не забывайте, что вы в гостях. Дзарт-кхан Маухур, проводите!

В общем, ночь выдалась беспокойная. То кастелян, оглашая воздух криками про «мать-овцу» всех шляющихся днем, объяснял Шаграту, почему у него на складе внезапно не найдется лишней сотни тюфяков. То хаш-кхан, которому было поручено накормить новоприбывших, привыкнув за много лет к помощи тролля Гуфа, не мог самостоятельно водрузить на огонь самый большой котел с водой. То громила из моргульцев, которого, как выяснилось, звали Радбугом, вознамерился проучить-таки дежурного, заставившего их так долго ждать у ворот крепости, но в результате неудачного замаха был заперт ловким пареньком в помещении караулки, откуда его вопли, усиленные шахтой голосовой трубы, мог послушать каждый желающий и неравнодушный. Лишь ближе к вечеру, когда по-зимнему неяркий диск Сухуш склонился к закату, Кирит-Унгол затих в сонном безмолвии, нарушаемом лишь свистом ветра в камнях крепостной стены и унылой грызней замерзших стрелков.

Над черной крепостью Минас Моргула ночь распахнула плащ. На остром шпиле главной башни, пронзающем низкое закопченое небо, на высоте двухсот шестидесяти локтей полоскалось черное знамя с серебряной запятой дун-Хуфу — символом Лунной крепости. А на горных склонах стояла армия — многотысячная армия Унсухуштана и его южных союзников, и была она столь велика, что вместить такое количество народа стены древней крепости оказались просто не в состоянии. Здесь были харадрим — темнокожие уроженцы песчаных пустынь, и кханду — жители чайной страны. Внешность их, одежда и оружие поневоле заставляли иртха принять тот факт, что сухн’ай порой отличаются друг от друга едва ли не сильнее, чем сами иртха.

Десять тысяч вооруженных копьями и кривыми мечами воинов и восемьдесят боевых мумаков отправил на эту войну старый-престарый харадский султан, которому полвека назад солдаты Мордора помогли занять престол по приказу Черного Властелина. Теперь настало время возвращать долг крови, пролитой при штурме дворца в жаркой Бакхархаре, и султан, несмотря на всю хитрость и изворотливость государственного ума знал — такой договор ему нарушить не удастся, слишком многим он лично и вся его нынешняя власть обязаны великому Мордору. Не ведающие страха и усталости чернокожие воины, в золоченых доспехах, украшенные бусами и мехами невиданных зверей, почему-то не пожелали в свое время драться со свирепыми умбарскими пиратами за собственную жаркую родину и обожаемого повелителя, пятьдесят лет назад эту работу иршим пришлось сделать за них. Теперь же судьба с любопытством следила за тем, как харадрим, непривычные к холодному климату, отдавая долг, будут сражаться на землях Гондора под знаменами Властелина страны иршим.

Пять тысяч желтолицых худощавых воинов- кханду из страны риса и чая стояли в строю на склоне Эфель-Дуатской каменной чаши. Правитель Кханда хоть и улыбался грозному соседу и беспрестанно кланялся сто раз по каждому поводу при личной встрече, но на самом деле связан с Мордором был лишь узами троговли. Меняя чай, табак и рис на таингур, он привык к существующему на протяжении трех веков положению дел, и, чтобы не ссориться с Черным Властелином, откупился от всеобщего призыва малой кровью. Узкоглазые кханду в своих стеганых кожаных доспехах выглядели совершенно одинаковыми и бесстрастными, будто горбатые нхары харадрим, в равной степени легко перенося холод и жару. Причудливой формы клинки они носили в ножнах на спине.

Тяжелая, закованная в латы гон’нарт’ай-хун застыла на буром склоне подобно брошенной на землю стальной ленте. Было их немного, всего пять тысяч, но пластинчатые стальные панцири делали их неуязвимыми со всех сторон, а в сочетании с длинными двуручными мечами превращали клин таких воинов в подобие топора, рассекающего вражий строй на части. Животные везли повозки, груженые провиантом, стрелами и деталями разобранных на время марша осадных машин. Погруженные на платформы бурз-та’ин-хатур тянули уже не нхары, а могучие тролли: здесь требовалась какая-никакая смекалка. Артиллерия Унсухуштана издавна была оружием победы, для ее нужд не жалели ничего. Катапульт под стены Минас Тирита планировалось доставить две сотни, под эту задачу на горных заставах Моргул конфисковал всех приписанных троллей. Особенно, говорят, упирался и скандалил комендант Кирит-Унгола, у которого тролль имел имя и ходил в домашних любимцах, но и тот в итоге уступил. Теперь тролль по кличке Гуф вместе с безымянным собратом по несчастью стоял возле вверенной ему катапульты, готовый в любой момент поднять ее над землей за специальные захваты. Тролли с опаской косились на огромных волков, на спинах которых восседали всадники с длинными бичами. Пятном гари в общем строю чернели ларханы стрелков, скрывая под глубоким капюшоном зоркие ястребиные глаза, за их спинами возвышались рога дальнобойных анхуров.

Сотня тысяч глаз поблескивала во тьме, выпукло и маслянисто отражая пламя факелов. Человеческие существа, ослепленные яркостью огней, ничего не видели дальше руки, держащей факел, но не нуждавшиеся в источниках света глаза иртха различали в небе над башней крылатые силуэты огромных ящеров: то Девятка Уллах-Тхар' ай, кружа над Минас Моргулом, провожала на великую битву войска Унсухуштана. Ровные ряды непобедимой армии, замерев, будто на параде, внимали гремевшему в голове бесплотному голосу Главного Назгула.

Многие морщились: выносить речь коронованного мертвеца было до тошноты мерзко и болезненно, будто какие-то ледяные щупальца, протискиваясь через глаза и уши, проникают в голову и в желудок, а потом шевелятся, ощупывают, шарят там, пачкая мертвенной слизью. И это еще при условии того, что в настоящий момент Назгул не имел своей целью намеренное причинение боли, а всего лишь произносил напутственное слово!

— Благословен тот, кто идет в бой, чтобы забрать своё назад! С ним сила и победа, с ним слава и память!

Кожистые крылья рассекали дымный воздух, гнали над головой потоки ветра, едко пахнущего потом звероящера. Черные одеяния Назгулов, закладывающих круги над ущельем, плескались, будто лохмотья мертвой плоти.

— Каждый из вас — малая частица, но вместе вы единый разящий клинок Мордора, который наш Владыка занес над нашим заклятым врагом для последнего смертельного удара. Как воин доверяет своему мечу, так и Харт’ан Гортхар верит вам, ожидая от вас верности, доблести и победы!

Верховный Назгул эффектно спикировал перед строем, вызвав дружный вопль ужаса в передних рядах, но приземляться не стал, а снова по дуге взмыл вверх. Голос его завизжал в мозгах с новой яростной силой, несколько десятков бойцов — иртха и сухн’ай — бросились на землю, воя и царапая пальцами виски.

— «Бейте врага без промаха и усталости», — говорит вам наш Владыка, Харт’ан Гортхар, наш великий государь, чье Око неустанно следит за каждым из нас. Уничтожьте вражье гнездо, раздавите Минас Тирит как гнилой орех! Убейте всех, отплатите за долгие века притеснения и унижения ваших народов. Государь щедро дарит вам земли и богатства побежденных, самому ему нужна только лишь победа!

— Вперед на Минас Тирит! — завизжали в ушах голоса остальных Назгулов. Их твари хлестали хвостами воздух. — Око Харт’ана Гортхара смотрит на вас!

— Харт’ан Бурзу! — в запале крикнул на чистейшем иртха’ин кхур какой-то военачальник-харадрим, потрясая копьем, словно целился насадить на него кого-нибудь из Девятки.

— Харт’ан Бурзу!!! — воодушевленно подхватили воины-иртха, скаля клыки в едином порыве порвать любого врага по первому слову обожаемого Государя. Черные знамена с изображением Кургузу-хирг, набирая горный ветер, развернулись, поднимаясь еще выше над головами. А потом над ущельем грянули священные слова самой главной песни, и духи гор своими гортанными языками подхватили слова бурзу’ин лун Унсухуштана, сея эхо среди скальных стен:

В рокоте пения, сопровождаемого трубным голосом рогов и барабанным боем, войско двинулось через узкое горло ворот Минас Моргула. Подобно безжалостному селю, что сбегая с гор, крушит все на своем пути, оно выплеснулось на склоны Эфель-Дуата и покатилось в долину Итилиэна, чтобы через четыре нах-харума быть под стенами Минас Тирита.