Тропой памяти

Глава 6

Отряд Горбага остановился в густом ельнике. Отсюда уже был слышен шум реки, однако радости на лицах бойцов не читалось — к усталости от бессмысленного шестичасового кружения по лесу примешивалась тупая злость на недоумка-командира. Царившие в отряде в течение последних дней неуставщина и бардак были целиком на совести Горбага, а идиотские приказы, в конце концов, привели к тому, что их угораздило-таки заблудиться в этом треклятом лесу. Со жрачкой дело обстояло еще гаже: последний, выданный сутки назад, паек только раззадорил пустое брюхо. Над вопросом, куда подевались все припасы, голову ломать не приходилось, ибо обнаглевший от безнаказанности Радбуг лениво и хозяйственно жрал пайковую солонину, на ходу доставая из кожаного чрева мешка длинные полоски вяленого мяса. Всем прочим же приходилось довольствоваться пригоршней вареных зерен да раскрошенными от долгого таскания в вещмешке лепешками. Лепешки, правда, были не простые, а специально предназначенные для дальних походов, но в чем, собственно, кроется принципиальное отличие, ответить не мог даже харадский умник. Единственная разница заключалась, похоже, в том, что обычный хлеб поначалу бывает свежим и черствеет лишь по прошествии пары нах-харума, а новинка армейского пайка изначально имела жесткость сапожной подошвы и соответствующий объекту сравнения цвет, «для пущей длительности переваривания», как утверждал Хаграр. Впрочем, этой еды тоже было немного, а вскоре кончились и вареные зерна. Короче, за это время на душе у всех порядочно накипело, да так, что впору дым из ушей пускать. Будь Горбаг чуть повнимательнее, то во взгляде восьми пар угрюмо опущенных глаз, он прочел бы свой приговор. Но десятник упорно продолжал делать безразличный вид, искренне надеясь на собственную силу и путы устава, полагая, что никто попросту не осмелится обнажить сталь в ответ на очередную оплеуху.

Радбуг же, видевший ситуацию чуть дальше собственного носа, ленивого спокойствия начальства не разделял. Отлично понимая, что, в случае насильственной гибели командира, будет ожидать его самого, бывший пограничный страж неотлучно находился при Горбаге, отслеживая направленные в его сторону жгуче-ненавидящие взгляды, с й'тангом не расставался ни на миг и чуть что — напрягался подобно натянутой тетиве. С Ранхура Десятый Назгул глаз не спускал, даром что маленький степняк оставался в десятке единственным, кто не лелеял мыслей о расправе над моргульцем и его прихвостнем — чтобы размахнуться ятаганом, нужно время, зато короткий кинжал лучника — то, что надо для бесшумного сведения счетов. От тревожной бессонницы и вечного напряжения недавний тиран стал еще злее, все более напоминая угодившего в ловчую яму пещерного медведя. Поэтому когда вдали, сквозь немолчный гул шиверы, неожиданно раздался негромкий треск веток, Радбуг дернулся как от удара, дико вытаращив глаза, казалось, будь у него шерсть — и та поднялась бы дыбом на загривке. Ятаган вылетел из ножен со скоростью молнии. Треск повторился, на этот раз — чуть ближе. Горбаг хищно втянул воздух.

— Тарки… ну, наконец-то… — довольно прорычал он, жмурясь в предвкушении драки и обернувшись к замершему в ельнике десятку, прошипел:

— Ну и че, долго будем стоять? К бою, уроды!

— Дзарт-кхан… — вкрадчиво подал голос осмелевший Рагдуф. — Это не тарки… Я бы услышал, большой отряд бесшумно не ходит. Это какой-то одинокий бродяга, скорее всего из местных, и если сидеть тихо, то он нас попросту не заметит…

Но тут его речь прервал хлесткий подзатыльник.

— Молчать! Поучи меня еще, недоносок! — с этими словами Горбаг схватился за эфес, и Рагдуф еле успел отскочить с пути описавшей сверкающую дугу острозаточенной стали. Не обращая внимания на потихоньку сжимающееся вокруг кольцо, десятник шагнул к картографу и тут бы не избежать бессмысленной резни, как вдруг в шершавом лабиринте древесных стволов показался одиноко бредущий сухну в простой домотканой одежде. При виде дюжины вооруженных орков, бедняга замер на месте, разевая рот, точно вытащенная на берег рыба, старательно попятился, после чего развернулся и кинулся наутек, высоко подбрасывая ноги и крича — не то проклятия, не то мольбы духам. Ранхур молча выдернул из-за спины стрелу, небрежным жестом бросил ее на тетиву и, почти не целясь, вскинул анхур, но когтистая лапа десятника с размаху ударила по руке, держащей лук.

— Не стрелять, гнида! Он — мой! — пылающий безумием и злобой взгляд штрафника-моргульца, точно плетью, хлестнул маленького стрелка.

— За ним!!! — взревел Горбаг и первым рванулся в погоню. Верный Радбуг, решив не отставать от своего хозяина ни на шаг, помчался следом и вскоре скрылся из виду меж деревьев. Растерянный и встревоженный десяток выжидательно устремил взгляды на Рагдуфа — все-таки после десятника второе лицо в группе — но тот лишь обреченно кивнул, и, придерживая бьющую по ногам сумку с картами, побежал по тропе догонять Горбага. Сообразив, что дело-то и впрямь попахивает таингуром, ребята молча последовали за ним, при этом догадавшись не ломиться по тропе, а рассредоточиться полукольцом с целью окружения вероятного противника.

Петляя меж деревьев, Ранхур первым делом скинул на бегу проклятый вещмешок. Жить сразу стало лучше и веселее, ибо сей мерзкий предмет личного снаряжения в довершение всех прочих бед, явно питал паскудную страсть к торчащим сучьям и колючим веткам, не упуская ни малейшей возможности зацепиться. Без привычного балласта за спиной скорость изрядно увеличилась, да так, что в распадок степняк вылетел первым, держа наизготовку анхур и зажав в зубах запасную вторую стрелу. Вовремя: на поляне уже полным ходом кипела драка с участием десятника и преследуемого им тарка. Вернее, назвать это дракой можно было с большой натяжкой: почувствовав, что путь к отступлению отрезан, человек решил дорого продать свою шкуру и с помощью длинного пастушьего кнута ухитрялся держать злобно шипящего Горбага на приличном расстоянии. Шипел тот не зря: темный, опоясывающий левую кисть моргульца след наглядно свидетельствовал о том, что один удар хлыста десятник все же пропустил. Ободренный удачей человек замахнулся вторично, и с интересом следивший за схваткой Ранхур мгновенно догадался, что должно произойти дальше: выросший в стойбище скотоводов-кочевников, в ранней юности он и сам, подобно другим пастушатам, забавлялся нехитрой игрой, целью которой было рассчитать удар хлыста так, чтобы ременная петля, захлестнувшись под колени, охватила ноги, после чего оставалось лишь легонько дернуть — и приятель-соперник, неуклюже взмахнув руками, с размаху шлепался оземь, вышибая вверх облачко мелкой каменной соли. Практиковал ли подобные состязания нынешний противник Горбага, так и осталось тайной, но удар был хорош — жгучая змея обвилась вокруг колен иртха, точно и вправду живая. Человек напрягся, готовясь изо всей силы дернуть рукоять хлыста, но десятник оказался тоже не из пемзы рублен и успел полоснуть й’тангом по натянувшейся веревке. Бедняга сухну, видя, что его единственное оружие уменьшилось в длину, как минимум, вдвое, начал медленно отступать, озираясь в поисках чего-нибудь более или менее подходящего для защиты от двух локтей острой вороненой стали, но неожиданно уперся спиной в толстый ствол дерева. Вот теперь надежд на спасение бегством действительно не осталось, и несчастный сухну, затравленно глядевший на приближающегося с кривой победной ухмылкой Горбага, отлично это понял. Ранхур поморщился: исход схватки был предопределен заранее, просто удивительно, что бледнокожий так долго продержался против вооруженного противника. Вот, в принципе, и все: прямой удар й’танга способен выдержать разве что типовой стальной доспех гон’нарт-ай-хун, бойца тяжелой пехоты… Степняк молча опустил лук и повернул голову влево, осматривая неприветливую чащу на момент возможной угрозы, а на самом деле — попросту отвел взгляд, не желая наблюдать зрелище расправы над безоружным поселенцем. Как вдруг…

Перекрывая шум реки, тяжелое сопение подбежавших ребят и довольное рычание Горбага, из темных глубин лесной чащи донесся истошный женский визг. Этот полный ужаса и отчаянья вопль подействовал на сухну точно едкий гриб на берсерка. Глаза его побелели, а на смену покинувшему их страху пришла такая ярость, что ухмылка покинула лицо недавнего победителя. Забыв обо всем сухну прыгнул вперед. Огрызок хлыста в мгновение ока обвил шею Горбага, и тот, выпустив ятаган, когтями обеих рук вцепился в затягивающуюся на горле удавку. Глаза десятника вылезли из орбит, серо-коричневый цвет налитого кровью лица теперь больше напоминал темную глину.

Крик из чащи повторился, и Лугхур с Шагруком метнулись туда. Вопреки утверждениям картографа, сухну, был, похоже, все-таки не один… Когти Горбага, наконец, сумели разорвать веревку и освободить для воздуха передавленное горло. Он успел сделать один свистящий вдох, прежде, чем человек прыгнул вновь. Теперь это хоть как-то напоминало поединок, с претензией на честность — отброшенный пинком ятаган находился вне зоны досягаемости, и противники сцепились врукопашную. Горбаг, как и положено иртха, ростом был хоть и пониже, зато в плечах шире человека раза в полтора, а силой выделялся даже среди представителей своего народа, но разъяренный сухну, как всякий, кому нечего терять, за себя уже не боялся. Занятые обшариванием близлежащих окрестностей ребята в происходящее на поляне не вмешивались: нарушить закон поединка, вмешавшись на одной из сторон — тяжкое оскорбление, вне зависимости — происходит это в обычной драке или в бою — все равно, что при всех слабаком назвать.

Чувствуя за противником существенный перевес в силе, сухну неизменно уворачивался от ударов, в ожидании удобного момента — скорость орка оставляла желать лучшего. Поднырнув под очередной замах длинной когтистой лапы, человек схватил противника под колени и изо всей силы дернул на себя. Не ожидавший этого Горбаг с размаху сел в истоптанную траву, только и успев в полете схватить настырного сухну за горло. Хрипя, тот рухнул на колени, жилы на лице вздулись, в тех местах, где когти орка впивались в кожу, выступила кровь. В отчаянной попытке вырваться человек из последних сил нанес удар. Логично было бы предположить, что целился он в лицо ненавистного врага, но кулак пришелся ровно в середину широкой груди, туда, где под стеганой кожей легкого доспеха обычно болтается на цепочке номерной жетон. Сил у полузадушенного сухну было немного, непослушных детишек и то больнее шлепают, но на беду именно в этом месте располагался внутренний карман, в котором хранился дымовой патрон: малый сосуд легкого металла с притертой пробкой. От удара тонкие стенки смялись внутрь, и из-под доспеха ввысь рванулся столб густого черно-зеленого дыма. Дальнейшие события разворачивались со скоростью ветра, а так, что их не успела бы зафиксировать даже быстрая кисть писца государевых речей, а именно: Горбаг, более ослепленный дымом, нежели отброшенный отдачей, на мгновение выпустил человека, и тот, несмотря на свое плачевное состояние, тотчас же кинулся бежать. Но в этот момент Ранхур молча вскинул лук, и тяжелая кожистооперенная боевая стрела, пробив левую лопатку бегущего, оборвала его бессмысленную попытку спастись от судьбы. Падающее тело еще не успело коснуться земли, когда из леса вылетел заметивший сигнал тревоги Рагдуф.

— Дзарт-кхан! Что здесь…

Закончить фразу ему не дали. Отпихнув с дороги встревоженного картографа, на злосчастную поляну вылетел Десятый Назгул:

— Горбаг! — заорал он осипшим голосом, — Там… баба эта…

— Какая к Наркунгуру баба, че ты несешь, урод?! — злой, как бешеный медведь десятник с остервенением топтал сапогами злополучную железяку, продолжающую сочиться последними тоненькими струйками дыма. Радбуга он не удостоил даже взглядом.

— Ну эта… Вырвалась, зараза — и деру! А этот… О! Слышь, мелкий — нашел новую жертву Радбуг, — а ты какого хрена здесь торчал, а?

Ответить степняк не успел: резко забыв об уничтожении останков сигнального патрона, Горбаг, наконец счел нужным обратить внимание на своего протеже:

— Деру, говоришь… Ну и где она сейчас? — нарочито спокойным голосом поинтересовался десятник.

— На тот берег вроде ломанулась.

— Че…чего?! — вытаращил глаза дзарт-кхан, подбирая с земли оружие. — Ты куда, смотрел, гнида?! Дважды засветились из-за тебя…А вы че встали! Слыхали, чего творится? А ну бегом…

— Куда? — не понял Радбуг, на всякий случай делая шаг назад.

— В задницу! На тот берег, болван… Не хватало еще, чтоб тарки про нас пронюхали…

— Так они уже знают… — хмыкнул Гутхак. — В этом месте через реку переправиться — четверти часа хватит, там уж весь поселок, поди, на ушах стоит…

— Точно! — безрадостно поддержал его Лугхур, — Дым-то далеко видать, все, кому надо, заметили уже…Правда, с другой стороны, наши на помощь придут, в случае чего…

— Молчать! — рявкнул десятник, обретая прежнюю уверенность в себе. — Тем более, значит, на тот берег надо… Рагдуф! Где этот поселок долбаный?

— Но… Дзарт-кхан, помните, что в Моргуле настрого запретили… — бледный как соль картограф знал, что поздно взывать к благоразумию, а предприняв эту жалкую попытку, тотчас же сообразил: зря это он насчет Моргула…

— Какой, к Наркунгуру, Моргул! Ты кого стращать вздумал, а? Ты глянь: где он и где я… Плевал я на Моргул и тамошнее начальство, где поселок, я тебя спрашиваю?

— Четверть лиги на северо-запад… почти что на побережье — сглотнул Рагдуф, не желая даже думать о том, что последует дальше, и хотя поселок в любом случае был отлично виден с берега, картограф вдруг почувствовал себя виновным в грядущей участи всех его обитателей. Но как ни крути, а сейчас Горбаг был прав: теперь, когда уже наделано столько ошибок, остается только одно… За Бурзугай, по следам непрошеного свидетеля, а там — кто знает… Быть может, пути некоторых членов их маленького отряда разойдутся еще до того, как запылает первый дом ни в чем не повинного людского стойбища…

И десяток, повинуясь приказу дзарт-кхана, сорвался с места и помчался через лес, точно взявшая кровавый след волчья стая.

Иннет не помнила, как вылетела на берег. Юбка, разорванная в нескольких местах, путалась в ногах, мешая бежать. Дважды она все-таки упала, во второй раз — особенно неудачно, на камни. С трудом поднявшись и стараясь по возможности не обращать внимания на боль, пронзившую разбитые колени, женщина как можно выше подобрала лохмотья подола, и, держа их на весу, хромая, побежала дальше. Сердце колотилось как безумное, горели на шее и груди глубокие царапины от орочьих когтей, а страх и невыносимый стыд жег не хуже кнута. Жадные лапы отвратительной твари, глумливых хохот и предсмертный крик отца, пожертвовавшего собой, чтобы дать ей, Иннет, шанс спастись — дорого же оба они заплатили за дурацкую заблудившуюся лошадь кузнеца Фалгара! Едкие слезы катились по щекам, и тотчас высыхали от встречного речного ветра. Вот и лодка… Искать спуск к воде времени не было, и Иннет съехала вниз по глинистому обрыву берега. Жирная глина забилась под ногти, тяжелые комья налипли на волосы и одежду, но ничто в мире уже не смогло бы заставить ее чувствовать себя еще более грязной после того, что произошло в лесу: больше было просто некуда. Тихо воя от боли, страха и стыда, Иннет оттолкнула лодку от берега и, войдя по пояс в воду, кое-как ухитрилась перекатиться через борт. Минуту она просто лежала на дне, переводя дух и бессмысленно слушая стук волн о крепкое просмоленное дерево, а потом, охая, села и взялась за весла. Грести было не впервой: уроженка прибрежного поселка, некогда основанного отошедшими от дел морскими разбойниками, утомившимися искателями приключений и прочим пестрым сбродом, что не мог ужиться под рукой наместника, Иннет одновременно научилась ходить и плавать, а обращаться с шестом или веслами — раньше, чем впервые зарезала курицу. Течение было сильным, легкую лодку отчаянно и неумолимо сносило обратно под левый берег, но Иннет продолжала упрямо налегать всем весом на весла. Плечи заныли от натуги, налились тяжестью, но она, зажмурившись и закусив губу, продолжала грести. Доплыть… только поскорей бы добраться…предупредить всех, что орки уже стоят на том берегу Андуина… При этом воспоминании она вновь заскулила от омерзения. Хотелось сорвать с себя одежду вместе с кожей и прыгнуть в воду, чтобы отмыть ненавистное, въевшееся во все поры ощущение чужих лап; отполоскать душу, точно рубаху, затоптанную свиньями. Но она продолжала грести, она знала — в первую очередь необходимо добраться до своих. Если орки решат напасть, пусть это нападение не будет внезапным: в деревне найдется, чем встретить непрошеных гостей…только бы успеть…

— Дзарт-кхан! Дым!

Хаграр, приложив ладони козырьком ко лбу, еще раз посмотрел вдаль, после чего обернулся (нарт’харума беспечно болталась на шее):

— Дым в той стороне…

Устало привалившийся к стволу дерева Дублук поднял голову:

— Где? Опять твои шуточки идиотские…

— Никак нет, — обиженно буркнул стрелок, но природа тотчас же взяла свое: — А хотите, могу глаза занять на часок? — с готовностью предложил он, сияя клыками. Десятник скривился.

— Смотри, саш-нир, дождешься… — вяло пригрозил моргулец. У него уже давно вошло в привычку называть бойкого до наглости стрелка исключительно по последним цифрам номерного жетона. «Идиотские шуточки» же, о которых упомянул Дублук, заключались в том, что Хаграр, в первый же день получивший взбучку за «незнание устава и недостаточную бдительность», так этого не оставил, и, стремясь оправдаться перед дзарт-кханом, наизусть оттарабанил первые пункты собрания сочинений армейской премудрости. Выслушав столь выразительную декламацию, Дублук милостиво махнул рукой: «хватит, мол, живи пока»… Но не тут-то было! Парень, похоже, нашел родственную душу, и теперь на коротких привалах ночных переходов, во время дежурства по лагерю (котлы теперь драил исключительно он) и, что хуже всего, даже днем доставал командира цитированием оставшихся без внимания пунктов. Когда иссяк список предписаний боевого устава, Хаграр взялся за устав караульной и гарнизонной службы, очевидно планируя плавно перейти затем к внутреннему. По второму замечанию начальства нурненский стрелок тоже не оплошал и развил такую бдительность, что не раз и не два отряд в полном составе вскакивал посередь дня, хватаясь спросонья за й’танги. Дублук, как и положено разведчику, старался хранить убийственно ледяное молчание, но получалось у него плохо. Утешало лишь то, что чересчур разговорчивый парень не был дурачком, и если ситуация, место или время действительно таили в себе серьезную опасность, то всякая издевательская веселость облетала с него, будто копоть с котелка. Тем не менее, противостояние начальника и подчиненного хоть и уменьшилось в размахе, но все еще сохраняло силу. Именно поэтому услышавший про сигнал тревоги десятник воспринял новость с лениво-напускным недоверием.

— Ну и где ты дым увидел? — Дублук встал рядом с Хаграром, уже успевшим натянуть нарт’харуму обратно на глаза, и посмотрел в указанном направлении. Полюбовавшись с минуту на вертикально стоящий над лесом черно-зеленый столб, разведчик хмыкнул и в задумчивости закусил губу.

— «При обнаружении сигнала тревоги или бедствия, подаваемого про помощи огня, дыма, голоса, навала камней, а также иных подручных или специальных средств оповещения, боец обязан…» — тут Хаграр покосился на десятника и счел за благо заткнуться, потому что сообразил — шутки закончились. Причем, похоже, безвозвратно. Незаметно приблизившийся картограф группы встал за спиной командира. Дублук обернулся.

— Вот и нарвался… — удовлетворенно сообщил картограф, созерцая жирный хвост в небе. — Я же говорил… — тат он позволил себе сухую ухмылку. — Как видите, дальне Бурзугая не ушел… не ушли, вернее. Их же двое…

Дублук открыл было рот, но, заметив стрелка, по привычке «греющего уши», жестом приказал любознатцу испариться вон. Только после этого, дзарт-кхан вполголоса произнес:

— Что-то не так. У Горбага, конечно, мозги за головой не всегда поспевают, но Рагдуф…

— Дублук-сама, я не понимаю, что именно вас не устраивает? У нас было четкое задание: поймать их на горячем. Горбаг попытался схитрить, изменив маршрут, но это ему не помогло. Сигнал указывает на то, что отряд попал в засаду и зовет на помощь — значит, дело плохо. Разве такой вариант нас не устраивал с самого начала? В качестве запасного?

— Не сходится, Шанхур… — сплюнул в досаде Дублук. — Горбаг же прекрасно знает, что его ждет… да и Рагдуф тоже. Потенциальный дезертир в случае опасности попытается тихо слинять, а не выйдет — так тат же и ляжет, предпочтя смерть возвращению. Не станут они на помощь звать, понимаешь?

— Но тогда… — Шанхур в задумчивости поскреб подбородок.

— Мы не знаем, чей это сигнал… — еще тише произнес десятник, сжимая пальцы на эфесе. Картограф нахмурился:

— Дагхур?

Вместо ответа Дублук кивнул рассеянно, кривясь, точно от зубной боли, и решительно обернулся к отряду:

— Подъем!

Эта переправа надолго запомнилась молодцам Горбаговского десятка. Бросившиеся в погоню за беглянкой ребята слишком поздно сообразили, что та добралась на этот берег вовсе не вброд: сила течения была такова, что вошедшего в реку просто валило напором воды, а глубина в два-три роста иртха напрочь исключала возможность пешего перехода. Вырвавшийся вперед всех Десятый Назгул, который, кстати, и был во всем виноват, остановился у прибрежной кромки так резко, точно повстречался лбом с невидимой преградой. Тяжело дыша, с минуту он тупо созерцал следы, оставленные на влажной глине плоским дощатым днищем.

— … Поймаю — убью заразу! — Горбаг лихо съехал к воде, тормозя подошвами сапог. — Хэй, Рагдуф! Где тут брод?…Чего? Не слышу тебя…

Шум реки на перекатах заглушал слова.

— Не слыхать… А ты чего тут? — неприязненно начал он, споткнувшись взглядом на Радбуга, но, заметив отпечатки на мокрой глине, только сплюнул в сердцах.

— Я говорю: нет здесь брода! — на обрыве наконец-то показался картограф, временно отставший от прочих из-за болтавшейся на боку сумки с картами. — И не было никогда…

— То есть как это — «не было»? Должен быть…

Десятник выглядел скорее растерянным, нежели взбешенным. На Рагдуфа он смотрел снизу вверх, как ребенок на шамана племени: с той же смесью непонимания, уважения и страха.

— Должен, — невозмутимо кивнул Рагдуф. — Только не здесь, а севернее, в окрестностях конечной точки нашего маршрута. А насчет того, чтоб тут… ну, сам посмотри…Учитывая течение плюс глубина…

— Пхут’тха! — выругался Горбаг, сжимая кулаки. Картограф сиял, с трудом удерживаясь от злорадного смешка: вот и пришел Сулху’ар-бан в родное стойбище! Однако радоваться пришлось недолго: несмотря на стопроцентное попадание в образ тупого солдафона, Горбаг свою хромированную бляху получил все-таки не за белизну клыков, и мыслить в критической ситуации способен был быстро, четко и качественно.

— Десяток! Слушай мою команду! Срубить шесты покрепче, вещмешки облегчить по максимуму… У кого веревка? У тебя? Че молчал, болван…Достать, одним концом прикрепить к охвостью стрелы… Пошевеливайся, че как неживые!

Проследив, как на землю ложатся аккуратные витки толстой темно-серой крученки, спешно выброшенные из Гутхакова вещмешка, Горбаг на глаз прикинул, сколько локтей в таком мотке… ниче, вроде, должно хватить…

— Хэй, стрелок! Наркунгур тя задери, где опять болтаешься? Тетиву до упора, цель — раздвоенное дерево на том берегу. И только попробуй у меня не попасть, понял?!

Степняк, сохраняя бесстрастное выражение лица, принял из рук Гутхака обвязанную за охвостье стрелу, бегло осмотрел узел, скривился досадливо, и, не проронив ни слова, быстро перевязал наново, покрепче. После всех этих сложных манипуляций он вскинул анхур, наложил стрелу, а смотанную в кольцо веревку перебросил через отставленный локоть, чтоб не зацепилась. Старательно прицелился. Оттянутая до уха тетива с коротким гудящим звуком слетела с напряженных пальцев, и стрела, плеснув над рекой серым хвостом, ушла к цели. Аккуратно уложенные витки стремительно таяли, разматываясь один за другим.

— Сапогом прижми! — мгновенно сориентировался Горбаг, — А то вся уйдет. Ага, вот так…

Еле слышный глухой удар засвидетельствовал, что с первой частью задачи нурненский стрелок справился — меж берегами пролегла первая зыбкая и ненадежная связь. Однако для того, чтобы уходящая в неизвестность веревка превратилась в переправу, предстояло сделать кое-что еще.

— Веревку закрепить — распорядился десятник, — Как следует закрепить, я сказал! Чего? Длины не хватает? Счас кишками твоими надставлю — в аккурат будет! Вяжи давай…

Когда веревка была надежно обмотана вокруг корней торчащей над обрывом елочки и зафиксирована тремя плоскими узлами, Горбаг обернулся к Ранхуру:

— Пойдешь первым.

На маленького степняка было жалко смотреть. Он всеми силами старался скрыть охвативший его ужас, пальцы сжали анхур с такой силой, что побелели костяшки, губы откровенно дрожали.

— А…э-э…м-м-м… А у меня там вещи остались… — парень неестественно дернул головой, — ну, в лесу…Я, когда бежал, вещмешок-то скинул. Так а…может, я пока схожу поищу, а, дзарт-кхан?

— Ути ты, он вещички потерял! — глумливо осклабился Радбуг. — Значит, будешь теперь на холодненькой земельке спать, без одеялка, без теплого подбрюшничка… Че упало, то пропало…

В эту минуту Ранхуру как никогда прежде захотелось с размаху врезать по нагло ухмыляющейся роже Десятого Назгула. Но вместо того, степняк как можно небрежнее пожал плечами:

— Да вещи-то ладно… Я и без них как-нибудь не пропаду, не впервой. Оригхаш жалко… — он прищурившись, внимательно следил за реакцией, понемногу возвращаясь в свое прежнее философски-снисходительное состояние духа и лица. — Горелка, опять же…

— Че? Ты горелку посеял? — задохнулся Радбуг и полез с кулаками, но десятник профессиональным жестом устало сгреб поборника рачительности за ворот рубахи.

— Тихо. Уймись. Вернешься обратно в лес, разыщешь там его мешок и принесешь сюда, понял? Бегом! А ты, — Горбаг вновь переключился на маленького степняка, — так и этак, а все равно первым через реку пойдешь, как самый легкий. Заодно и поглядим, насколько крепко страховка держится…

— Угу. А смоет — так невелика потеря! — не поворачивая головы, буркнул Радбуг, взбираясь вверх по обрыву.

Поняв, что отмазаться не вышло, степняк вздохнул, на мгновенье прикрыв глаза, после чего повернулся и медленно побрел к воде… Кое-кто из ребят смотрел на него с искренним сочувствием: речку на быстротоке переходить — и так не мед, а с учетом панического страха перед водой — вовсе дрянь. Однако обошлось без самопожертвования: сочувствие ближнему — дело неплохое, но целая голова все-таки еще лучше.