Тропой памяти

Глава 29

Длинные зубчатые тени крепостных стен ложились на землю при свете умирающего дня. Сверху близкий Бурзугай напоминал полосу отполированного обсидиана — ни всплеска, ни бурунчика на шиверах, серо-черная гладь казалась неподвижной. Мир утопал в тишине. Даже солнце садилось нехотя, словно преодолевая сопротивление стоячего теплого воздуха, как бы вдавливая себя за хребтину далеких гор, за черные кроны леса.

Ранхур-маленький сидел, прислонившись спиной к нагретому парапету, провожая дневное светило, смотрел сквозь нарт-харуму и бесстрастно ожидал окончания своей смены. После очередной дурацкой выходки Хаграра, более известного как «бляха номер 12/74 саш-нир», в напарники степняку определили смурного парня лет на пятьдесят постарше его самого, о котором Ранхур ровным счетом ничего не знал, несмотря на то, что в занятом Осгилиате они оказались одновременно — три седмицы назад. Единственное, что можно было предположить с высокой долей вероятности, так это то, что родом этот самый парень был из столицы: отчасти по растянутому произношению гласных, отчасти по высокомерным замашкам, истребить которые оказалась бессильна даже армия.

Спать хотелось ужасно. Непривычная для жителя Мордора жара превращала любой недосып в мучительное существование на грани нормальной жизни и тупого безразличия вареной рыбины, которую кто-то жалостливый выпустил обратно в озеро. Вывод напрашивался сам собой, и притом весьма неутешительный: привычный к холоду, скудной пище и отсутствию воды, малочувствительный к боли и ядам Ночной народ оказался полностью не готов к условиям жизни по другую сторону гор. Привыкшие выживать редко обнаруживают в себе умение просто жить, как бы удивительно это не звучало: стоит опасностям и тяготам исчезнуть с горизонта, как сразу же наваливается равнодушие и лень. Привыкание к сытому и безопасному существованию чем-то сродни болезни, притупляющей рассудок и отнимающей волю. Эта внезапная мысль настолько поразила маленького степняка, что он вскочил и прошелся взад-вперед. Но раздался долгожданный удар гонга, и Ранхур, сдав пост следующему бедолаге, побрел в бывшие казармы осгилиатского гарнизона, продолжавшие после захвата цитадели служить в том же качестве новым хозяевам. Ранхур искренне надеялся, что до завтрака удастся поспать.

Далеко не все мечты сбываются. Летние ночи коротки, поэтому возвестивший вечернюю зарю гонг оказался ни чем иным как сигналом к подъему. Узкие коридорчики и переходы немедля наполнились восставшим ото сна народом, а переть против движения потока — дело крайне неприятное. Пришлось притормозить.

— О, рагух-учкуну!!! — заорал из толпы знакомый голос. — Глядите все: он живой и глазами лупит!

Подвижное лицо южанина ухмылялось до ушей, в левой мочке залихватски торчал наконечник стрелы, а белизна клыков слепила даже в темноте коридора.

— Привет, Хаграр.

Осознавая, что про сон в ближайшее время придется забыть, Ранхур присоединился к спешащим.

— Слушай, ну ты прикинь только, какие эти тарки засранцы, а? — возмущался Хаграр, не то продолжая начатый разговор, не то жалуясь степняку. — Вчера ночью мы с Лугдушем Длинным ходили котлы драить, то да се, ну а если честно — дядька Сатхак на нас наорал и послал кашу из котла вытряхивать…

— А чего ее вытряхивать? — удивился шагавший рядом парень из столицы. Рассказчик немедля обернулся в его сторону.

— Да он сказал, что горькая вышла, жрать нельзя совсем, — с удовольствием поделился Хаграр, — я тоже удивился, чего, думаю, она горькая-то, ежели не подгорела? Лугдуш Длинный почесался и говорит, это, мол, из-за воды все. Ну, короче, пошли мы с ним, свалили это добро в выгребную яму, потом до колодца — ну, знаете, во дворе который напротив караулки? Во-от…

Здесь высшие силы заставили рассказчика прерваться, ибо разношерстная компания наконец-то ввалилась в трапезную. Высшие силы здесь представлял уже упоминавшийся дядька Сатхак, местный хаш-кхан, под началом которого Хаграр еще продолжал отбывать свое наказание на кухне. Вооружившись черпаком, бывший подмастерье гончара встал на раздаче и принялся с чудовищной скоростью шлепать дымящееся варево в подставленные миски. Народу было много, и пока вереница тарелок иссякла, прошло добрых полчаса. Наконец, с ненавистной обязанностью было покончено, и Хаграр, отшвырнув черпак в опустевший котел, схватил свою порцию и подсел к временно оставленным без внимания слушателям. При его появлении прожорливый Лугдуш Длиннный вздохнул и с сожалением отставил миску. Ранхур недоуменно хмыкнул, когда парень из Луугбурза потребовал продолжения истории с котлами. Любопытство его ощутимо болезненно пробивалось сквозь корку высокомерия, что не могло не польстить рассказчику:

— Ну вот, — с удовольствием произнес Хаграр, выдержав драматическую паузу. — Котлы на самом деле — это хрень. Вытряхнули, пошли мыть — нарочно к колодцу ближе. Лугдуш ведро вытянул, и тут я вспоминаю, что для завтрака тоже отсюда воду брали. Попробовал… и правда горькая вода, да и воняет еще к тому же.

Сидящие поблизости заоборачивались, кое-кто даже с подозрением обнюхал еду. В трапезной сделалось ощутимо тише, вполне достаточно для того, чтобы окончание истории услышало как можно больше народу.

— Ну вот, — продолжал Хаграр, постукивая палочками по краю миски. — Словом, стало нам любопытно, откуда этот привкус взялся. Сняли мы бадью, я цепью обвязался и вниз. Вдруг гляжу, а в колодце дохлый тарк плавает. Ни рожи, не кожи, почернел и надулся весь, ровно бычий пузырь, ну за три-то седмицы оно и понятно — его, видать, уже дохлого в колодец скинули нам назло, когда поняли, что города не удержать. А вот теперь, гляди-ка, всплыл… вонища такая — аж глаза лопаются…

Бам-м! Чья-то плошка с лязгом покатилась по каменному полу. Парень из столицы посерел лицом, и, зажимая рот, опрометью бросился вон. Его примеру последовали еще десять неосторожных любителей «погреть уши». Сидевший в дальнем углу дзарт-кхан Шанхур ничего не слышал, поэтому убегающих проводил непонимающим взором. Мужик он был подозрительный, не то, что некоторые, поэтому быстренько взялся составлять из обрывочных реплик цельную картину. Правда, к тому моменту, как он ее составил, призывать к порядку оказалось уже некого: зал опустел. О недавнем завтраке напоминали лишь полторы сотни нетронутых и частично съеденных порций каши, живописно расставленных и разбросанных по полу. Не теряя лица, десятник по-хозяйски оглядел бардак, сурово зыркнул на притихшую троицу, оправил ремень и строевым шагом направился на кухню, дабы всерьез побеседовать с дядькой Сатхаком о качестве его стряпни. Едва дверь за ним закрылась, Лугдуш протянул длинную повышенной когтистости лапу, сгреб несколько ближайших мисок и неторопливо принялся за уничтожение их содержимого. На его фоне стремительно орудующий палочками Хаграр напоминал беспокойную муху, жужжащую над сонным нхаром.

— Это правда? — поинтересовался степняк.

Хаграр довольно оскалил белоснежные клыки, и по примеру Лугдуша Длинного, принялся за вторую порцию завтрака.

— Ну… — не прекращая жевать, отвечал он, — насчет дохлых тарков, нет, конечно. А хотя может, и правда, я ж не дурак по колодцам лазить. А вот вода и вправду горькая и пованивает, кстати…

Лугдуш Длинный хохотнул.

— Хаграр, хорош уже, а? Я ж тебе говорил про воду. Она с самого начала такая была, если че…

— Нет там ничего, — после недолгих размышлений сообщил степняк. — Дохлятину заметили бы давно. А что вода горчит, так это ты вспомни, как город брали…

И Ранхур как ни в чем ни бывало продолжил есть.

Так называемый «штурм Осгилиата» с точки зрения тактики был, действительно, довольно странным. Штурмовые сотни день и ночь изводили защитников города непродолжительными приступами, которые прекращались, стоило появиться на стенах котлам с кипящим маслом. Самозабвенно трудились лишь лучники с обоих сторон — стрелы носились в воздухе роем смертоносных ос — однако лишь понапрасну растратили боезапас. Безотказные дальнобойные анхуры страшны в чистом поле, против стен они бесполезны. А слабенькие луки тарков так и вовсе не доплевывали стрелы до орочьих позиций. Казалось, что дело приняло идиотский оборот и идея обречена на провал. День за днем повторялось одно и то же: перестрелка, попытка штурма — отбито… И лишь когда на двенадцатый день на стенах не показалось ни единого защитника, когда ворота без малейших усилий были снесены тараном, когда иртха, наконец, оказались в городе, до конца стала ясна причина непривычной тишины.

Город был мертв. Спали вечным сном воины, стражники и простые горожане — мужчины, женщины и дети — хозяева и прислуга, собаки, овцы, гуси… Лишь одни довольные жизнью крысы шныряли в оставленных домах да кружились над телами зеленые неунывающие мухи. Вот тогда-то и вспомнились два бочонка с темно-красной жидкостью, вылитые в раскоп подземной речки в четверти лиги от крепостных стен. Долго потом полковой лекарь разъяснял бойцам куму… куля… одним словом, свойства этого яда постепенно накапливаться в крови и убивать лишь по истечении нескольких нах-харума. Одновременно с этим все тот же лекарь втолковывал в дурьи, ошалевшие от жуткого зрелища головы, что для иртха яд не опасен и воду из городских колодцев можно пить без опаски. Для пущей убедительности он самолично отхлебнул прямо из принесенной бадьи. Вода горчила и издавала неприятный запах, но вреда, по-видимому, действительно, не причиняла. Тем не менее, мнительные штурмовики трое нах-харума героически держались на сухом пайке и, памятуя о куму… куля… свойствах отравы, еженощно справлялись о самочувствии господина лекаря. Светило медицины устало огрызалось, проклиная свой длинный язык и желание донести мудрость в массы. На четвертый день после разыгранного одним из стрелков представления судорог и предсмертных корчей, лекарь разразился отборной бранью, высадил кулаком стекло и направился к назначенному комендантом крепости полутысячнику Ругбару. Мнимого больного он при этом волок за шиворот форменной куртки. Дун-дзаннарт-арк-кхан выслушал на удивление спокойно, внимательнейшим образом осмотрел возмутителя спокойствия со всех сторон, и, после недолгих раздумий, сослал его на кухню. Дальнейшая история бархут-нуртского шутника известна всем и пересказ ее не имеет смысла.

— Одного только не пойму, — Ранхур отставил посуду в общую кучу. — Объясни: на хрена ты все это затеял?

— В жопе иголки, ни дня без подколки? — лениво предположил Лугдуш, милостиво озирая стопку из пяти пустых тарелок.

Услышав знакомое присловье, Хаграр поперхнулся, и выпучив глаза, принялся кашлять.

— Нет, если серьезно, — продолжал невозмутимый как камень степняк. — Неужели для того, чтобы без помех брюхо набить? Ты же на кухне все это время обретался, там еды полно. В вечно голодных поварят не верю, ты уж извини.

— Зато… — Хаграр наконец-то прокашлялся и смог свободно вдохнуть —… они в тебя верят, рагух-учкуну! Если бы поварят, ага, щаз! Эта сука Сатхак к жратве меня на взмах вытянутой руки не подпускал! Я и пол в кухне тер, и котлы чистил, и посуду мыл как проклятый, а он еще и ржет в голос: давай, мол, хорошо справляешься — видать, дело привычное. Вот ща ему Шанхур вставит, ему оно тоже привычно!

И Хаграр с чувством глубокого мстительного удовлетворения оглядел трапезную. На лице степняка не дрогнул ни единый мускул.

— Я не о том, — возразил Ранхур, — я имею в виду, на хрена ты это сделал в первый раз?

Ответить смеющимся товарищам Хаграр не успел: в открытое окно трапезной влетел гул тревожного гонга. Звук плыл над взятым без боя ночным городом, плотной нарт-харумой облегая виски победителей.

— О! Это нас осаждать идут, — удовлетворенно заметил Лугдуш Длинный, убирая палочки для еды в голенище сапога.

— Похоже на то, — невозмутимо кивнул Ранхур-маленький и направился к выходу. За ним следовали Хаграр и Лугдуш Длинный. Дядька Сатхак, подпинывая помощников, спешно тащил на спине свой самый большой котел с остатками так возмутившей всех каши — на стене, обильно приправленная кипятком, она придется по вкусу этим привередам, а таркам — или кто там еще приперся? — уж точно встанет поперек глотки!

На стене уже собрались основные силы защитников. Дзарт-кхан Шанхур что-то говорил коменданту Ругбару, то и дело указывая на движущийся к крепости большой отряд тарков. Четверки коней волокли две платформы с разобранными стенобитными орудиями, тянулись крытые повозки с боеприпасами. Сухну явно вознамерились вернуть Осгилиат себе и хорошо подготовилась.

— Я вообще если что — стрелок, сам свой котел тащи! — бурчал из-под своей тяжкой и скользкой ноши возмущенный Хаграр. — Мне надо руки беречь, а то из анхура мимо мазать начну, Сатхак-аба! Поимей совесть, а?

— Тащи знай! — отмахнулся от него хаш-кхан. — Ишь, стрелок он какой нашелся!

Лугдуш Длинный противно ржал.

На счастье умирающей от невыносимого позора бархут-нуртской знаменитости, эту перепалку слышал сам комендант крепости, лично руководивший установкой бурз-та’ин хатур на стенах. Обычно эту тяжелую работу выполняют тролли, но у размещенной в Осгилиате резервной полутысячи такого богатства не было. Троллям не нравилось сидеть в каменном мешке крепостных стен, изредка выбираясь на вольный воздух, им вообще не нравились города — будь они орочьи или человечьи. Троллю простор подавай!

Вот и пришлось ученым артиллеристам, обычно отвечавшим только за наводку и корректировку стрельб, ломать хребет простым грубым трудом безо всяких удобств и послаблений.

— Куда, куда ты ее прешь! Приподними передок, а то близко к стене снаряды лягут! Вот. А вот ту наоборот, подведи вплотную, эта будет для ближней стрельбы. Шанхур! Вот вам еще один котел, на свободную жаровню на нижней площадке поставьте.

Ругбар-сама сопровождал свои слова направляющими жестами, выдающими близкое знание дела. Отослав повара с котлом, он заметил перекошенную от натуги рожу Хаграра, мрачно сереющую из-под чугунного панциря.

— О, отравленный! Ты живой, значит? — иронично поинтересовался гхул-кхан Ругбар, на мгновение отвлекшись.

— Так точно, дун-дзаннарт-арк-кхан, — пропыхтел Хаграр. — Все осознал, вину искупил, готов приступить к прямым обязанностям.

— Вали-вали, — милостиво согласился комендант, к которому уже подбежал с каким-то вопросом десятник из расчета катапульты. Счастливый Хаграр показал Сатхаку язык, сгрузил наземь котел и умчался к стрелкам.

Тарки подошли близко, Ранхур-маленький, несмотря на темноту, со стены мог рассмотреть их лица. А значит, и стрелой с такого расстояния уже можно угостить. Маленький степняк покосился на десятника, ожидая команды. Чего тот, спрашивается, ждет? Не доверяет лучникам начать бой? Но зачем нужно подпускать врага ближе, это ведь бой, а не охота!

Войско тарков двигалось медленно, увязая в сиропе летней ночи. Интересно, на что они рассчитывали, решив напасть на иртха ночью, а не днем? Сами оказались в невыгодных условиях, а засевшему в хорошо укрепленной крепости врагу создали наилучшие условия для ведения боя.

— Будут ждать рассвета, — уверенно заявил дзарт-кхан, проверяя, прочно ли застегнут ремешок шлема. — Они ж в темноте как кроты слепошарые.

— Таран в ворота вогнать им слепота не помешает, — резонно заметил голос справа. К нему тотчас же присоединилось еще голосов пять с предложениями немедленно «взять да ахнуть из катапульты», и в этом хоре громче всех усердствовал ставший жертвой хаграровой шутки про кашу парень из Луугбурза. Десятник немедленно принялся наводить порядок среди подчиненных, и Ранхур перестал прислушиваться к бессмысленной болтовне. На другой же стороне от ворот крепости, словно бы в противовес его молчанию, на стене включили Хаграра, который после возвращения в статус стрелка воспарил мелким орликом и без перебоя вслух выдал несколько вариантов успешного отражения штурма, пока его не заткнули угрозой вернуть обратно под начало хаш-кхана.

Гарнизон Осгилиата насчитывал почти полтысячи бойцов, что по меркам столь большого города-крепости было скромным количеством. А армия, расположившаяся под стенами снаружи, численностью превосходила иртха в три раза и настроена крайне серьезно. В недоступном для выстрела катапульты отдалении быстро росли сборные опоры двух больших таранов, на земле чернели клеточки лежащих приставных лестниц. Горели костры и сновали фигурки тарков, по которым ужасно хотелось садануть со стены огромным камнем, уже заряженным в ковш орудия, раскидывая в стороны тучи пыли и каменной крошки вперемешку с оторванными руками-ногами, но так далеко бурз-та’ин-хатур, к великому огорчению ее расчета, не добивала. Оставалось тупо стоять на стене и ждать начала светового дня, когда враги пойдут на приступ.

— Так может, сделать вылазку да попортить им планы, а, гхул-кхан? — прозвучал над ухом дун-дзаннарт-арк-кхана Ругбара вкрадчивый голос. Тот обернулся и узнал сотника Чакдуша, пузатого как глиняный бочонок-куштухал. Несмотря на такую особенность фигуры, рубака тот был редкостный, и всем тактическим ухищрениям предпочитал атаку лоб в лоб. Предложение было вполне в его духе: налететь, смять, покрошить й’тангами в кашу — и быстро назад. Полутысячник даже представил, как лихо и гордо будет выглядеть победа горстки безумцев над превосходящим врагом, но вовремя вспомнил о приказе Уллах-Тхар’ай — оттянуть как можно больше гондорских войск из столицы, заставить их надолго завязнуть под стенами Осгилиата — как раз на то время, которое понадобится объединенным войскам Унсухуштана, Харада и Кханда на взятие Минас Тирита и захват Гондора. Назгул дал понять, что ради этой цели допускает даже сдачу крепости таркам — с последующим возвращением, естественно.

— Что, Чакдуш, клинком помахать невтерпеж? — повернулся к нему Ругбар. — Щас погоди, белокожие на стены полезут — и так намашешься еще за троих. Больно мало нас тут против них.

— Так и надо тарков тогда тоже уполовинить, об этом я и говорю! — просиял Чакдуш, довольный тем, что его поняли правильно. — Разрешите, я полсотни бойцов возьму да навстречу к нашим гостям выйду!

— Сиди здесь, пхут-тха! — отмахнулся гхул-кхан. — Полсотни он возьмет, смотри-ка! Стены оголять не дам, понял? Ждать наступления.

Чакдуш в великой досаде скрипнул зубами, но промолчал.

Время шло. Ночь становилась все светлее и прозрачнее, тьма серела, точно вылинявшая черная тряпка. Нестерпимо резко, до головокружени и першения в горле, пахли луговые травы. С Бурзугая на берег наползал туман, жирный и густой как молоко самки нхара. Белесые клочья скрыли отряд тарков, и теперь об их местонахождении говорили только два или три незатушенных костра, превратившиеся в бледно-розовые пятна света. А потом в молочно-белом слое раздались звуки шагов и лязг металла, короткие команды.

— Пхут-тха… — зло выдохнул дзарт-кхан Шанхур. — Выждали, сволочи! Знают же, что сквозь туман мы их не увидим!

Ранхур-маленький не ответил ничего. Он опустил на глаза нарт-харуму, хотя нужды в ней не было никакой, ибо солнце еще не выглянуло из-за горизонта, втянул воздух, задержал дыхание и прислушался. Через два десятка ударов сердца степняк беззвучно поднял анхур, натянул тетиву и выстрелил куда-то в туман. Прислушался снова, удовлетворенно кивнул и потянулся к колчану за следующей стрелой. Дзарт-кхан Шанхур посмоторел на него с суеверным ужасом, потом все же собрался и шепотом велел продолжать в том же духе, а сам рысцой побежал по стене туда, где на площадке над самыми воротами были установлены бурз-та’ин-хатур.

Разворачивать катапульты без помощи троллей тяжело, но возможно — что с успехом доказали оба расчета. Сбивая с таким трудом наведенный прицел, защитники провернули зубчатые колеса, соединяющие орудие с платформой так, чтобы снаряды ложились не прямо перед воротами, а в обе стороны под углом к линии стены. А вот наводить дальность броска помогал уже Шанхур, запомнивший, куда именно в тумане мечет на звук свои стрелы степняк. Тарки очень торопились подобраться к стенам до того, как спасительная пелена растает в свете солнца, так что первый же брошенный камень нашел довольно крупную цель. Судя по воплям — накрыло человек двадцать. Пока катапульту снова заряжали подходящим куском стенной кладки, вниз полился кипяток. Снова вопли невидимых в тумане врагов, и новый выстрел катапульты. К сожалению, на этот раз дзарт-кхан Шанхур, этот самозванный корректировщик, ошибся, и снаряд ушел в молоко в буквальном смысле слова. Означало это только одно — уцелевшие тарки уже собрались под самыми стенами, и бурз-та’ин-хатур против них теперь бесполезны. Из-за дальних гор показался алый краешек солнца, возвещая день. Пока что света и тепла от него не было никакого, и туман с реки по-прежнему скрывал происходящее под стенами Осгилиата, но скоро жар лучей сожрет последние влажные клочья, и тарков станет видно. Скверно то, что при солнечном свете для иртха воевать станет намного тяжелее.

Дун-дзаннарт-кхан Ругбар бранился монотонно и непрерывно, поминая Наркунгура, остроухих йерри-ящероедов, дерьмовую силу и каких-то лично им изобретенных духов, обитающих под хвостом у паршивых овец в брачный период, и снова старину Наркунгура с сородичами. В ворота глухо ударил таран. Радовался один только Чакдуш, предвкушая бой. Защитники крепости наугад опрокинули котел, и поток кипятка хлынул на головы штурмующих. Увы, это не возымело желаемого действия, ибо башня стенобитного орудия имела подобие крыши, которая и защитила сухну от ожогов. Таран ударил в ворота снова, и створки угрожающе затрещали.

— Чакдуш, две сотни вниз, к воротам!!! — заорал Ругбар. — Держать ворота!!! Ворота держать!

Довольный сотник-забияка загрохотал сапогами по ступеням лестницы. За ним во двор посыпались и другие бойцы, в частности — Лугдуш Длинный. Солнце поднялось над горизонтом полностью, теперь его лучи стали не в пример ярче. Туман истаял, но теперь глаза защитников слепил ненавистный свет. Повсюду — на стене, у орудий и возле ворот крепости — одно за другим лица перечеркивали черные полоски нарт-харум. Хаграр одним из первых поднял на глаза болтавшуюся на шее защитную повязку и, высунув от усердия язык меж клыков, потянул когтями из колчана охвостье стрелы.

Ворота подперли бревнами, наискось воткнутыми в землю — это должно было удержать створки. Стрелки со стен били метко, укладывая тарков одного за другим, но тех все равно было слишком много. И тут со стороны дальней стены донесся странный звук: с таким в горах падает в пропасть обломок расколовшейся скалы. Увлекшись защитой ворот, Ругбар упустил из виду второй таран, который воспользовавшиеся своей временной невидимостью тарки подкатили к городской стене с севера. Кусок каменной кладки вспух грибом, отделился от стены, на удар сердца завис в воздухе, будто не до конца веря в происходящее, а после ухнул вниз в облаке пыли. К образовавшемуся пролому рванулись было защитники крепости, но тарки оказались быстрее. Они лезли снаружи деловито и неостановимо, точно муравьи из потревоженного муравейника, всасываясь в улочки древнего города, растворялись там, как масло в каше.

— Всем вниз! Всем, я сказал! На стенах остаются только стрелки! — скомандовал дун-дзаннарт-арк-кхан Ругбар, спешно опуская на обожженные глаза нарт-харуму и сбегая по лестнице. В этот момент рухнула левая половинка ворот.