Тропой памяти

Глава 14

Последний привал в горах остался позади. Равно, впрочем, как и сами горы — теперь, куда не кинь взор, повсюду расстилалась непривычно ровная черная гладь без единой травинки. Вот они, знаменитые Мертвецкие Болота, дурная слава которых в свое время всплывала в рассказах бывалых путешественников. Вид у этих мест был преотвратный, это верно, и даже, несмотря на то, что тянулась последняя неделя осени и землю уже покрывал самый настоящий снег, там и сям промеж кочек чернели незамерзшие оконца воды. Да и трясина не до конца схватилась морозом, потому противно пружинила под подошвами сапог. Хорошо еще, что снег притупил запах: по словам все тех же очевидцев, в летнюю пору зловоние в этих местах стоит такое, что глаза лопаются.

Шара еще раз оглядела унылый пейзаж. Неожиданно возникшее в душе чувство тревоги упрямо не отпускало. Это было даже не предчувствие опасности, а какая-то странная тоска и уныние. Может быть, это из-за болот! Лучница хмыкнула себе под нос: ну надо же, кажется, она успела совершенно отвыкнуть от равнин! А хотя… из восьмидесяти двух лет не в горах она провела только два — на побережье Нурнена. В том же Кундузе горы постоянно присутствовали перед взором, но привычка — великая вещь! — рожденный в этих местах с детства не обращает пристального внимания на острую кромку хребта на горизонте, ибо видит ее ежедневно и не находит ничего удивительного в ее наличии. Зато открытая со всех сторон местность немедленно рождает чувство тревоги, будто стоишь на чьей-то гигантской ладони.

С интересом понаблюдав за закатом, лучница рассудила, что идти по впотьмах по замерзшей трясине — не лучшая идея. Ночью же никому не придет в голову тревожить покой одинокого путника, заночевавшего в сердце Мертвецких Болот. Значит, каким бы гадким и неуютным это место ни казалось, придется остановиться. Нащупав сапогом более-менее твердый участок поверхности, девушка пинком отправила туда туго набитый вещмешок, притоптала вокруг снег и улеглась, с головой завернувшись в лархан.

Сон, само собой, не шел. Во-первых, несмотря на толстый мех форменной куртки и двухслойную кожу лархана, лежать на снегу было нежарко, а во-вторых — отчего-то очень сильно раздражала жуткая тишина. В горах отсутствие храпа товарищей по казарме переносилось не в пример легче, ночь все равно полна звуков и шорохов: где-то в гольцах свистит ветер, то каменная мышь проскочит, спасаясь от ночной охотницы-совы, то камешек запрыгает по склону. А тут — вообще ничего! Проворочавшись с полчаса и начерпав снега в капюшон, Шара рывком села, вытащила кисет и принялась набивать трубку. Курение не только успокаивало, табачный дым всегда помогал ей лучше думать, поразмыслить же и вправду было над чем. О том, как на заставе восприняли ее наглое дезертирство, Шара решила побеседовать с собственной совестью как-нибудь в другой раз. Пока же куда больше ее заботил вопрос странного дара, по непонятным причинам доставшегося скромной кундузской девице, дочери Йарвхи-травницы. В том, что это дар, а не проклятие, как она привыкла считать, девушка окончательно уверилась после разговора с Шагратом. Оставалось только понять — почему из всех иртха духи выбрали именно ее, бледнокожую полукровку… стоп! А может быть, в этом вся соль? Неизвестно еще, какими силами повелевают йерри, вдруг у них такое — в порядке вещей? М-м, а знание языка тоже передается по наследству? Чушь полнейшая… Да и потом: видения содержали очень много таких событий, свидетелем которых ее отец быть ну никак не мог, потому что… Потому что был рожден много позже! Ладони от волнения стали влажными, в висках стучало: Шара чувствовала, что пока рассуждает верно. Так… продолжим…

Мерзкий дядюшкин табак драл легкие не хуже вулканической гари Роковой горы, и лучница мучительно закашлялась. Итак, кхе… отец… Она вновь сосредоточилась на образе зеленоглазого йерри с серьгой в форме летящего дракона и попыталась проследить линию его жизни от момента гибели до появления на свет. Немного это напоминало паутину или карту местности, где важные точки соединены меж собою линиями тропок. Одной из таких точек был сам Амрод… имя всплыло само и без труда. Воображаемый палец пополз вдоль линии вверх: так, вот его семья… вернее, родители[45]. Надо же! Оказывается, этот Амрод — не столь древнее существо, как мнилось, на момент истории на перевале Пишумуру-Гамзур он был немногим старше семи сотен лет. По сравнению с тысячелетиями своих бессмертных сородичей — сущий мальчишка. Так что свидетелем многих событий истории Сумрачных земель быть никак не мог; между тем, иные видения восходят чуть ли не к Предначальной эпохе и выглядят так, будто… Еще любопытная деталь: порой происходящее много лет назад представало перед взором Шары так, как если бы это видел иртха, а не йерри — взять, к примеру, безвестного охотника, ставшего свидетелем гибели обиталища Мелх-хара. Неужели ночной народ также обладает способностью передавать память через поколения?

Зачерпнув горстью снег, лучница отерла лицо. Уф, как замечательно, что его здесь так много! В Унсухуштане зимы ветреные, но бесснежные… к сожалению, снег ведь — та же вода, так откуда взяться влаге над бескрайними солончаками и каменными пустынями? То-то… а вода — это жизнь. Памятуя об этой немудреной истине, Шара нагребла еще снега почище и принялась жевать. Отлично! Надо будет во фляжку натолкать еще…

От ледяного умывания посвежело. Сделав еще пару затяжек, девушка вновь вернулась к попыткам раскопать предысторию виденного в странных снах наяву. На этот раз она представила себе золотоволосую женщину-йерри, ту самую, что смотрела в зеркало чаши, намереваясь узнать побольше об обитательнице Золотого леса. Но тут новоявленную кхургуб’у-уллаг’ай постигло жестокое разочарование: будто встал на пути взгляда непроницаемый барьер. Проследить за судьбой этой женщины подобно тому, как это удалось девушке с отцом, оказалось делом совершенно невозможным. Единственным, что выяснила Шара, было то, что прекрасная хозяйка зачарованного леса, в отличие от прочих героев ее видений, до сего дня жива и здорова. Мертвые и павшие становятся частью прошлого, тогда как живые принадлежат настоящему… хм… Может, дело в этом? Решив не распыляться по пустякам, лучница тряхнула головой и снова вернулась к образу отца и линиям кровных уз. Перебирая предков Амрода, девушка почти сразу же обнаружила там ту самую золотоволосую особу, а заодно, для полного счастья, еще и… Наркунгура. Ого! Как оказалось, приснопамятный Наркунгур, Кровь-заката-на-плечи, на самом деле звался Феанаро и приходился светловолосой йерри родным дядькой… Владычица Золотого леса же, в свою очередь, являлась прапрабабкой Амрода, того самого парнишки-йерри, что так неудачно забрел однажды в Мордор и подарил жизнь одной шибко умной девице, что сидит сейчас посреди вонючих болот в сотне лиг от родного очага, жрет снег, курит трубку и думает обо всякой ерунде… Пхут! Шара досадливо сплюнула, и одним ударом выбила погасшую трубку о колено. Пхут! А это еще что за светящаяся точка? Неужели уголек на сапог уронила? После нескольких неудачных попыток затоптать яркую точку, до девушки дошло, что это никак не может быть уголь из трубки. Хотя бы потому, что… огонек сиял ровным призрачно-голубым светом. Медленно, будто во сне, она подняла глаза: белые сугробы. Черные полыньи, до краев наполненные ледяной мертвой водой. И над каждой из них — матово мерцал точь-в-точь такой же голубой огонек… Шара подскочила как ужаленная, да так и застыла.

Огоньки не двигались. Были их сотни, если не тысячи, и мерцающий свет их напоминал пламя крошечных холодных свечек, вот только не из-за ветра. Неровная голубая аура будто пульсировала в такт биению чьего-то сердца. Очень медленно девушка выдохнула и разжала ладонь на эфесе наполовину вытащенного из ножен храга. Столь же медленно сделала шаг вперед…

От огоньков рябило в глазах, они были повсюду, в том числе и на том месте, где только что стояла лучница. Иные висели над черной водой, свет других, будто вмерзших в лед, с трудом пробивался сквозь толщу. Носок армейского сапога пару раз неуверенно ковырнул светящийся снег, но безрезультатно. И тогда, сама не до конца понимая, чего желает добиться, девушка опустилась на колени возле ближайшей полыньи и осторожно заглянула в черную, подсвеченную болотными огоньками, гладь водного окна.

Лица… Мертвые глазницы, ужасные раны. Пробитые доспехи, иссеченные щиты и сломанные клинки. Губы, навек застывшие в последнем крике боли или предсмертного проклятия. Все они были здесь: йерри, сухну, иртха… сотни, если не тысячи. Вот она — память о великой битве, в которой немногим посчастливилось уцелеть. Как знать — не лежит ли в этой общей могиле кто-то из предков маленькой орчихи из клана Желтой Совы? Стоило Шаре закрыть глаза, как чужие воспоминания хлынули плотным потоком подобно тому, как снежная лавина в горах обрушивается на одинокого путника.

Молния светлого высверка встречена широким лезвием й’танга. Добрая сталь… отбит выпад, и й’танг, стремительно описав нижнюю дугу, надвое разрубает поперек мерзкую бледнокожую тварь. На фоне серебристого доспеха алая волна кажется удивительно яркой. Падающее тело, теплые брызги на лице… язык непроизвольно облизывает губы, с наслаждением ощущая солоноватый вкус. Да, брат, именно так! Сегодня мы напьемся крови наших врагов! Со спины летит воин с темном плаще, занося для удара тяжелый двуруч, но это нестрашно: близнецы Раглук и Рагхур стоят спина к спине, их не двое, сейчас они — единое целое, четверорукое существо. Равны, да не во всем: двадцать три сухну убил Рагхур, восемнадцать Раглук. Сравнять счет… Удар двуручника страшен: окованный сталью деревянный щит Рагхура разлетается вдребезги, и гондорский клинок рассекает колено. Падающий с перерубленной ногой иртха успевает из последних сил взмахнуть й’тангом в тот самый момент, когда перешагнувший через тело поверженного врага сухну заносит меч для следующего удара. Есть! Внутренняя сторона бедра не защищена доспехом, зачем? От человеческого вопля уши готовы лопнуть, слишком близко. Встать… только бы встать… Но Раглук уже и сам догадался: почти не глядя, он сносит с плеч раненого сухну голову, увенчанную крылатым шлемом. Крик обрывается булькающим звуком — это кровь хлещет из перерубленных жил, обезглавленное тело тяжко валится, погребая под собой Рагхура. Как неудачно… край поножей впивается точно в рану. Он еще успевает взвыть от боли, когда похожий на йерри невысокий воин в изукрашенном нагруднике походя, брезгливо пригвождает тело к земле, а после, перехватив обеими руками эфес своего светлого клинка, обрушивает удар на оставшегося из близнецов. Тот отскакивает в сторону… но лишь для того, чтобы получить в гуще битвы в незащищенный бок. Треск сломанных ребер, что-то густое и теплое пропитывает рубаху. Закусив губу и стараясь не обращать внимания на боль, Раглук отбивает чей-то клинок. Брата больше нет в живых, и некому прикрыть спину… а как хочется добраться до того йерри! Это… наша земля, брат! Это земля наших предков, слышишь?! Й’танг подобен смертоносному вихрю, в нем последние силы, последняя ненависть… больше нет и не будет. Нестерпимо горящий клинок воина в узорчатом нагруднике поспешно отражает выпад, но сила иртха столь велика, что эльф невольно отступает назад. Бежишь, тварь? Верно, давай! Вон… с нашей земли, Наркунгурово племя! Раглук делает еще один очень долгий шаг, но сил для нового замаха уже нет, и ясно — отчего: рвущая боль между лопаток возникает в самый неподходящий момент, иртха с недоумением опускает глаза и видит торчащее из собственной груди окровавленное острие вражьего меча. Кровь темная, совсем не такая как у сухну… Прости, брат, не успел… твоего убийцу… Сознание гаснет, уже мертвое тело по инерции еще продолжает движение, но падает, так и не выпустив эфеса из сведенной ладони. Капли темной крови стремительными ручейками скользят по ясной стали, срываясь, беззвучно падают на истоптанную землю…

…Он опоздал всего лишь на какое-то жалкое мгновение. Подобно самому государю Гил-Гэладу, Элронд не мог, не умел, сложа руки наблюдать за тем, как кривые орочьи ятаганы разят его лучших друзей. Может быть, именно поэтому из него так и не получился хороший полководец… неважно. Когда какой-то орк смертельно ранил Элладана, его верного товарища, взор полуэльфа словно захлестнула пелена темной ярости. Как безумный, врубился он в самую гущу врагов и верный клинок его, испивший в прежние времена немало крови тварей Моргота, прокладывал своему хозяину дорогу: так яростный водный поток, вырвавшись на свободу, смывает на своем пути камни, нечистоты и грязь. Вот какой-то из воинов князя людей, Элендила, зарубил одного из орков прямо возле тела Элладана. Успеть… кажется, он еще жив. Держись, друг! Полуэльф, не глядя, добил полуживого врага, погребенного под телом человека в лиловом плаще, и, перехватив меч на манер двуручника, бросился на второго врага. Орк шарахнулся в сторону, но тотчас же напоролся на клинок Глорфинделя. Со злобным рычанием Морготово отродье прыгнуло вперед, занося кривой меч, и эльфийская сталь застонала от мощи удара. Скользя в кровавой каше, Элронд отступил назад, и в этот миг Глорфиндель довершил начатое, пронзив орка мечом насквозь. Проклиная все на свете, полуэльф склонился было над умирающим Элладаном, но тут откуда ни возьмись выскочили еще восемь здоровенных и косоглазых тварей и им с Элладаном стало не до проявлений скорби. Мысленно поклявшись себе назвать в честь погибшего товарища собственного сына, полуэльф бросился в битву с удвоенной яростью. Орки падали, но место их тотчас же занимали другие, и казалось, что рати Саурона не просто огромны, но неуязвимы. Косоглазые и мерзостные клыкастые хари: зеленые, серые, коричневые — кружились в безумной круговерти, перемежаемой лишь высверками стали, глаза заливал едкий пот.

— Элендил! — раздался крик. — Где Элендил?

Полуэльф узнал голос, он принадлежал сыну предводителя людей, Исилдуру. И будто в подтверждение зов повторился:

— Отец!

Утомленный нескончаемой схваткой Элронд, разумеется, не мог заметить, как невдалеке один на один сошлись двое: Эдайн средних лет в крылатом шлеме наступал на высокую фигуру, с головы до ног закованную в черные, устрашающего вида латы. Ногродский клинок в руках человека казался облит яростным голубым пламенем, высекая искры всякий раз, когда светлое его лезвие встречалось с вороненой сталью меча противника. И был этим противником, разумеется, не орк…

Время для них остановилось, только здесь и сейчас решался исход битвы Союза Эльфов и Людей, то была схватка, в которой ради победы стоило пожертвовать всем. Надежды, разумеется, почти не существовало: даже отсюда было ясно, насколько могуч Враг. Но князь людей просто не думал об этом, для него противник по-прежнему оставался живым существом из плоти и крови, и никак не мог понять, отчего тот не чувствует усталости. Сияющий Нарсил все медленнее двигался в слабеющих руках, удары теряли силу и скорость, и тем страшнее выглядел на фоне измотанного человека несокрушимый железный остов Черного Властелина. Исилдур, наконец, в общей неразберихе нашел взглядом отца и бросился на помощь: нет и быть не может никаких честных поединков с лживым прихвостнем Моргота! Он опоздал совсем чуть-чуть: приняв на себя очередной удар темного Сауронова меча, лезвие Нарсила с горестным звоном преломилось на две ладони выше гарды, а вражий клинок, не встречая боле преград на своем пути, вошел в щель меж пластин княжеского доспеха. Угасший обломок Нарсила выскользнув из мертвой ладони, вонзился в истоптанную землю как падающая звезда. Подоспевший Исилдур успел подхватить тело отца прежде, чем оно успело упасть, бережно опустил наземь, а после, схватив в левую руку вместо щита обломок Нарсила, яростно кинулся на Врага. И вновь сталь зазвенела о сталь, вновь закружили по ровной площадке непримиримые враги, однако странное дело: теперь Черный Властелин лишь защищался, предпочитая уклоняться от выпадов. А когда он все же решился на атаку, нанеся косой удар слева, то сын Элендила поймал крестовиной темное лезвие, а обломком Нарсила полоснул по сочленениям вороненой перчатки. Рана явно была пустяковой, да человеку и не удалось бы причинить никакого серьезного вреда древней силе, но произошло невероятное: Черный Властелин отступил на шаг, а потом тело его охватило мертвенное зеленоватое пламя. Оно било из щелей доспеха, из прорезей шлема, из пылающих злобой глаз. Перекрывая шум и лязг битвы, небеса разорвал полный предсмертной тоски жуткий вой. Видевшие это орки в страхе бросали оружие и падали наземь, а силуэт их хозяина и повелителя меж тем стремительно таял, истончаясь, и вскоре исчез совсем: на том месте, где высился мрачный остов, остался лишь пустой доспех, да отсеченный Исилдуром мизинный палец.

— Враг повержен! — несмело грянуло со всех сторон, кто-то заорал: «Слава Исилдуру!», а вскоре многоголосый победный клич огласил Бурые равнины грозным эхом горного обвала. Орки еще продолжали сопротивляться, но с исчезновением Саурона словно лопнула невидимая цепь чужой воли, что удерживала в своих рабах ярость и боевой дух. Теснимые повсюду объединенным войском Сил Света, твари ночи бежали назад, в свое черное логово Мордор. Это была победа…

Элронд приблизился к Исилдуру. Победитель Черного Властелина стоял на коленях возле места недавней схватки, у ног его лежал брошенный меч и обломок отцовского Нарсила. Полуэльф окликнул друга по имени, но сын предводителя людей оставался глух и недвижим, будто каменное изваяние, лишь пальцы без устали вертели некий окровавленный предмет, отливающий тусклым золотом. Ободок желтого металла притягивал взор…не оторваться…

Шара открыла глаза. Перед ней по-прежнему чернело оконце болотной воды в обрамлении насквозь промерзшей ноябрьской глины. Ныли затекшие колени, кисти рук посерели от холода — похоже, лучница просидела так очень долго. С трудом поднявшись и стараясь не замечать противных «иголочек» в ногах, девушка медленно побрела по тропе, озаряемой сиянием призрачных голубых огоньков, словно бы искала что-то, ведомое ей одной. У третьей по счету темной заводи она остановилась как вкопанная и долго смотрела в черную глубину Мертвецких болот, чье дно сейчас представляло собой поле давней великой битвы. Возле остова в ржавых латах и обрывках фиолетового плаща зоркий глаз стрелка без труда различил останки двух иртха. Кожа истлела от времени, но отчего-то не полностью, и на правой щеке одного из них еще виднелась родовая татуировка клана Желтой Совы… А еще чуть поодаль отыскалось и тело эльфа в серебристой кольчуге, рассеченной пониже груди ударом й’танга. Добавить было нечего. Постояв несколько минут над проталиной, словно над погребальным костром, Шара развернулась и зашагала к тому месту, где лежали ее вещи. Не глядя, запустив руку в нутро вещмешка, она нащупала небольшую жестяную флягу, вдвое меньшую, чем притороченная к поясу. Стукнув второпях зубами о горлышко, вытащила пробку и сделала один большой глоток. Оригхаш обжег горло, на глаза навернулись слезы. Морщась от неприятного ощущения, лучница пожевала снег. Хлебнула еще. Снова заела снегом, давясь и кашляя от холода. После чего закупорила флягу и, неаккуратно затолкав ее обратно в вещмешок, подтянула к себе колчан с анхуром, и, завернувшись с головой в лархан, заснула мертвым сном.

Проснулась Шара достаточно поздно. День выдался по-осеннему ясным, и, как следствие, холодным. Яркий солнечный луч нащупал в бескрайних просторах заснеженных болот свернувшуюся калачиком путницу, взбежал по плечам и голове, и, словно бы дразнясь, пощекотал кончик вздернутого носа. Орчиха немедленно чихнула и отбросила капюшон лархана. В первое мгновение яркий свет заставил ее зажмуриться, рука сама потянулась за нарт-харумой, но предосторожность оказалась излишней: удивительные глаза девушки мгновенно приспосабливались к любому освещению. Умываться снегом тоже оказалось приятно: остатки сна сразу же бежали прочь, во всем теле появлялась бодрость. От души набив флягу снегом, как и намеревалась накануне, девушка привесила кожаный сосуд к поясу: несмотря на всю пробудившуюся память, выросшей в Мордоре лучнице с трудом давалась мысль о том, что по эту сторону гор вода — вовсе не драгоценность, а совершенно обычное дело. Сборы много времени не заняли: убрать на место оставшуюся после завтрака половину пайка да заново утянуть разворошенный и помятый за ночь вещмешок — вот и все. Можно было двигаться дальше, но Шара решила напоследок воспользоваться незамерзающей гладью водного оконца — смотреться в зеркало девчонке-стрелку доводилось очень и очень нечасто, а тут — такая возможность! Памятуя о вчерашнем, девушка опасливо заглянула в полынью.

От ночного морока не осталось и следа, теперь болотная вода была непроглядно-черной, а на месте мертвых ликов отражалась лишь бледная остроухая физиономия с раскосыми глазами и маленьким подбородком, к тому же вполне живая. По сторонам физиономию окаймляли черные космы свесившихся наперед волос, снизу — глухой ворот форменной куртки, сверху — полоса нарт-харумы, которая, ко всему прочему не давала волосам лезть в глаза… Нда-а… две пары косиц в знак принадлежности к клану Хуркулхубу и бляха на цепочке — то еще сочетание! Хм… а вот так клыков почти не видно… Шаре подумалось, что с такой осанкой и формой носа она вполне сможет сойти за смуглую и очень некрасивую женщину-сухну. Ну, разумеется, маскарад сработает лишь при условии, что никто не заметит форму ушной раковины и когти на пальцах. Впрочем, когти-то как раз светлые… так что ничего страшного. Теперь, за пределами Страны Восходящего Солнца такая внешность может оказать своей хозяйке неоценимую услугу, поскольку орков здесь ненавидят и боятся, а на заблудившуюся человеческую девицу с заплечной сумой никто не станет обращать внимания. Ну, в самом деле: мало ли в городах и весях Средиземья страшных девок? Однако пора выбираться отсюда, и желательно побыстрее — ночевать в сердце Мертвецких болот еще раз у девушки не было никакого желания, этак никакого оригхаша не напасешься! Она и так узнала здесь все, что могла, теперь время обдумать все это как следует. Шара подхватила вещмешок, забросила за спину колчан с притороченным анхуром и зашагала строго на север.

Думалось в пути и вправду неплохо, поскольку холод под увесистым вещмешком не чувствовался, да и видения не посещали. Шара вообще давно подметила, что самые мудрые выводы рождаются в голове именно на ходу. Тем лучше. Ледяная корка тонко похрустывала под сапогами, вещмешок грел спину, свежесть морозного воздуха покалывала легкие, выгоняя из них остатки вулканической гари. Надо же — за горами даже воздух другой совсем, должно быть, из-за деревьев. Самые густые и обширные леса произрастают на правом берегу Бурзугая, или, Андуина, как называют его здесь, однако и к востоку от Великой реки, за Бурыми равнинами часто встречаются заросли ивняка и можжевельника, дикой малины, и даже небольшие березовые рощицы. Да и Итилиэн, собственно, одна сплошная роща… Так рассуждала лучница, а между тем, стоило пересечь границу Унсухуштана, как голову отпустило странное давящее чувство неведомой и чуждой разуму силы. Это присутствие сопровождало каждого жителя Страны Восходящего Солнца с самых первых дней жизни, оно не было ни болезненным, ни пугающим, но обладало удивительной навязчивостью, как если бы чей-то пытливый, проницательный взор неотступно сверлил затылок. Впервые на эту странность Шара обратила внимание, когда покидала Минас Моргул в составе южной разведгруппы. С чем было связано таинственное явление, Шара не знала, но почему-то все более крепла уверенность в сходстве всевидящего взора с… силой Назгулов, Зрачков Всевидящего Ока. Только намного мощнее.

Харт’ан Гортхар… Гортхар-сама. Привычное с детства звучание Высочайшего имени отца Ночного народа, того, кого за глаза называют просто «Сама»[46] обрело новый смысл. От странного созвучия лучница поежилась, ей никогда прежде не приходило в голову такое прочтение имени главы Унсухуштана. Суровый, но справедливый государь, мудрый покровитель иртха и основатель Страны Восходящего Солнца вдруг обратился в сосредоточие древней пугающей мощи разрушения, перед которой все живое в страхе падает ниц, и даже ужасные мертвые Назгулы — не более чем жалкие и несовершенные подобия, пародия на их великого Хозяина… зрачки недреманных очей, чье могущество не составляет и сотой доли от… Мысль была почти панической, как всякий плод чрезмерных дум, но… отчего же имя народного заступника уже давно произносят шепотом и с оглядкой? Отчего сделались столь туманны предсказания кхургуб у уллаг’ай? И куда же на самом деле девались те несчастные, что своими крамольными речами так или иначе выражали несогласие высшей мудрости, доброты и покровительства? Сразу же вспомнился Рагдуф. Что сталось с ним? Удалось ли ему сберечь на допросах тайну поддельных карт, а если да, то где теперь искать этого простого героя? В сырой подземной темнице? В ядовитых рудниках Музгара, или, быть может, уже на Поляне Предков? Ляжет ли когда-нибудь шарух с его темени в угли родного очага… И что же, наконец, за сила — этот Харт’ан Гортхар? Беззаветный радетель о светлом будущем Ночного народа или мрачный завоеватель, вбивший себе в голову, что весь мир должен принадлежать только ему? Если продолжать двигаться в том же направлении, то становится понятным, отчего он запретил даже само упоминание имени Крылатого. По рассказам все того же Рагдуфа поклоняющиеся Духу Севера допускают кровопролитие лишь на охоте или в целях защиты собственной жизни: с такими убеждениями много не навоюешь, плохие воины. Зачем они только Харт’ану понадобились? И стоило ей лишь помянуть Рагдуфа, как в памяти, совершенно ни к месту, всплыла одна скользкая фразочка из разговора в моргульском карцере… настолько скользкая и противная, что тогда лучница предпочла пропустить ее мимо ушей. «Он бросил вашу армию в битве на Бурых равнинах. Он попросту исчез с поля боя…» — едко просочился в мозгу голос та’ай-хирг-кхана. Пхут-тха… а ведь он знал! Все-то он знал, сын забытого народа… и небо рухнуло на плечи, придавив свинцовой тяжестью. Послышался отчетливый треск: это привычные взгляды и ценности разлетались в мелкую крошку. Отрубленный палец… мертвенное сияние и осыпающийся наземь пустой доспех. Растерянное войско, лишенное своего символа, своего знамени… лишенное надежды и желания побеждать, поскольку мертв Гортхар-сама. Помилуйте, да неужели бессмертное существо способно погибнуть из-за какого-то пальца: такая рана неопасна даже для сухну, стоит ли говорить о телесном воплощении древней силы? Память кого-то из далеких предков подсказывала Шаре, что Ему доводилось получать увечья посерьезнее этого, однако всякий раз он поднимался, вновь и вновь воскресая из пепла, с каждым разом делаясь все сильнее, мудрее и опаснее. Там, в последней битве, против союзных войск Людей и Эльфов, у ночного народа были все шансы на победу: если честно, вообще непонятно, как можно проиграть почти с десятикратным численным преимуществом измотанной армии союзников? Но тут в самый неподходящий момент великий Харт’ан Гортхар бесследно растворился в воздухе и из-за чего? Потому что какой-то несчастный полуживой сухну чудом ухитрился задеть лучшего воина всех времен и народов? Бред… и еще: интересно, почему видение так неожиданно оборвалось в тот самый миг, когда ее предок Элронд Полуэльф приблизился к победителю Черного Властелина — князю людей Исилдуру? Что произошло после? Здесь внезапно пробудившаяся память предков оказывалась бессильна: Шара не могла увидеть, как подбирали раненых и хоронили погибших… как возвращались домой немногочисленные победители… не слышала славословий и баллад в честь героев, повергших во прах древнее Зло. Где сейчас все те, кто уцелел в битве Последнего Союза? С Исилдуром и остальными Смертными все понятно — их уже попросту нет на свете, но Элронд? Что за странная сила отделяет память от крови, не давая увидеть лица сородича точь-в-точь так же, как в случае с Владычицей Золотого Леса… а между тем, это единственные во всем Средиземье ее предки, что смогли бы пролить свет истины на некоторые события тех времен. Странно… очень странно. И чем больше возникало подобных «почему?», тем больше крепла уверенность лучницы в том, что выбор третьего из предложенных дядькой Шагратом вариантов был единственно верным, потому как дался удивительно легко и почти что без колебаний.