Тверской баскак. Том Пятый

Часть 2 Глава 3

Апрель — Начало июня 1258 года

Иду вдоль строя пленных и всматриваюсь в бледные, понурившиеся лица.

«Что, немчура, пригорюнились⁈ — Довольно хмыкаю про себя. — Будете знать в следующий раз с кем связываться!»

Среди пленных я ищу тех, кто может мне пригодиться, чью голову можно с выгодой использовать для продвижения своих интересов. Здесь стоит несколько сотен, в основном тевтоны, угодившие в окружение, но есть и остальные. Много раненых, и по большей части пехота, дорогих рыцарских доспехов немного.

Дабы не усложнять себе процесс поиска, останавливаюсь посредине и громко объявляю по-немецки.

— Братьям-рыцарям, дворянам, командирам отрядов выйти вперед!

Мой немецкий оживляет лица пленных искренним удивлением, и под поднявшийся шорох из строя выходят человек десять.

Подхожу к первому из них и задаю короткий вопрос.

— Кто⁈

Верзила с грубым лошадиным лицом опускает взгляд, но отвечает.

— Брат-рыцарь, Отто фон Дибер!

Молча прохожу мимо к следующему. Простой орденский брат-рыцарь мне не интересен, и я бурчу про себя.

«Мелковато, мне нужна рыба покрупнее!»

Иду мимо второго, третьего, и останавливаюсь перед низкорослым квадратным мужчиной с одутловатым, нездоровым лицом. Некогда дорогой хауберк с койфом порван в нескольких местах и заляпан кровью, вся левая сторона лица залита багровым кровоподтеком. Видно, что мужик бился отчаянно.

Тот же вопрос заставляет его гордо вскинуть голову.

— Брат Генрих Штанге, комтур Хритсбурга и ландмейстер Пруссии.

Мысленно поздравляю себя с уловом и довольно улыбаюсь.

«Вот ты-то брат Штанге мне и нужен!»

Мой волшебный дар подсказывает мне, что Штанге скорее всего прозвище, ибо на нынешнем рыцарском сленге, это слово означает рыцарское копье!

Поворачиваюсь к Калиде все еще держа на губах довольную улыбку.

— Этого поместите отдельно, и лекарям скажи, что как с нашими закончат, пусть немчурой займутся, и этим, — тыкаю пальцем в крепыша, — в первую очередь.

Сказав, поднимаю взгляд и окидываю поле боя прищуренным взглядом. Весь склон холма завален трупами, и особенно густо тела лежат там, где стояли передовые бригадные шеренги. Там бойцы уже выносят тяжелораненых, тех кто не смог сам добраться до двух больших санитарных палаток.

В одной оперирует Млад Белый, выросший из воспитанников Иргиль в полноценного лекаря, а в другой уже его ученики. Все, что они могут, на сегодняшний день, это обработать рану спиртом, удалить инородные предметы и зашить. Немного, но и немало, поскольку не меньше половины раненых раньше умирало от потери крови и сепсиса.

Над этими палатками стоит тягостная аура человеческого страдания и боли, перемешанная с тошнотворным запахом крови. Стоны раненых, крики бойцов с операционных столов, которых, по сути, режут на живую еще больше усиливают гнетущую тяжелую атмосферу.

Сейчас туда соваться не следует. Млад знает свое непростое ремесло и сделает все, что возможно и без моего вмешательства. Если честно, то и особого желания увидеть человеческие внутренности или посмотреть в переполненные мукой глаза, у меня нет. Поэтому, оставив пленных, быстрым шагом прохожу мимо операционных палаток и направляюсь к своему шатру.

На ходу пытаюсь выстроить четкое понимание, как сегодняшняя победа отразиться на дальнейших моих действиях.

«Тевтонский ландмейстер — это неплохо, — прикидываю про себя, — чин немалый, и Орден за него точно вступится, но что мне с этого. Тевтонцам нечего мне предложить, кроме денег, а на сегодня золото — это не тот аргумент, что меня интересует!»

В мои размышления вклинивается голос Калиды.

— Кажись, Соболь возвращается!

Поднимаю взгляд и вижу отряд конных стрелков, идущий ходкой рысью в сторону лагеря. Напрягаю зрение и пытаюсь разглядеть всадников. Различаю, что один из них связан и в голове вспыхивает радостная мысль.

«Неужто Ванька взял графа⁈»

Такой вариант был бы верхом удачи. Маркграф земли Бранденбург Иоганн I был одним из семи германских курфюрстов, избирающих императора Священной Римской империи. На данный момент на моей стороне было два из семи. Один — это герцог Баварии Людвиг Суровый, а второй — король Богемии Пржемысл Отакар. И если с первым мне пришлось изрядно повозиться, то второй свалился мне в руки, буквально воскреснув из мертвых.

После битвы у замка Кениггрец был слух, что Отакар получил смертельную рану и умер, но я не поверил. Зная, что в реальной истории королю суждено погибнуть совсем в другой битве и лишь двадцать лет спустя, я подумал — судьба так просто своих позиций не сдает. Калида серьезно поспрашивал королевских вельмож, захваченных в Праге, и вскоре выяснилось, что Отакар жив. В тяжелом состоянии он был доставлен в замок Оломоуц, что на границе с Венгрией, где на тот момент и находился. Туда был отправлен Соболь с сотней стрелков, лекарем Младом Белым, и моим предложением. Этот Оломоуц был замком лишь по названию, а так, скорее, слегка укрепленным поместьем. Да и оборонять его, по большому счету, было некому, так что взяли его без труда. Там же Соболь поставил раненого короля перед нехитрым выбором, либо быть удавленным в постели, либо пойти на сделку с весьма выгодными для него условиями. Он присягает на верность Великому хану и юному королю Германии Конрадину, а взамен получает обратно свою корону и все земли за исключением Австрии. Для человека, стоящего на краю могилы, условия, прямо скажем, сказочные, и не удивительно, что Отакар согласился. Правда тут был один нюанс. Бурундай о сей сделке ничего не знал, и обещания мои были абсолютно неправомочны, но все это были будущие проблемы самого Отакара. Главное, что я получил письменно заверенную присягу короля на верность Великому хану и признание сюзереном юного Конрадина. Первая бумага нужна мне для Бурундая, а вторая для будущего съезда германских курфюрстов, куда Богемкий король, к сожалению, не сможет прибыть по состоянию здоровья. Прокатит или нет подобная комбинация покажет время, но пока я считаю, что два из семи выборщиков у меня в кармане.

Пока я размышлял, мы уже подошли к моему шатру, куда вскорости подъехал и отряд Соболя.

Бросив поводья стремянному, Ванька сразу подбежал ко мне.

— Прости, господин консул, моя вина! Не догнали германца! Вот этот, — он мотнул головой в сторону сидящего в седле пленника, — сунулся под ноги! Помешал, падлюка!

Разом помрачнев, я все же стараюсь не показать своего расстройства.

— Не тараторь! Давай спокойно и по порядку!

Бросая злобные взгляды на пленника, Ванька начинает рассказывать.

— Как врезались в германцев, так я сразу стал пробиваться к тому, что с пером. Он дожидаться меня не стал, а погнал коня прочь. С ним еще с полсотни! Я кликнул сотню Трофима и за ними! У нас лошадки свежие, а немчура своих уже загоняла изрядно, да и тяжелее они. В общем стали нагонять… А тут этот, — он стрельнул еще одной злой молнией в пленника, — развернулся и со всей полусотней нам наперерез. Пока рубились, тот с перьями ушел! Догонять толку не было!

Мрачные морщины на лбу Соболя вдруг растаяли, а лицо осветилось задорной улыбкой.

— Совсем-то уж без подарка возвращаться было негоже как-то! Так велел этого отбить, — он вновь кивнул в сторону связанного, — да скрутить живьем, може сгодится тебе, а?!.

Повернувшись, он дал знак своим, и те, не особо церемонясь, стащили с седла и бросили к моим ногам пленника. Тот попытался было подняться, но удар ногой вновь опрокинул его на землю.

Один из стрелков склонился над ним и прорычал.

— Куды, паскуда! Лежи смирно, коли жизнь дорога!

Киваю парням.

— Поднимите его!

Подхватив под руки, стрелки подняли пленника, и я зыркнул на Соболя.

— Ну что ж, давай взглянем на твой подарок!

Вместе с ним осматриваю стоящего передо мной германца. Длинная дорогая кольчуга пробита в двух местах, все лицо в грязи, перемешанной с кровью.

На мой вопросительный взгляд Ванька поясняет.

— Арбалетным болтом без наконечника пришлось в упор в шлем засадить, а то живым бы не взять было. — Он растянул рот в довольной усмешке. — А так с коня брык, и вяжи его тепленьким!

Броня на рыцаре дорогая, и видно, что мужик не из простых. Спрашиваю его так же коротко, как и остальных.

— Кто таков⁈

С заляпанного грязью лица в меня зыркнули яркие глаза.

— Я, Оттон дер Фромме из рода Асканиев!

«Ишь ты, шишка видать! — Саркастически хмыкаю про себя, и тут меня вдруг цепляет. — Из рода Асканиев⁈»

Этот княжеский род не из простых! Тут, в Германии, в какого графа или герцога ни плюнь обязательно попадешь в род Асканиев. Даже наша императрица Екатерина II, и та была из этого рода.

Меня в первую очередь интересует родство моего пленника с графом Бранденбургской марки Иоганном I, о чем я его напрямую и спрашиваю.

— Кем ты приходишься маркграфу Бранденбурга?

В ответ тот вскидывает подбородок и распрямляет плечи.

— Я сам маркграф Бранденбурга!

Решаю, что меня хотят тупо развести и насмешливо переспрашиваю.

— А Иоганн I кто тогда⁈

— Мой брат!

С вызовов бросает мне пленник, и тут я начинаю кое-что вспоминать.

«Точно, Оттон Благочестивый родной брат и соправитель Иоганна I. — Выискиваю информацию в кладовых памяти. — Они мирно, по-братски, делили графский титул и земли, но вот курфюрстом Германии был все же старший Иоганн».

Еще раз окидываю взглядом маркграфа и даже вспоминаю, что погоняло Благочестивый он получил за заложенный в этом году Цистерцианский монастырь.

«Интересно, успел уже или еще только собирается⁈» — Оставляю этот вопрос без ответа, как несущественный, и уже довольно поворачиваюсь к Соболю.

Широко раскинув руки, радостно обнимаю его за плечи.

— Молодец, Ванька! Ты даже не представляешь, какую рыбищу отловил!

Разговаривал я с графом на немецком, и Соболь действительно ничего не понимает и смущенно жмется. Я же, расчувствовавшись, отстегиваю со своего пояса дорогущую дамасскую саблю и протягиваю ему.

— Держи! Жалую тебя сей саблей за службу верную!

Ванька оторопело принимает подарок и с немым обожанием проводит пальцем по отточенному острию. Я же смотрю на восторг в его глазах и напоминаю себе, что надо почаще награждать верных людей, ибо такие вложения окупаются сторицей.

Позади осталась темный проем воротной башни, и копыта кобылы цокают по булыжной мостовой. Я только что въехал в городок Шверин, и мысль, а не слишком ли я увлекся, не покидает меня. Позади всего десяток стрелков, рядом верный Калида, а вокруг тысячи переполненных ненавистью глаз. Горожане смотрят на меня, как на исчадие ада, и кажется, только крикни кто-нибудь «бей», как вся эта толпа немедленно накинется на меня.

Их можно понять, вся Саксония в огне, город переполнен беженцами, которые своими глазами увидели, что такое ордынское нашествие. Они вправе меня ненавидеть, и думаю, случись действительно такой клич, добрых бюргеров не остановит ни едущий бок о бок со мной герцог Баварии, ни покачивающийся впереди посланник герцога Саксонского барон Дитмар фон Хальслебен, ни его оруженосцы. Звериную злобу толпу пока сдерживает лишь страх и надежда! Надежда, что переговоры с этим страшным чужеземцем принесет им мир и покой.

Вдоль всей улицы от городских ворот до самой Шверинской ратуши выстроился глазеющий народ. Горожане побогаче торчат из окон и с балконов, но отовсюду меня встречает злость, ненависть и затаенный страх.

«Ну что за милые люди! — Подбадриваю себя иронией. — Дай им волю, они сожрут меня без хрена и соли!»

Если честно, то к городу я приехал не в таком малочисленном составе. Соболь с тремя сотнями стрелков остался у ворот, а в город я въехал только с десятком. Таков уговор!

Сразу же после битвы у Эбенхюгельского холма я отобрал из числа рядовых пленных рыцарей троих поцелей и отправил их к герцогу Саксонии, маркграфу Бранденбурга и к тевтонскому комтуру Мариенберга. Маркграфу я предлагал обсудить возвращение брата, тевтонам, спасение их ландмейстера, а Саксонскому герцогу Альберту судьбу его разоренного герцогства.

Я настаивал на общей встрече, хотя и понимал, что это будет выглядеть подозрительно. «Он хочет заманить нас в ловушку и прихлопнуть одним ударом!» — Подумают они все.

Подумают так, но все равно примут мои условия, ибо деваться им некуда. Отказ будет равносилен признанию в трусости, а в этом времени эта мелочь еще кое-чего да значит! Все козыря у меня на руках, и я диктую условия, но для успокоения благородных господ я пообещал, что приеду один лишь с десятком охраны. Надо сказать — это сработало!

Полтора месяца ушло на переписку и согласование места встречи. За это время я взял Берлин и свернул оттуда на северо-запад, в направлении Шверина. Абукан же за эти месяцы окончательно разорил земли Макдебурга и, так и не взяв сам город, двинулся в сторону Ганновера. Он даже пару раз присылал гонцов с требованием огненного наряда и моего немедленного выступления на соединение с ним.

Подивившись тогда наглости Батыева отпрыска — прийти ко мне на помощь он так и не сподобился — я отписался жалобой на большие потери в людях и лошадях. Мол это сильно замедляют скорость движения. К тому же указал, что идти напрямую, через разоренную им Ангальт-Саксонию, невозможно из-за отсутствия продовольствия и фуража. Потому вынужден двигаться в обход через приморские земли, так что «скоро не жди!».

В ответ получил еще одно послание, на этот раз полное гневных угроз и оскорблений. Оно меня ничуть не тронуло и не испугало. Угрозы Абукана меня интересовали мало. Что он может мне сделать⁈ Да ничего! Пожалуется Бурундаю! На что⁈ На то, что он растянул войска, что подставил под удар не только меня, но и Берке, что не пришел ни мне, ни ему на помощь…

Если спросят, я могу еще долго перечислять, но думаю, Абукан жаловаться не будет. Он будет продолжать грабить центральную Саксонию, пока там еще остается что грабить и еще находятся места, до которых он может дотянуться.

Меня такая ситуация вполне устраивала!

«Пусть Абукан развлекается, главное, чтобы не мешал! — Говорил я себе. — Пока его степные батыры висят дамокловым мечом над Саксонией и Бранденбургом, господа будут только сговорчивее!»

И вот я еду по улице германского города Шверин и думаю о том, что не слишком ли я полагаюсь на порядочность всяких там герцогов и графов.

«Да нет, — усмехаюсь я про себя, — не надо лукавить! Ни на какую порядочность ты не полагаешься, а рассчитываешь лишь на здоровый инстинкт самосохранения. Ведь все в этом городе, включая даже несмышленых детей, понимают, что с ними будет в случае моего убийства. Вон даже охрану приставили!»

Пока я развлекаю себя иронией, мы уже выехали на центральную городскую площадь. Копыта цокают по брусчатке, а мой взгляд, стрельнув вверх к вздернутому в небо соборному шпилю, скользит вдоль краснокирпичных, вжавшихся друг в друга домов и останавливается на пузатом здании ратуши.

У широкого каменного крыльца стремянные принимают поводья. Я спрыгиваю на землю и вслед за бароном неспешно поднимаюсь по ступеням. Распахиваются высокие резные двери, шуршит под ногами мрамор еще одной лестницы, и наконец, мы заходим в небольшой зал, заполненный народом.

Кроме герцога Альберта и маркграфа Иоганна, сидящих у противоположной стены, опознаю еще тевтонского посланника. Его белый плащ с характерными черными крестами трудно с чем-либо спутать. Остальной народ мне идентифицировать трудновато, тут и священники в дорогих рясах, и какие-то бюргеры в бархатных беретах. Кто они и зачем их позвали, сказать пока не возьмусь.

Не глазея по сторонам и храня на лице стопроцентную невозмутимость, шагаю через весь зал. Каменные плиты звякают под каблуками сапог, любопытно-встревоженные взгляды жгут мне затылок, а чей-то звонкий голос объявляет.

— Консул Союза городов Русских Иоанн Фрязин, и герцог Баварии Людвиг II Виттельсбах!