Тверской баскак. Том Пятый

Часть 2 Глава 10

Середина сентября 1258 года

Отложив в сторону письмо датчанина, срезаю печать с другого свитка. Раскручиваю и сразу вижу, это письмо от Куранбасы. Не спутаешь! Ровные каллиграфические строки, написанные профессиональным писцом, говорят сами за себя.

'Великому консулу Твери от верного слуги его Куранбасы. Писано в городе Луцк в середине месяца Серпеня 6766 года от сотворения мира.

Не удивляйся, господин мой, что я забрался так далеко на Волынь, но по-другому ныне никак. Баскак, Юлай-бек в Киеве, пронюхал, паскуда, о моем интересе и всюду сует мне палки в колеса. Людишек везде своих разослал, и те полон норовят скупить поперед меня, а потом мне же и продать, задрав цену до небес. Я на происки их не ведусь, так он, паразит жадный, готов пленников голодом заморить, лишь бы гроша ломаного не уступить. Потому собрал я своих, и двинули мы из Киева дальше на запад. Остановились в Луцке, ибо князя Романа ныне нет в городе, а с боярами местными я уговорился. Обещал им, что пока я в городе, они беспредела монгольского не увидят. Ибо страдает народ сильно! Степные отряды идут через город как на запад, так и на восток. В одну сторону еще голодные до добычи и потому злые, а в другую раненые да больные и тож не подарок. Я же торжище за предел города вынес, за что горожане мне земно поклонились. Всем так лучше, и я со своей торговлей для всех полезен, одним продаю фураж, одежу и оружье, а у других скупаю полон, что им в обузу, да добычу разную. Поток большой идет, и, подумав, я вскоре там же и караван-сарай поставил. Отдохнуть с дороги путникам надоть. Коням отдых дать, самим поесть-попить, а там и сыграть в кости али в шиш-беш. Опять же кумыс, вино, девки гулящие и со всего в казну твою, консул, течет ручей денежный. За те три месяца, кои я здесь, под стенами Луцка стою, тута еще один степной город из юрт вырос. Народец все больше шальной да и оружный, но порядок пока удается держать. Ибо всем выгодно, чтоб торг и постоялый двор стояли, тож и пайзца Бурундая, что ты мне передал, в том тоже немалую помощь сыграла. Желающие перья мне пощипать все ж находятся, но пока я справляюсь, ибо их единицы, и старшины монгольские беспредел не поддерживают. Понимают черти, что тоды некому будет продать лишнее и купить что требуется. Потому до сих пор и уберег господь от беды, да и я не дурак, стараюсь казной не светить, и оборону крепкую держать. Дабы каждому было ясно, легко мои денежки никому не дадутся. Ко всему купленных людишек не коплю, а с первой же оказией отсылаю вкруг Киева, через Туров и Стародуб, на Брянск, Тулу и дальше на Тверь'.

Откладываю длиннющее письмо Куранбасы, ибо уже ясно, что по большому счету у того все в порядке, а про то, как он справился с бесчисленным множеством проблем, я почитаю потом, когда будет побольше времени.

Из двух оставшихся свитков беру тот, что с полковой печатью Ерша. Второй — от Остраты из Твери, и его оставляю напоследок.

Ерш, как обычно, краток.

«Довожу до твоего сведения, господин консул, что к середине Березня я все еще под Ревелем. Зимой без огненного наряда осада шла тяжко и медленно. К тому же эсты местные подняли мятеж, и пришлось отряжать отряд обратно к Дерпту, дабы поучить неразумных порядку. Монголы тож с нами ходили, и эстов этих посекли во множестве. После того те угомонились, и дань провиантом стали нам уплачивать. Ордынцы, правда, на месяц Сечень от города отошли. Темник их, Кули, сказал, что городишка этот, Ревель, нищий и не стоит того, чтобы на ветру всю зиму жопу морозить. Я ему не указ, потому ничего не сказал. Ушел и ушел, без него справимся, ибо я помню, что ты приказывал город этот непременно взять. Где монголы ныне, точно сказать не могу. По слухам, где-то в районе Вильно али аж в Новогрудке. К счастью, вчера по последнему зимнику пришел обоз из Твери с порохом, зарядами, а самое главное с ракетами. Теперь осада пойдет бойчее. Поджарим чертовых данов, как следует! Через неделю-другую уж точно выкурю чертей этих из их каменного гнезда».

Немного разочарованно загибаю пальцы.

«Декабрь, январь, февраль, март! Это что ж, Ерш торчит под Ревелем уже четыре месяца, а город еще не взят. Плохо! — Озабоченно наморщив лоб, смотрю еще раз на дату письма. — Получается, он отправил гонца аж в середине марта, а я получил только сейчас в сентябре. С такой оперативностью каши не сваришь!»

Злюсь, но понимаю, что ничего поделать тут невозможно. Ерш командир хороший и делает что может, и даже больше! Датчане тоже вояки знатные, без пушек и ракет их из крепости не выкуришь. А с письмом вышло, скорее всего, так. Ерш отправлял гонца в Тверь, так как не знал, где я был на тот момент. В Твери, видать, шибко не суетились, не до того им было, и Острата отправил послание Ратиши только заодно со своим.

«Судя по тому, что письма пришли все вместе, — окончательно понимаю схему движения, — Острата тоже не знал, куда слать гонца, и отправил того в Киев к Куранбасе. Тот же, получив послания, подумал, что ему самому не след отставать от других, и процесс затянулся еще на то время, пока половец надиктует свое донесение. Как результат, я получил все послания разом и только сейчас!»

Пообещав устроить всем хорошую взбучку по возвращении, разворачиваю свиток из Твери и, посмотрев на дату, ворчу.

«Ну вот, все как я и думал! Писано в июле месяце!»

Острата начал, как водится, издалека и со всей боярской степенностью.

«Зима прошла без больших бед и пожаров. На зимнюю ярмарку загорелась было кузнечная слобода, но заметили вовремя и всем миром отстояли город. И хоть слобода выгорела почти вся, народ тверской с благодарностью вспоминал тебя, консул, за вышки пожарные и команды, что по первому звону колокола на пожар мчат».

Быстро пробегаю глазами уже ставшие обыденными городские проблемы и ищу новости о идущих с Европы пленниках. Вскоре нахожу и читаю.

«От Куранбасы много невольных людей идет, и всем, как ты и указывал, здесь на Твери говорится, что срок их полона десять лет, а дальше уж их воля. Захотят, так к себе на запад могут воротиться, а нет, так могут и доле на Твери остаться. Опять же, как ты и велел, всех полоняников мои люди сортируют и направляют по умениям их. Кузнецов и рудознатцев по большей части оставляют в Туле. Мастеров из Богемии, что со стеклом и глиной знакомы, всех распределяют либо на новый Божедомский стекольный заводик, что в Клину ты поставил, либо на фарфоровую Мануфактуру, что в Вышнем Волоке. Тех, кто по камню ремесло знает, в Твери за зиму много прибыло. Открыли еще один новый заводик по кирпичу и черепице на левом берегу, так что уже по весне цена на них упала значительно, и народец с кузнечной слободы, что погорел этой зимой, уже по новому закону все крыши тока черепицей глиняной покрыл. Крестьянского люда до Твери мало гонют, их по большей части Куранбаса в новых землях оставляет, что на Брянщине и Курщине. В тех, что ты у Брянского князя Романа, выморочил».

Усмехнувшись, вспоминаю, что это мое указание. Курские и южно-брянские земли как нельзя подходят под посадки сахарной свеклы и подсолнечника. Сахар и подсолнечное масло ныне в большой цене, что в Азии, что в Европе, и если Орда мне доступ к пряностям и арабскому золоту перекроет, то уж с этим товаром я все равно все рынки завоюю.

Настроение у меня было приподнялось, но чем дольше я читаю письмо Остраты, тем все больше и больше оно начинает портиться вновь.

«Как ты знаешь, нынешний год — это год очередных выборов консула Союза, и поначалу, как мы и уговаривались, я запросил их переноса из-за твоего отсутствия. Всем князьям отписал, и все ответили пониманием и уверениями, что не будут настаивать на проведении выборов. И тут, признаю, мой грех! Поверил на слово этим лживым собакам, а они развели меня, как дитя. Едва палата князей собралась по зиме, и я объявил о переносе выборов, как Глеб Ростиславич Смоленский поднялся и в отказ. Мол и что с того, что прежнего консула в Твери нет. Это выборам не помеха. Ежели его изберут, то и дальше править останется, а ежели нет, то по приезду дела передаст новоизбранному консулу, и весь тут сказ. Я аж обомлел от такого коварства. Очухался и давай совестить князей, мол нехорошо, вы все слово давали, да и Иван Фрязин за всех за вас ныне воюет. Князья меня выслушали. Кто глаза отводил, а кто и нет. В общем проголосовали, и из восемнадцати князей десять подняли руку за выборы. И Константин Полоцкий, коего ты облагодетельствовал, поднял, и Михаил Черниговский, коему ты стол отцов вернул, тож. В общем, я их всех переписал, дабы в будущем ты знал, кто из них способен тебе нож в спину воткнуть».

Вот тебе раз! Захотелось вдруг заорать вслух. А почему же ты, друг мой Острата, пишешь об этом только сейчас. Уж не сам ли ты в этом заговоре состоял⁈

С трудом сдерживаю эмоции и читаю дальше.

«Ладно! Сказал я им тогда. Ваше слово не последнее в Союзе, посмотрим, что скажет Земский собор! На зиму, как известно, собор не сбирается, и приезжают не все депутаты, а тока выборные от городов. Это оказалось, с твоей стороны Фрязин, большим недоглядом. Почти все посланники княжеских городов с рук княжих едят и в рот им смотрят, а наших новых городков немного еще. Так что с тридцати посланцев за перенос выборов проголосовали токма девять. Тверская дума, глядя на это безобразие, тож от рук отбилась и на поводу у Якуна с Луготой пошла. За малым большинством, но за выборы консула в этом году таки проголосовала. Тут винюсь перед тобой за то, что сразу не известил. Честно скажу, труса я малость спраздновал, показалось мне на миг, что все рухнуло и власть уплывает из-под носа. Испугался, что не справлюсь и подведу тебя и доверие твое высокое не смогу с честью вынести. Хотел даже сам к тебе ехать виниться и прощения просить, а потом передумал. Я это допустил, — сказал я сам себе, — мне и исправлять!»

На этой строчке я как-то враз успокоился, вдруг осознав, что тон письма больше похож на рапорт победителя, чем на вопль покаяния. Ясно же, потеряй я пост консула, так и он, Острата, наместником бы моим не усидел! А этого в письме, явно, не просматривается.

— Ладно, — Бормочу вслух, — заинтриговал ты меня боярин! Слов нет, заинтриговал!

Читаю дальше.

'Остаток зимы и всю весну я с князьями вел переписку. Не со всеми, а в первую очередь с теми, кто не такой упертый как Глеб Смоленский и кого, если не припугнуть, то купить можно. Константину Полоцкому я написал, что мол зря ты, княже, кусаешь руку дающую. Думаешь, татарва разогнала литву и Товтивил боле не опасен тебе. Зря! Монголы уйдут в степь, и литва вернется. Вот ты и спроси себя, тогда долго ли ты без поддержки Твери на столе отцовском усидишь? А ведь Тверь — это Фрязин, консул он или нет, и обид Фрязин не прощает.

Анциферу же, воеводе Василия Московского, тож напомнил, что без нашего слова Смоленская родня жены княжевой враз его сожрет и не подавится. Ведь каждый на Москве знает, что князь Василий человек робкий и мнительный, жене своей слово поперек сказать не может, и потому родни смоленской там с каждым годом все прибывает и прибывает. Воеводу они хотят своего поставить, и Анцифер у них поперек горла стоит. Он это прекрасно знает, и потому слова мои в удобренную почву упали.

Но боле всего я к выборам в Твери готовился. Понимал, коли в Твери усидим, то и весь Союз за нами будет. Во все слободские концы своих людишек разослал, дабы слух пустили, что Фрязина бояре да князья хотят смести и все хорошее, что он сделал, назад повертать. Народ тверской всполошился, ведь, право слово, при тебе жизнь на Твери сильно поменялась к лучшему. Про голод народец вообще забыл, про разруху тож, разжился, жирком оброс, а ныне, когда полон и добыча идет на Тверь потоком, так всем тока в прибыль. Опят же люди видят, за кого их консул на краю земли воюет. В общем, немного переборщили мои радетели со слухами. Народ тверской возмутился да распалился сильно, аж до волнений дошло. Несколько дворов боярских пожгли, но никого до смерти не извели, тока Якуну пришлось на время из города съехать от греха. К маю страсти поутихли, посевная началась, а в июне народ тверской собрался и всем городом избрал тебя, Иван Фрязин, консулом на следующие пять лет. Эта весть все круто поменяла. Те князья, что на поводу у Глеба Смоленского и Михаила Черниговского пошли, враз осознали, что сплоховали. Ведь не дураки чай и понимают, что в Твери вся сила. Кто на Твери консул, тот и во всем Союзе верх держит. Константин Полоцкий враз примчался и втихую поклялся, что завсегда за Фрязина стоял, а зимой что смуту поддержал, так то бес попутал и боле такого николе не будет. За ним и многие другие князья потянулись, так что в июле, когда княжья палата собралась и проголосовала, расклад вышел такой. За Ивана Фрязина прокричали семнадцать из восемнадцати членов палаты, тока Глеб Ростиславич Смоленский промолчал. Как с князьями порешали, так потом и с Земским собором все прошло гладко. Хоть многие депутаты и глядят на Тверь завидущими глазами, да за спиной зла желают, но где сила и их выгода понимают. Опять же для всего люда на Руси Тверь с именем Ивана Фрязина неразрывна, а перемен, как известно, у нас не любят. Проголосовали все депутаты за тебя, Фрязин, и даже Смоленск вопреки воле князя своего тож за тебя голос свой отдал!'

Отложив свиток, я нервно поднялся. С одной стороны, все хорошо закончилось, и можно бы вздохнуть с облегчением. Хотел выборы перенести на год, а теперь и нужды нет. Выбрали уже, правь себе дальше еще пять лет. Острата опять же показал себя достойно, не подвел, не предал, и даже сам, в одиночку, из такой непростой ситуации вырулил. Это дорогого стоит, а с другой…

«Блин! — Выругался я про себя. — Ведь пока я тут всякой ерундой занимаюсь, я мог все потерять! Все, что я двадцать лет строил, на что, можно сказать, жизнь свою положил!»

Ощущение неприятное, и, наверное, сейчас со стороны я выгляжу растерянным. Чувствую это и напускаюсь на самого себя.

«А чего ты хотел⁈ Сам же демократию эту развел! Союз городов, власть народа, и все такое прочее! Вот и кушай на здоровье, да еще спасибо скажи Острате, а то вернулся бы в Тверь никем! Как в сказке, приехал бы в свой терем, а там тебя морда наглая встречает. Кто такой⁈ А ну подь отсюда, голытьба!»

Картинка вроде бы стремная, но мне совсем не смешно.

«И что бы ты сделал⁈ Вызвал Ерша или Хансена и приказал бы навести порядок⁈ Они бы навели, тут сомнений нет!»

В том, что армия в любом конфликте встанет на мою сторону, я абсолютно уверен. Рязань, Смоленск или Берлин моим бойцам совершенно по барабану кого вразумлять. Я единственный командир и авторитет, который они признают! Я отдаю приказы, я плачу им жалование, и за меня они будут сражаться с кем угодно и когда угодно. Это моя армия, я ее можно сказать родил и выпестовал!

«И что⁈ — Вновь пытаюсь понять самого себя. — Вот поперли бы тебя со всех постов, чтобы ты сделал? Перешел бы Рубикон, как Цезарь⁈ Или смирился, и начал бы как Домициан капусту выращивать⁈»

Ответа у меня нет, но я понимаю, что он должен быть.

«Если ты по-прежнему настаиваешь на демократическом устройстве Союза городов Русских, то должен быть готов расстаться с властью в случаи поражения на выборах. Ежели нет, то нечего и в игры дурацкие играть! Объявляй себя царем и будешь править до конца жизни!»

Все это я, конечно, в сердцах! На самом деле я уже все обдумывал и не раз. Ведь я и выбрал когда-то Союз городов, как альтернативу монархии с ее бесперспективностью. Нет у меня желания, опираясь на Орду, бороться с другими князьями ради усиления собственной власти.

«Ведь в чем вся твоя затея была, — вновь накидываюсь на самого себя, — чтобы в новом государстве у имущего класса были легальные возможности бороться за власть. Чтобы не было вековой гражданской войны и чтобы аристократия не подмяла под себя города, надев ярмо на свободное купечество и ремесленников».

Враз успокоившись, я непроизвольно жестко сжал губы.

«А раз так, то не нервничай и не грузи себе лишнего! Никто тебя реальной власти не лишит! Даже если ты потеряешь пост консула, то за тобой все ж останется пожизненное место в палате князей, а еще два десятка заводов и фабрик, земля в Твери, Курске, Чернигове и на Брянщине, Военно-Сберегательный банк, место председателя Тверского торгового товарищества, да еще много всякого, чего и не перечислишь. То бишь, консул ты или нет, а все равно ты остаешься самым богатым и влиятельным человеком как в Твери, так и на всей Руси!»

Прочитав самому себе вразумляющую нотацию, полностью прихожу в себя и вдруг понимаю, что сна уже нет и в помине.

«Раз так, — бормочу, смирившись с тем, что впереди ждет бессонная ночь, — то надо писать Острате ответ. Да и про новое товарищество с немцами надо бы уведомить. А то приплывет герр Франц в Ревель, а его там Ерш ядром чугунным угостит!»

Беру перо и, отточив его ножом, макаю в чернильницу. Писать этой штуковиной крайне неудобно, это вам не шариковая ручка. Я хоть и приноровился уже за столько лет, но, пользуясь положением, предпочитаю надиктовывать Прохору, чем возиться самому. Сейчас уже ночь, и поднимать Прошку рука не поднимается, поэтому пишу сам.

После положенных приветствий и одобрения его действий на выборах чутка вставляю за несвоевременное донесение. Затем указываю уведомить меня о состоянии дел по осаде Ревеля. Ведь я до сих пор не знаю, взял Ерш город или нет. И только после этого перехожу, наконец, к сути.

«Ежели город Рнвель взят нами на щит, то по первому зимнику отправь торговый караван в Ревель и накажи возглавить его боярину… — Отставив перо, задумываюсь на секунду и все же пишу. — Малому Фрол Игнатичу».

Да, боярин не из моего ближнего круга, и прежде, чем остановиться на кандидатуре бывшего наставника князя Ярослава, я многих в уме перебрал. Боярин Малой подходил лучше всего. Пусть он мужик не простой и себе на уме, но одно можно сказать точно. Он человек чести и уж коли возьмется служить, то будет радеть о деле не за страх, а за совесть. К тому ж, у него на людей особый нюх, и обман он за версту чует, а с нашими новыми партнерами такие качества ценнее всего будут.

Прокрутив все это в голове еще раз, пишу дальше.

«С боярином пусть едет также Алтын Зуб со своими доверенными людьми и Генрих Якобсон представителем от Военно-Сберегательного банка. В Ревеле поручаю им встретиться с германцами из ганзейского города Любек, что к тому времени должны уже будут прибыть в город. С ганзейцами этими я заключил договор о создании нового торгового товарищества и свой двор поставил недалече от их города. Так что Якобсон с их банкиром пусть обсудят сумму залога, под который мы отгрузим им на корабли товар. По весне корабли ганзейские покинут Ревель и вернутся обратно в город Любек. Я хочу, чтобы боярин Малой, Алтын Зуб и Якобсон отплыли вместе с ними и проследили за продажей товара на германской земле, а Генрих также пусть откроет в нашем торговом дворе в Любеке отделение банка и организует все так, чтобы каждый, кто в этот банк занесет деньги, мог бы эту же сумму получить в Ревеле или Твери».

Закончив писать, перечитываю письмо и морщусь. Получилось длинно, не совсем четко и понятно, но как написать по-другому и доходчивей, мыслей у меня нет.

— А, черт с ним! — Выругавшись ставлю подпись и печать. — Разберутся, не маленькие! А не разберутся…

Тут я саркастически хмыкаю.

— Тогда дам волю своему царскому гневу!