Тверской баскак. Том Пятый

Часть 1 Глава 9

Ноябрь — Февраль 1257/58 годов

Второй день в замке стоит адская суета. Случай с покушением заставил герцога взглянуть на свою собственную безопасность с другой стороны. Его стража вытаскивает изо всех щелей нищих странствующих монахов и прочую братию, что пригрелась в замке с расчетом переждать здесь зимние холода. Всех без разбора теперь гонят за ворота.

Мне эта шумиха, как кость в горле, она здорово смешала мои планы. Покушение заслонило собой предшествующий ему разговор с архиепископом, и вот уже два дня я не могу получить ответ на свое предложение. Ни герцог, ни сам Лаурелий меня не принимают, ссылаясь на занятость или вообще игнорируя мои запросы.

Сейчас я стою у узкого стрельчатого оконца, затянутого полупрозрачной слюдой, и думаю о том, что если бы в моих силах была возможность вернуться назад, то я бы приложил все усилия, чтобы покушение осталось в тайне.

Слышу сзади скрип двери и голос Калиды.

— Консул, тут к тебе от герцога.

Поворачиваюсь на голос и вижу замершего в дверях друга. Он виновато отводит глаза, и это мне тоже не нравится. В том, что случилось, Калида продолжает винить только себя и места себе не находит. Корит за свое отсутствие и не отпускает меня одного ни на шаг. Пока же я в комнате, он все время торчит у двери, не доверяя ни Прохору, ни стрелкам, которых сам же дополнительно выставил в разных концах коридора. На все мои увещевания, что ничего со мной больше не случится, и попытки спровадить его спать, он отвечает, что у него свои обязательства, и перед Богом, и перед народом русским. Так что пока мы не покинем это гиблое место, он лучше сам у двери покараулит.

Зная, что если уж Калида уперся, то спорить с ним бесполезно, я махнул на него рукой — хочет, пусть делает так, как ему спокойней.

То, что кто-то пришел от герцога, означает, что дело-таки сдвинулось, и повисшая неопределенность, наконец, разрешится. В любом случае это лучше, чем бесконечное ожидание, и я жестом показываю «пусть заходит».

Чуть посторонившись, Калида пропускает в комнату человека, в котором я узнаю уже знакомого каштеляна замка. Также замечаю, что едва гость просочился в комнату, как рука моего друга легла на рукоять сабли, а его взгляд вцепился в дородную фигуру распорядителя замка.

«Мало ли что еще выкинут эти латиняне», — без слов кричит напряженная фигура Калиды, заставляя меня мысленно улыбнуться.

«Хотели бы убить, так убили бы без всяких выкрутасов! — Разумно считаю я. — Каким образом и от чьей руки я бы тут не умер, все равно герцог за все в ответе — его дом, ему и отвечать!»

Тем временем каштелян расшаркивается и приглашает меня проследовать за ним, дескать герцог приглашает. На вопрос, что случилось, тот лишь извинительно улыбается и пожимает плечами, мол их сиятельство сами вам все объяснят.

«Ну, хоть так! — Выдыхаю про себя. — Главное, дело сдвинулось!»

Выхожу вслед за каштеляном. Впереди длинный коридор, за ним узкая винтовая лестница и спуск. Второй этаж, первый…! Не останавливаясь, мы продолжаем спускаться.

«Какого черта⁈ — Вспыхивает тревожная мысль. — Зачем он ведет меня в подвал⁈»

Подходим к запертой решетчатой двери, и стража начинает греметь засовами. Пока они возятся, каштелян оборачивается и упирается взглядом в Калиду.

— Их сиятельство звали лишь посла и никого боле!

Калида отрицательно повел головой, мол это невозможно, но я успокаивающе кладу руку ему на плечо.

— Все нормально! Я уверен, ничего со мной не случится!

Калида попытался было возразить, но я повторяю уже более безапелляционно.

— Жди здесь, я скоро вернусь!

Уже не глядя на него, шагаю в темный проем распахнутой двери и иду, не оборачиваясь, вслед за стражником. За спиной слышится лязг замков, и надо сказать, это действует на нервы. Низкие давящие своды, пляшущий свет факела, и проникающее сквозь одежду ощущение подвальной сырости. Все это не добавляет настроения, особенно когда впереди полное неведение. Куда ведут, зачем⁈

Сворачиваю за угол вслед за широкой спиной стража и останавливаюсь вслед за ним перед дубовой дверью. Она не заперта, и мой провожатый распахивает ее одним рывком.

После сумрачного полумрака глаза жмурятся от яркого света. В нос бьет запах крови, человеческой мочи и пота, а в воздухе зависает почти физически ощутимая волна безграничного ужаса. Щурясь, различаю внутри силуэты людей, факелы по стенам и горящий в центре очаг.

Выдохнув, делаю шаг вперед, и теперь я уже со стопроцентной гарантией могу сказать — я в камере пыток.

'Слава богу, пытать тут, вроде бы, собираются не меня! — Глядя на висящего на дыбе человека, пытаюсь иронией снять нервный накал. — Почетное место уже занято!

Мой взгляд скользит дальше, отмечая на автомате присутствующих: герцог, архиепископ, палач…

В этот момент сидящий на табурете герцог поворачивается в мою сторону.

— А, это ты посол! Проходи, садись! — Он жестом указал на свободное стул рядом с собой. — Я приказал позвать тебя, дабы ты мог лично убедиться, что моего участия в покушении на тебя не было и быть не могло!

Сказав, он вновь повернулся к висящему на дыбе человеку.

— Итак, кто ты такой⁈ Назовись!

Тот начинает бессвязно хрипеть, и герцог дает знает палачу опустить жертву.

Под мерзкий скрип деревянных блоков подхожу к своему стулу и сажусь. Теперь мне видно лицо страдальца и обрывки рясы на нем. Его голос звучит невнятно, но я разбираю.

— Я, Руфино да Пьяченца, монах ордена Святого Франциска и верный слуга господа! Я ничего плохого не сделал, я лишь хожу по миру и несу слово Господа нашего…

Понемногу прихожу в себя и понимаю, что жертва на дыбе — это тот самый францисканец, что сбежал в ночь покушения.

«Вот видишь, — поправляю самого себя, — а ты был убежден, что никого не поймают! Получается, либо герцог действительно ничего не знал, либо он все еще продолжает какую-то свою, непонятную мне игру».

Неожиданно всхлипывания человека на дыбе прервал возглас стоящего поодаль архиепископа.

— Ордена Святого Франциска… А ведь я его знаю! — Он подскочил вплотную к пленнику и вперился тому в лицо изучающим взглядом. — Да, точно!

Лаурелий обернул довольное лицо к герцогу.

— Людвиг, этот человек был на выборах в Ахене в свите кардинала Оттавиано Убальдини.

Упоминание кардинала заставляет герцога нахмурить брови, а меня сфокусироваться на прозвучавшем имени.

«Оттавиано Убальдини! — Напрягаю извилины, и в закромах памяти всплывает-таки кое-какая информация. — Личный представитель и доверенное лицо Святого престола. Откровенный безбожник в мантии. За время его жизни сменилось несколько пап, но при всех он был эдаким специалистом по тайным спецоперациям. Можно сказать Отто Скорцени тринадцатого века».

Теперь мы все втроем вопросительно смотрим на монаха, и под этим немым давлением тот вынуждено соглашается.

— Да, я сопровождал кардинала в Ахен… — Запнувшись на этом, он попытался было остановиться, но герцог подстегнул его вопросом.

— Зачем⁈

Помолчав, монах все же ответил.

— Папа поручил кардиналу проследить за тем, чтобы на выборах короля Германии не возникло непредвиденных случайностей. Мы поддерживали кандидатуру герцога Корнуоллского.

Мне стало занятно, и я не удержался от восклицания.

— Неужто английский герцог дал взятку Святому престолу⁈

В ответ францисканец глянул на меня так, будто я совершил вопиющую бестактность, но промолчать не осмелился.

— Возможно, но я об этом ничего не знаю. Убальдини говорил, что папе в общем-то все равно, кого изберут, лишь бы не всплывало имя Гогенштауфенов.

Эта тема явно пришлась не по душе хозяину замка, и он резко сменил тему.

— Что ты делаешь в моем замке? Кто приказал тебе убить посла⁈ С какой целью⁈

— Я не…

Захлебываясь, монах начал яростно все отрицать, но герцог не стал слушать его вопли, а брезгливо скривившись, подал знак палачу.

Заскрипели деревянные блоки, натянулись веревки, и тело францисканца вновь оторвалось от земли. Лицо его искривилось в муке, но он все еще хрипит.

— Не я! Не губите невинную душу, не я это…

Монах продолжает жалобно всхлипывать, но ни на кого из присутствующих его вопли не действует. Палач деловито подхватил с жаровни раскаленные клещи и уже поднес их к волосатой груди подвешенного.

Запах горелого волоса забивает мне ноздри, вызывая животный спазм, и я прилагаю максимум усилий, чтобы сохранить на лице полнейшую невозмутимость. К счастью, ужас и горелая вонь добивают и францисканца.

Выпучив глаза на жуткие красные клещи, он орет не своим голосом.

— Не надо! Я расскажу…! Все расскажу!

Не обращая ни малейшего внимания на демонстративное раскаяние, палач вжимает раскаленное железо в грудь жертвы, и своды подземелья оглашает отчаянный вопль. Паленым мясом воняет так, что закладывает нос и щиплет глаза. Я еле сдерживаюсь, чтобы не наблевать прямо на глазах почтенной публики, а вот герцог и архиепископ даже бровью не повели. У меня ощущение, что им даже понравилось все это представление с вонью, кровью и витающем в воздухе ужасом.

Дальнейшую экзекуцию герцог все же останавливает, и монаха опускают на землю. Ведро вылитой на голову воды приводит его в чувство, и на повторный вопрос герцога он уже не тянет с ответом.

— Мы возвращались из Кельна в Рим, когда до Убальдини дошла весть о монгольском посольстве к Людвигу Суровому. Кардинал вызвал меня к себе и велел пробраться в замок Коленинзель и убить посла так, чтобы все подумали на Баварского герцога.

Тут францисканец поднял умоляющий взгляд на хозяина замка.

— Я не хотел! Я убеждал кардинала, что это святотатство, что нельзя убивать гостя в чужом доме, но он был непреклонен. Он сказал, что это дело божье. Что убийство посла убережет герцога от страшного греха — предательства Святой католической церкви.

Замечаю, что эта фраза вызвала яростную гримасу на лице Людвига, и понимаю, что этот парень терпеть не может, когда его принуждают к какому-либо решению. По этой же причине эти два дня он противостоял уговорам архиепископа, но сейчас по части давления меня сильно переплюнули. Затея с моим убийством в его замке выходила за рамки любых приемлемых компромиссов и была прямым оскорбление. Папский престол бросил ему вызов, а на вызовы он привык отвечать.

Посидев пару минут с каменным лицом, Людвиг Баварский вдруг обернулся ко мне.

— Пожалуй, Лаурелий был прав! — Его взгляд уперся мне в лицо. — Мне следует принять твое предложение, посол!

Огромный лагерь монгольской армии вытянулся вдоль обоих берегов реки Влтавы в трех верстах от пригородов Праги. Выбирая это место для долгой остановки, Бурундай руководствовался прежде всего тем, что река здесь мелководна и легко переходима вброд, а значит, всегда есть возможность для маневра.

Его юрта стоит на правом берегу на возвышенности. Старый монгольский полководец не любит воду и предпочитает держаться подальше от сырости, хотя сейчас в начале февраля от нее нигде не скрыться. Идет мелкий дождь, холодно и промозгло.

Это снаружи, а вот внутри большого приемного шатра Бурундая сегодня скорее жарко. Герцог Баварии Людвиг II и его племянник Конрадин Гогенштауфен приносят вассальную присягу Великому хану Менгу и вану улуса Джучи — Улагчи.

Сидя на своем малопочетном месте у самого выхода, я смотрю на то, как герцог с побледневшим от напряжения лицом стоит на коленях в ожидании разрешения подняться. Рядом с ним в той же коленопреклоненной позе и его племянник. В глазах пятилетнего Конрадина застыло выражение неконтролируемого ужаса.

«Ничего, им будет полезно! — С каким-то философским равнодушием рассуждаю про себя. — Каждому правителю хоть раз в жизни надо попробовать каково это, стоять на коленях! Лучше будут понимать своих подданных».

Принимая мое предложение, герцог Баварский даже представить себе не мог, как все будет выглядеть на самом деле и что ему придется испытать такое унижение. Я расписал ему весь ритуал в деталях, только когда мы уже прибыли в монгольский лагерь. Надо сказать, что герцогу тогда хватило выдержки не сорваться на крик и оскорбления. Ведь мы оба понимали, что путей отступления у него уже нет. На тот момент отказ был равносилен самоубийству.

И это я еще уговорил Бурундая слегка сократить церемонию. В полном объеме ритуал выглядел куда более жестко. Правитель покоренной страны, выражая свою бесконечную преданность, должен был ползти на коленях от самого порога юрты до трона. Мне пришлось изрядно попотеть, дабы объяснить упертому монголу почему в этом случае надо сделать исключение.

— Эта земля еще не завоевана, — убеждал я Бурундая, — и не следует сейчас давить по полной. Да, надо дать всем понять, кто теперь хозяин на этой земле, но излишне унизительными требованиями ты отпугнешь других властителей. Местная знать не знает должного почитания власти, и ползание на брюхе воспримет как неприемлемое унижение. Заставив герцога и будущего императора выполнить сей унизительный ритуал, мы скомпрометируем их в глазах их будущих вассалов. Им будет труднее вербовать сторонников, а нашим противникам мы дадим лишний козырь. Вот когда ты дойдешь до последнего моря, и на земле не останется неподвластных Великому хану государств, вот тогда ты сможешь требовать все что угодно, а пока следует учесть сиюминутную ситуацию.

Принцип «разделяй и властвуй» всегда был принципом монгольской политики, и Бурундай, конечно же, его полностью поддерживал, но, думаю, главную роль в его согласии все же сыграло не это, а тот факт, что сейчас здесь нет ни Великого хана, ни вана Улагчи, ни их назначенных представителей, а значит и умаления чести им не будет.

Поэтому сейчас церемония идет по чуть упрощенной схеме, и этим некоторые из монгольских военачальников недовольны. Особенно сидящие слева от Бурундая джучиды: Берке, Тукан и Абукан. В этой тройке всеми крутит Берке, а младшие лишь поддакивают ему. Берке презрительно кривит рот, храня каменное выражение на лице, и его младшие племянники старательно изображают тоже самое.

Сидящие слева от Бурундая темники Балакан, Тутар и Джаред-Асын — это потомки Толуя, и они наоборот согласно кивают на каждое слово сказанное старым полководцем. Означает ли это безоговорочную поддержку Бурундая, или они просто делают все, чтобы насолить Берке и джучидам, я точно сказать не возьмусь. Ясно только одно, обе эти группы терпеть друг друга не могут, а Бурундай даже в собственном войске полагается на тот же краеугольный принцип «разделяй и властвуй».

«И это еще союзники, — мысленно иронизирую над увиденным, — а что говорить про их отношения с потомками Чагатая и Угедея!»

Я имею в виду совсем недавно закончившуюся в Степи гражданскую войну между властными родами империи Чингисхана. В которой наследники Толуя и Джучи безжалостно расправились с проигравшими потомками Чагатая и Угедея.

Прерывая мои размышления, звучит хриплый голос Бурундая.

— Поднимись, правитель земли Бавария, и принеси клятву верности Великому хану.

С интересом наблюдаю, как поднявшийся с колен Людвиг произносит слова клятвы, присягая на библии в верности Великому хану, и как следом за ним все тоже самое повторяет пятилетний Конрадин. Глядя на них, я думаю о том, как мало значат все эти слова и клятвенные заверения. У меня нет сомнений, что призывая Господа в свидетели искренности своих слов, герцог ни на миг не забывает, что Святой престол в любой момент может освободить его от взятых на себя обязательств без ущерба для его христианской души.

Заканчиваются слова присяги, и от имени Великого хана Бурундай объявляет, что признает Конрадина единственным легитимным королем Германии и императором Священной римской империи, а до его восемнадцатилетия назначает при нем регентами герцога Баварии Людвига II и архиепископа Лаурелия Эберсбаха.

Слова еще звучат, а я уже подытоживаю про себя.

«Ну вот, дело сделано, осталось только вернуть этому малолетнему императору его империю!»

По большому счету меня мало волнует судьба этого мальчика Конрадина, и уж тем более судьба Германии. Мечты Бурундая по созданию Великой империи от золотого Керулена до последнего моря мне тоже глубоко чужды. За время поездки в замок Коленинзель у меня было время все хорошенько обдумать, и я выделил для себя три основные цели, ради которых я так старательно тащу на трон малолетнего Гогенштауфена.

Первая, это по-прежнему выведение Руси из-под удара Орды на максимально возможный срок. Чем глубже Золотоордынские ханы увязнут на западе, тем выше будет их заинтересованность в безопасности своих северных границ и в союзнических отношениях с Русью.

Вторая, это производная от первой. Чтобы монголы прочно увязли на Западе сначала они должны отхватить тут такой жирный кусок, который им ни за что не захочется отдавать. Даже если он будет тянуть их на дно! Этим куском и должна стать Священная Римская империя под скипетром Конрадина Гогенштауфена. Часть германских баронов и итальянских городов встанет за нового императора, а стало быть, станут данниками Золотой Орды, другая часть обязательно воспротивится. Монголы вместе со мной сотрут это сопротивление в порошок, но полностью искоренить его не удастся. Папа римский поднимет против нового императора всю остальную Европу, и бедняге Конрадину вновь потребуется защита Великого хана. В общем, это надолго станет неутихающей болью и кипящим котлом страстей, где будут сгорать и пассионарность Великой степи, и воинственный германский дух одновременно, что меня абсолютно устраивает.

И наконец, третья цель — это создание безопасного торгового маршрута из центральной Азии в Европу. Через Каспийское море, по Волге в Тверь, оттуда в Ревель и дальше Балтикой до Любека или других германских городов. Препятствий на этом пути немало. Тут и блокада Ганзы, и полный беспредел в Курляндии Ливонского Ордена и Датской короны. Так что монгольские тумены на юго-западном побережье Балтики и свой человек на троне Священной Римской империи будут как нельзя кстати.