Тверской баскак. Том Пятый

Часть 1 Глава 7

Конец Ноября 1257 года

Вода в реке по пояс, и лошади, еле справляясь, тянут тяжелый фургон через брод. Спешившиеся стрелки, уперевшись с двух сторон, помогают вытолкать из воды тяжелую колымагу.

Это очередная переправа, и я надеюсь последняя, потому как крыши Мюнхена уже в прямой видимости. Прямо на север, на вершине холма, хорошо видны стены города и торчащий в небо шпиль собора Святого Петра. Накатанная дорога ведет прямо туда, но нам нужно немного в другую сторону, куда и указывает мне проводник.

— Герцог Людвиг редко бывает в городе, — неразборчиво лопочет сутулый человечек с осунувшимся землистым лицом. — Он предпочитает свой замок, что на острове Коленинзель.

Мое внимание сейчас приковано к фургону, и я слушаю на автомате, но баварец, не обращая внимания, тычет рукой вдаль.

— Видишь, вон там за поворотом шпиль торчит⁈ Там река Изар раздваивается, образуя между двух рукавов остров. Там родовое гнездо Виттельсбахов.

Стрелки, наконец-то, вытолкали фургон на берег, и успокоившись, я перевожу взгляд в ту сторону, куда указывает проводник. Там, над кронами деревьев, действительно виднеется треугольная крыша, но всего остального разглядеть отсюда невозможно.

«Ладно, упремся — разберемся!» — Проворчав про себя, тыкаю кобылу пятками и выезжаю на дорогу.

Наш маленький караван вновь трогается в путь, и примерно через полчаса движения вливается в широкий тракт, заполненный беженцами. Бредущие люди с серыми потухшими лицами, телеги со скарбом, гурты мычащего и блеющего скота. Все это непрестанным потоком движется в сторону города.

«Немудрено, ведь вся земля к северо-востоку отсюда сейчас в огне. — Прохожусь взглядом по согбенным горем фигурам и мысленно восклицаю с какой-то горькой самоиронией. — И за все свои страдания они могут благодарить тебя! За сожженные дома, за убитых и угнанных домочадцев, и за все свои сегодняшние и будущие невзгоды!»

Несмотря на сарказм и патетику, я не чествую за собой вины. Да, я направил вторжение Бурундая в центр Европы, но разве без меня его бы не было. Просто тогда брели бы в пыли другие люди, и горели бы дома в других местах. Где-нибудь на Волыни или в центральной Руси.

«История Золотой Орды — это история постоянных войн, — возмущенно пытаюсь сбросить цепляющее чувство вины, — если монголы сейчас творят зло здесь, то значит в этот момент их нет у меня дома, и на всем пространстве от Волги до Днепра царит относительный мир и спокойствие».

Тут мой рот самопроизвольно кривится в ироничной усмешке.

«Если вообще эти понятия применимы к этому кровавому времени!»

Чувствую, что кто-то дергает меня за рукав, и поворачиваю голову. Это проводник. Он настойчиво пытается привлечь мое внимание.

— Эй, тебе не туда! — Он тыкнул в поток людей и телег сворачивающий к городским воротам. — Тебе прямо! Замок герцога там.

Под любопытные взгляды беженцев берем правее и выезжаем на дорогу, что идет в обход Мюнхена на юг.

Все это время проводник не затыкается и непрерывно болтает.

— Людвиг Суровый не любит город, ныне в Мюнхене стало слишком тесно и грязно. Герцог предпочитает жить в замке, что я показывал тебе. Помнишь остров…?

Конечно я помню, но пускаться в разговор со словоохотливым немцем мне неохота, и я лишь молча киваю.

Видя мое нежелание, проводник тоже умолкает, и дальше мы уже едем в тишине, пока из леса на другом краю равнины не появляется большой отряд всадников. Даже отсюда различим блеск металла и характерная дрожь земли под копытами тяжелых рыцарских лошадей.

Сомнений нет, навстречу идет отряд тяжелой конницы и намерения его далеко не ясны. Да, мы ехали не таясь, и новость о посольстве должна была уже достичь герцога, но во избежание неприятных сюрпризов два десятка стрелков по команде Соболя выезжают вперед и достают пищали. Выстроившись поперек дороги в две шеренги, они готовятся встретить возможное нападение дружным залпом. Еще три десятка во главе с Калидой собираются позади них для контратаки. Мы готовы к любому исходу, но я все же очень надеюсь, что нам навстречу мчится почетная встреча, а не атакующий отряд.

«Ну не идиот же герцог! — Мысленно убеждаю самого себя. — Хотел бы напасть, так устроил бы засаду на переправе!»

Пыльное облако приближается, и уже можно различить всадников в кольчугах и шлемах под сине-белым штандартом герцогов Баварии. Стук лошадиных копыт врезается в уши, Соболь поднимает оголенную саблю.

— Товсь!

Стрелки вскидывают пищали, целясь в приближающуюся конницу, но у идущий галопом кавалерии хватает здравого смысла сбросить ход шагов за сто, и я облегченно выдыхаю.

— Отставить! — Кричу на всякий случай, ибо не дай бог нервы у кого-нибудь не выдержат.

Стрелки поднимают стволы ружей вверх, а я, ткнув кобылу пятками, выезжаю вперед. Калида и Соболь тут же пристраиваются справа и слева. От команды встречающих тоже отделяется всадник и парадным аллюром скачет нам навстречу.

«Встреча на Эльбе, мать его!» — Выматерившись про себя, успокаиваю натянутые нервы и одеваю на лицо радушную улыбку.

— Посол Великого хана и консул Твери, Иоанн Фрязин! — Представляюсь подъехавшему всаднику, и в ответ тот, едва склонив голову, лишь намечает приветственный поклон.

— Граф Отто фон Вильденау, командор замка Коленинзель.

Граф и не менее сотни всадников в полном вооружении. Пробегаюсь оценивающим взглядом по рядам встречающих. Хауберки с латными пластинами на груди, кольчужные чулки, кованые шлемы с забралами… В общем полный набор, который по мнению герцога должен произвести на нас неизгладимое впечатление'.

«Отсюда и галоп, и штандарт, и боевые копья! — Делаю очевидный вывод. — Нас банально пытались припугнуть! Нет, господа, не на тех напали. Нас такими штучками не пронять! Мы и сами кого хошь напугаем!»

Усмехаясь про себя, выслушиваю приглашение графа проследовать в замок Коленинзель.

В высоких потолочных арках застывает эхо наших шагов, а в десятках нацеленных на нас глаз я читаю удивление, перемешанное с разочарованием. Думаю, очень многие в этом зале рассчитывали увидеть жутких страшилищ. Тех чудовищ, что примчались с другого конца земли и истребили по пути сотни народов, а тут вроде бы обыкновенные люди и даже одежда не сильно отличается. Надо сказать, у меня тоже довольно странные ощущения. Все вокруг напоминает мне любительскую постановку в провинциальном театре. Какой-нибудь Золушки или Короля Лира…! С высокими колпаками и тяжелым бархатом платьев у дам, с мужскими чулками и буфами у мужчин, и длинными носами туфель без каблуков у тех и других. Но нет, пожалуй, беру свои слова назад, ни в одном даже самом задрипанном театре не будет такого острого, пропитавшего стены запаха сырости и немытого человеческого тела.

Мы с Калидой проходим через зал и останавливаемся перед креслом герцога. По обе стороны от него полукругом выстроились придворные. Зал небольшой, прямоугольной формы, и высоченные потолки визуально делают его еще меньше. Народу за герцогским кресло выстроилось немало, и всем им приходится тесниться. Сам герцог Людвиг II тоже напряжен, на его еще молодом лице написана тщательно скрываемая растерянность. Единственно, кто чувствует себя совершенно свободно в этом зале — это шут. Он сидит на каменном полу, прямо перед троном, в грубых зеленых лосинах и колпаке с рожками. Точно таким, каким бы нарисовал его художник все того же провинциального театра.

Остановившись в трех шагах от герцога, склоняю голову в поклоне и приветствую хозяина замка на баварском диалекте немецкого. Моя речь, как и произношение, вызывает у придворных общий вздох удивления, что только подтверждает мою мысль о том, кого они все ожидали увидеть.

— Повелитель необъятной империи, на которой никогда не заходит солнца, Великий хан Мунке послал меня к тебе, высокородный герцог, дабы выказать тебе свое уважение и расположение богатыми дарами.

Я не знаю всех титулов Великого хана и пунктов обязательной церемонии, поэтому леплю отсебятину без всяких угрызений совести. Как скажу, так и будет! Проверять меня некому, и претензий ждать не от кого. Меня больше волнует результат, и пока стража вносит сундук с дарами, а стоящая за троном знать восторженно реагирует на щелчок зажигалки, я думаю о том, как бы мне перевести формат общения из общедоступно-парадного в кулуарный.

Смотрю, как Калида поднимает тяжелую крышку и медленно достает подарки. Каждый из них сопровождается восхищенным вздохом придворным, которые не в силах скрыть своего изумления.

Маленькое овальное зеркало в золотой оправе, рулон шелковой ткани, ящичек с пряностями, сабля дамасской работы с украшенной рубинами рукоятью, и прочее… Все это для стоящей передо мной немытой, но напыщенной знати представляет собой такое немыслимое богатство, что они даже не пытаются скрыть свой завистливый восторг.

Надо сказать, что для этого представления Бурундай не выделил мне даже медного обола. Весь «праздник» так сказать за мой счет. В понимании монгольского полководца, любой и так с радостью должен ухватиться за его милостивое предложение, и еще должен сам ползать на коленях, благодарить и слать в ответ бесчисленные дары. Наверное, поэтому в реальной в истории так часто казнили монгольских послов. Они нарушали все правила хорошего тона, были вызывающе грубы и непочтительны.

У меня планы совсем другие, как и цели. В первую очередь, я хочу надавить на жадность, а потом уж на страх и доводы разума. Для этого мой взгляд ищет того, к кому в этом замке прислушиваются больше всего. Вот священник с тонким изможденным лицом, но в рясе из отлично выделанного дорогущего сукна, склонился к герцогу и стал что-то нашептывать тому на ухо. Его холеные пальцы, унизанные крупными перстнями, панибратски легли на герцогское плечо. По этому жесту и по тому, как хозяин замка отвлекся от созерцания своих подарков и начал усиленно внимать шепоту священника, понимаю, что я уже нашел искомое. Осталось лишь выяснить, кто этот высушенный церковный щеголь.

В это время Калида закончил с демонстрацией даров, и я продолжаю.

— Великий хан также озабочен несправедливой судьбой Конрадина, наследника великого рода Гогенштауффенов. Не подобает носителю крови Императоров Священной Римской империи влачить жалкое существование в безвестности.

Еще один общий вздох удивления! Никто в этом зале даже подумать не мог, что речь может пойти о Конрадине. Все поражены уже тем, что степным дикарям вообще знакомо это имя! Большинство были убеждены, что сегодня речь пойдет об ультиматуме и требованиях дани. Я даже уверен, что многие готовы обсуждать ее размер уже сейчас.

Мой наметанный глаз не упустил, что при упоминании имени Конрадина в глазах щеголя в рясе блеснул неподдельный интерес.

Мотаю на ус и перехожу от пряников к суровой реальности.

— Войско Великого хана разгромило армию королей Богемии и Венгрии, герцогов Саксонии, Малой Польши и Литвы. Ныне оно стоит в Праге, и от того, примешь ли ты, герцог, изложенные в послании требования, будет зависеть, куда направят копыта своих коней бесчисленные степные батыры, что выстроились сейчас у твоих границ.

Поклонившись, демонстрирую, что я закончил, а Калида, сделав шаг вперед, передает свернутый пергамент камергеру герцога.

Обязательная процедура исполнена, но я не хочу, чтобы герцог здесь и сейчас зачитывал ультиматум Бурундая. Общий зал, разгоряченная публика настроена негативно, а эмоции худший враг правильного решения. В такой ситуации люди частенько говорят лишнее, чего говорить совершенно не собирались. Отказаться потом от слов сказанных прилюдно бывает трудновато, и необратимый поток уже покатится бесконтрольно. Мне такое продолжение совсем ни к чему, поэтому, едва свиток оказывается в руках камергера, я подаю знак, и два моих стрелка вводят в зал пленного барона.

Руки у неудачливого грабителя связаны, на лице здоровенный кровоподтек от падения лицом вниз. Зал встречает его появление возмущенно-непонимающим гулом, из чего я делаю вывод, что многим здесь этот человек хорошо знаком.

Сидящий на троне герцог мгновенно напрягся и нахмурил брови.

— Что все это значит, посол⁈ Немедленно развяжите барона Регенсдорфа!

Его люди бросились к пленнику, но я остановил их поднятием руки.

— Не торопитесь! — Не отводя глаз, спокойно встречаю гневные молнии в глазах баварского владетеля. — Я мог бы повесить этого человека еще вчера и, поверьте, имел на это все основания, но посчитал для себя неприемлемым вершить правосудие на чужой земле. Поэтому я привез этого дворянина сюда, на суд к его сюзерену, но прежде, чем вы его развяжите, вы должны знать…

Делаю эффектную паузу, добиваясь полной тишины.

— Вы должны знать, что это барон промышлял разбоем в Форстенридском лесу.

— Форстенридский грабитель…! — Прерывая мою речь, по залу прокатился общий ошарашенный вздох, и я понимаю, что деяния моего пленника успели широко прославиться.

На общем эмоциональном фоне отмечаю невозмутимое лицо ранее выделенного священника. Его негромкий голос заставляет умолкнуть галдящих придворных.

— Такое обвинение требует доказательств.

Я готов к такому повороту и встречаю нацеленный на меня взгляд легким кивком головы, мол, конечно, вы абсолютно правы!

Выдержав пронизывающий взгляд священника, обращаюсь уже к герцогу.

— Ваше сиятельство, кроме барона я привез на ваш суд и членов его шайки. Я не стал тащить этих горемык сюда, но ваши люди могут забрать их в любое время. Первый же допрос покажет вам истинное лицо вашего вассала.

Сказав, я кланяюсь герцогу, демонстрируя что закончил. Ответом мне звучит гробовая тишина, и тогда, не дожидаясь реакции, я разворачиваюсь и решительно шагаю к дверям.

На добротном, но грубо струганом столе стоит моя спиртовая лампа и освещает лишь часть большой комнаты. Несмотря на размеры, своими узкими маленькими окнами и убогостью убранства она больше напоминает тюремную камеру. Стол, кровать, сундук — это все, что здесь есть. Единственное положительное отличие — отсутствие решеток на окнах и горящий камин.

В камине ярко пылает пламя, но такое ощущение, что весь жар улетает в трубу, оставляя мне лишь жалкие крохи. В комнате, мягко говоря, прохладно, и я кутаюсь в накинутую на плечи шубу. По нынешним меркам уже довольно поздно, но я не ложусь спать. Я жду посланника герцога. Вернее, я надеюсь, что он обязательно придет, иначе моя миссия грозит закончиться полным провалом.

Условия, изложенные в переданном мною свитке — это абсолютный ультиматум. Требование безоговорочной капитуляции, признание власти Великого хана, дань и все такое-прочее, иначе вторжение и полное уничтожение. Условия настолько жесткие, что я абсолютно уверен, герцог их не примет.

«Тогда что⁈ — Мысленно завожу сам себя. — Завтра ты уезжаешь, и получается, что приезжал только за тем, чтобы осыпать бедолагу Людвига богатыми дарами. Передать ультиматум мог и простой нукер Бурундая, зачем ты ввязался в это дело, если сидишь тут сиднем и ничего не делаешь⁈»

Тут я немного лукавлю. Все мои эмоциональные претензии к самому себе имели бы основание, если бы не одно «но»…! Затронув на приеме имя Конрадина, я явственно дал понять, что ситуацию можно кардинально поменять в выгодную для герцога сторону. Мог бы, наверное, заявить об этом открыто, но тогда это было бы уже прямое предложение, полностью противоречащее требованиям Бурундая. Такая разноголосица внесла бы сумятицу в баварские головы, лишь укрепляя их в мыслях, что они могут поторговаться. Мне это ни к чему! Я хочу, чтобы в качестве просителя за малолетнего Конрадина первым выступил герцог, а не я. Тогда уже мне можно будет выдвигать условия, о которых Бурундаю знать ни к чему.

День прошел в ожидании, настал вечер, и я уже заметно нервничаю. Время идет, и с каждой минутой моя уверенность в правильности расчетов все тает и тает.

«Может не надо было так мудрить! Зачем всегда так сложно⁈ Сказал бы этим олухам прямо, мол так и так… — Мысленно крою себя и сам тут же не соглашаюсь. — Ну не идиоты же они! Ведь я явственно дал им понять — у вас есть козырь, с которого вы можете зайти. Если не поняли, так приходите, я вам растолкую!»

Меня бесит, что я так нервничаю, но тут ничего не попишешь, на карту поставлено слишком многое. Если сейчас я не реализую свою идею, то придется признавать, что я плохой стратег не только в политике и дипломатии, но и в военном деле. На меня давит тот факт, что расход боеприпасов оказался куда бо’льшим, чем я ожидал. Даже не просто бо’льшим, а по-настоящему катастрофичным! Еще парочка осад и мне попросту нечем будет стрелять! Запас пороха и ракет растаял как утренний туман всего в нескольких сражениях, а кампания еще только-только началась. Снабжение запаздывает! Куранбаса написал, что очередной обоз с огненным зельем вышел из Твери, но до меня он до сих пор так и не добрался. Цел он или кто-то уже наложил на него свою лапу, я понятия не имею. Возможно, вскоре все разъяснится и он таки прибудет, а возможно и нет! Но худшее не в этом, самое плохое в том, что даже когда обоз придет, он все равно кардинально не изменит ситуацию. Мои заводы на сегодняшний день попросту не состоянии обеспечить такой расход, какой потребует эта война, если я не сумею качественно изменить ситуацию.

Как я так просчитался, мне думать пока не хочется, посыпать голову пеплом всегда успеется! Вся моя жизнь в этом времени говорит мне, что не надо себя заранее хоронить и упираться только в одно, пусть и неплохое решение. В любой ситуации всегда требуется искать и находить альтернативные пути. Идея с Конрадином мне нравится не только своим политическим изяществом, но и тем что с ее помощью я сумею скрыть от Бурундая как свои истинные цели в этой войне, так и дефицит боеприпасов. Ему да и вообще Золотому Сараю незачем знать, что огненный наряд у меня не бесконечен и довольно быстро может истощиться. Хоть мы сейчас и в одной упряжке, но все может измениться в любой момент, и я об этом никогда не забываю.

— Если я не привезу согласие герцога, — зло бормочу и сжимаю кулаки, — то в глазах Бурундая буду выглядеть пустым болтуном, и это меньшая неприятность из тех, что потом может произойти!

Мое нервное хождение из угла в угол прерывает скрип двери и показавшееся в щели лицо Прохора.

— Тут это, пришли к тебе, консул!

С трудом удерживаю себя от порыва спросить «кто» и, не торопясь, словно бы нехотя, произношу.

— Ну что ж, коли пришли, так зови!

Прохор широко распахнул дверь, и появившийся в проеме церковный служка негромко, но торжественно объявил.

— Архиепископ Мюнхена и Фрайзинга, Лаурелий Эберсбах!

Поднимаю взгляд и вижу холодные расчетливые глаза того самого щегольского священника, на которого я обратил внимание в приемной зале.

Скрывая свою радость за маской холодного безразличия, я мысленно поздравляю себя с успехом.

«Хвала небесам, я был-таки прав, и мои нервные клетки потрачены не в пустую!»