Тверской баскак. Том Пятый

Часть 1 Глава 6

Конец Ноября 1257 года

По обе стороны лесной дороги высятся могучие сосны. Их тяжелые кроны шумят над головой, и кажется, что они упираются прямо в нависшие грозовые облака. Солнце почти не показывается из-за туч, а таящийся за деревьями полумрак делает лес еще более хмурым и недобрым.

Калида едет впереди, и даже по его спине я чувствую бурлящее в нем недовольство. Все потому что отряд Соболя остался у переправы вытаскивать застрявшую в реке повозку. Как водится, в самый неподходящий момент сломалось задняя ось, и телега чуть не вывалила в реку все находящееся в ней добро. Незапланированная остановка грозила затянуться, а томиться без дела мне не хотелось. Бросить обоз без охраны на чужой земле было бы явной глупостью, вот я и оставил там Соболя с полусотней бойцов, а сам с Калидой и двумя стрелками поехал дальше. Калида конечно же упирался как мог, но он всегда перестраховывается, решил я и не стал его слушать. Поэтому он сейчас едет впереди и в знак протеста со мной не разговаривает.

Я не обращаю внимания, ибо знаю, долго злиться на меня Калида не умеет и скоро отойдет, а пока к нему лучше не лезть. Честно говоря, сейчас меня больше волнует предстоящая встреча с герцогом южной Баварии Людвигом II Суровым. До Мюнхена осталось чуть больше суток пути, а я все еще имею весьма расплывчатые контуры будущего разговора. Да, я еду послом, можно сказать, самого Великого хана! Да, Бурундай наделил меня практически неограниченными полномочиями в плане обещаний, но бессовестным болтуном я никогда не был, и прослыть таким в будущем мне тоже не хочется. Стало быть, упор надо делать на те позиции, выполнение которых я реально могу гарантировать. Отсюда и проблемы, потому как пообещать баварскому курфюрсту я могу немного. Сделать его племянника королем Германии и императором Священной римской империи — это да, но вот вопрос, нужно ли это герцогу? Был бы сам Конрадин постарше, можно было бы сделать ставку на него самого, но пятилетнего ребенка, тут Бурундай прав, никто не будет воспринимать всерьез. Значит, надо работать с герцогом, и тут очень важно знать все тонкости натуры этого Людвига Сурового.

«Что я о нем знаю? — В очередной раз начинаю прокручивать хранящуюся в памяти информацию. — Ему сейчас около двадцати восьми лет, и он уже получил в народе кликуху „Суровый“. За что⁈ Да за бытовуху, можно сказать! В прошлом году он казнил собственную жену по подозрению в измене. Именно так, не застал в постели с любовником, а лишь заподозрил, и этого ему хватило, чтобы отправить ее на эшафот. Приказал отрубить гулящую головушку прямо на городской площади, что даже по нынешним суровым времена выглядит диковато. Причем, по некоторым источникам, он потом признал, что подозрения его были безосновательны, и даже во искупление греха основал в честь невинно убиенной цистерцианский монастырь».

Хмыкнув, делаю однозначный вывод.

«Значит, это человек крайне эмоциональный и несдержанный, склонный к спонтанным решениям. У него не было уверенности насчет измены жены, и тем не менее он ее все же казнил. Его наверняка уговаривали не делать этого, ведь казнь жены приведет к конфликту с ее отцом, а это не кто-нибудь, а герцог Брабанта. Уговаривали, но он не уступил, что говорит о нем как о человеке крайне упрямом, который, единожды приняв решение, никогда его не меняет. Это же подтверждает и его участие в судьбе Конрадина. Ведь очень скоро за помощь Гогенштауфену папа Урбан V отлучит его от церкви, но герцог все равно не уступит».

Учесть эти качества и обратить их себе на пользу. Вот стоящая передо мной задача, и пока у меня нет стопроцентной уверенности в том, что мне это удастся. Естественно, я ни с кем своими сомнениями не делился. Даже более того, я убедил Бурундая, что проблем с герцогом не будет и он непременно примет все наши условия. Именно поэтому, разгромив короля Отакара, Бурундай повел свои тумены на Прагу.

После чудовищного поражения у замка Кениггрец столица Богемии была полностью деморализована. Слухи о жутком разгроме смешались со слухами о тяжелейшем ранении и чуть ли не гибели самого короля. В общем, к подходу монгольских войск в городе воцарилась настоящая паника, и тем не менее на предложение сдаться горожане ответили отказом. Через неделю подтянулись мои полки, и началась бомбардировка. На следующее после ночного обстрела утро, когда в разных концах города запылали пожары, Бурундай повторил свое предложение о сдаче, и городской совет сломался. Ворота со скрипом отворились, и бургомистр с выпученными от ужаса глазами вынес ключи от города.

Несмотря на сдачу, Бурундай все же хотел наказать пражан за первоначальную строптивость, но я убедил его этого не делать хотя бы до окончания переговоров с Баварским герцогом. Мой аргумент, что тотальное избиение жителей Праги не добавит нам доверия, сработал, и столица Богемии избежала печальной участи Сандомира и Кракова.

Помиловав Прагу, Бурундай наложил на горожан огромную контрибуцию и встал лагерем недалеко от города. Здесь он решил дождаться результата моего посольства, а пока отправил тумены Тутара и Абукана на юг преследовать уходящих к Будапешту венгров, а Джаред-Асына и Тукана на север пощипать земли Саксонии и Бранденбурга.

Крепко задумавшись, забываю одно наиважнейшее правило. Двигаясь верхом по лесной дороге, нельзя терять концентрацию ни на секунду. На что не знающая снисходительности реальность тут же об этом напоминает. Низкая ветка, хлестнув по лицу, чуть не выбивает меня из седла.

Чудом усидев, мысленно благодарю небеса за то, что уберегли меня от позора, и, уже не отвлекаясь, полностью сосредотачиваюсь на дороге. Как раз вовремя, потому как Калида вдруг резко осадил своего коня.

Вижу, что впереди дорога делает крутой поворот, а прямо перед ним ее перекрывает лежащее дерево. До него еще шагов тридцать, и Калида явно не торопится их сделать.

Ткнув пятками, ровняю свою кобылу с конем Калиды. Я пока никакой опасности не вижу, но уже то, что мой друг остановился и его ладонь легла на рукоять меча, говорит само за себя.

— Что не так⁈ — Спрашиваю и в тоже время внимательно вожу глазами по ближайшим зарослям.

Калида молча кивает на комель лежащей сосны, и только теперь я замечаю на нем следы топора. Стало быть, дерево тут неспроста. Оно точно не упало само, а его срубили и положили поперек дороги специально. Значит, вот-вот появятся те, кто все это затеял.

Калида тем временем вытащил из седельного чехла легкую пищаль и, не спуская глаз с леса, взвел боек и сыпанул на полку пороху. Оба стрелка, объехав меня и встав рядом с Калидой, словно сиамские близнецы повторили все тоже самое.

Тут надо сказать, что два десятка таких легких коротких стволов специально отлили для спецбригады Соболя. В отличие от громобоев, больше всего походивших на пехотные тяжелые мушкеты, эти пищали напоминали мне кавалерийские аркебузы семнадцатого века. От них, как и от их будущих аналогов, в поле толку было ноль. Полет пули такой, что хоть целься, хоть нет, предсказать его невозможно. Зато вот для штурмовых действий и ближнего боя выходило в самый раз, потому как заряжались эти пищали не пулей, а картечью. Дабы с дистанции в пять-семь шагов накрыть любую цель градом смертоносного свинца.

Едва щелкнули взводимые бойки, как из ближайших зарослей донеся хрипучий голос.

— Положите десять золотых флоринов на землю и можете ехать дальше, мы вас не тронем!

Кричали нам на баварском диалекте немецкого, и Калида, естественно, не понял.

— Хотят десять монет золотом. — Перевожу ему, а сам недоумеваю.

«Это ж насколько обнаглели здешние грабители с большой дороги, что нападают посреди белого дня на вооруженный отряд!»

Не удержавшись, Калида осуждающе покосился в мою сторону, мол ну что доигрались⁈ А ведь я предупреждал!

Ничего не говорю, но про себя вынужден признать, что мой друг, как всегда, оказался прав, а моя излишняя самоуверенность может вот-вот обернуться большой бедой.

«Вот так вот, — иронично прохожусь по собственному поводу, — строишь вселенские планы, а споткнешься на какой-то ерунде, типа бандитского ножа на лесной дороге!»

Мне, также как и Калиде, понятно, что требование денег — это всего лишь способ прощупать нас. Они видят четверых хорошо вооруженных всадников, в кольчугах и шлемах, и явно в сомнении, нападать или нет. Ежели прогнемся и положим деньги, то станет ясно — чужаки трусоваты и глупы, их можно брать нахрапом. Ежели откажемся, то тогда, возможно, дадут развернуться и уйти назад, но пройти засаду без боя точно не позволят.

То, что Калида остановился на расстоянии, а не бросился растаскивать завал, смешало им все планы. Ведь место для нападения выбрано не случайно. Там, где лежит сосна, по обе стороны от дороги густой кустарник, который должен скрывать разбойников до самого последнего момента атаки. Теперь же, чтобы добраться до нас, им придется преодолеть три десятка шагов открытого пространства, потому как ближе к нам зарослей уже нет, а только хорошо просматриваемый сосновый лес и дорога. Не подкрасться, не обойти, только атака в лоб, а это, как известно, не самая сильная сторона джентльменов удачи.

С другой стороны, нам тоже есть о чем подумать. Платить, понятное дело, мы не станем, но и поворачивать обратно тоже не выход. Уступать каким-то лесным бродягам для посла Великого хана унизительно, а весть об этом точно мгновенно разнесется по всей округе, тут сомневаться не приходится. Можно, конечно, вернуться потом с отрядом Соболя и восстановить статус кво, но у меня нет ни времени, ни желания гоняться за бандитами по незнакомым лесам, да и имиджевые потери это уже не исправит.

Бросаю взгляд на Калиду и понимаю, что он думает так же.

«Тогда что же, — азартно решаю рискнуть, — надо принимать бой, пока условия максимально выгодны для нас. А если „наши друзья“ все еще сомневаются нападать или нет, то надо бы подтолкнуть их к более решительным действиям».

Сделав выбор, кричу в сторону зарослей громко и вызывающе.

— Хочешь наши деньги, так иди и возьми их, мерзкая тварь! — Дальше крою его всем имеющимся в запасе арсеналом германских ругательств.

Я обращаюсь в единственном числе и оскорбляю только одного, того самого конкретного человека, что минуту назад орал нам из зарослей, и делаю это сознательно. Потому что мой волшебный дар подсказывает мне — тот неизвестный голос, что я слышал принадлежит не крестьянину и кому-то из простонародья, а скорее всего дворянину, привыкшему отдавать приказы и командовать на поле боя.

«Дворянин таких оскорблений не потерпит, — решаю я однозначно, — тем более в присутствии всей ватаги. Ему и гордость, и авторитет не позволят, а значит он поведет своих в бой, несмотря на невыгодность позиции».

Интуиция меня не подвела, потому как в ответ на мой поток брани слышу из зарослей яростный рев и следом шум ломаемой листвы. В ту же секунду из густого кустарника на дорогу вылетел квадратный крепыш в пластинчатом доспехе и кованом шлеме. Издав бешеный вопль и вскинув над головой меч, он кинулся прямо на нас, ведя за собой с пару десятков разношерстного отребья, вооруженного чем попало.

Краем глаза вижу, что это не вся банда, а еще несколько человек, скрываясь за деревьями, пытаются обойти нас по кромке леса. Рука тут же интуитивно скользнула в седельную суму и вытащила гранату.

Набитый порохом медный шар увесисто улегся в ладони. Щелкнула зажигалка, и язычок пламени лизнул вымоченный в селитре запал. В голове тут же застучал отсчет: один, два, три…

В этот момент почти разом грохнули три аркебузы, и всю дорогу заволокло вонючим сизым дымом. Пороховой туман наполнился криками боли и стонами, а Калида, не дожидаясь прояснения видимости, бросил своего коня вперед.

Стелющийся дым скрыл от меня противника в лесу, но долго не раздумывая, я что есть силы кидаю одну за другой пару гранат в лево от себя и на всякий случай еще один заряд направо.

От разрывов закладывает уши, но это терпимо. Осколков же я не опасаюсь, мой дымный порох еще очень далек от совершенства, и я точно знаю, что радиус поражения гранат не превышает восьми-десяти шагов.

На всякий случай вытаскиваю саблю из ножен и готовлюсь к появлению врага, но дым рассевается и ничего не происходит. Бросаю взгляд на дорогу, там уже все кончено. Пять или шесть трупов валяются в пыли, еще несколько стонущих раненых пытаются отползти в лес. Оставшиеся члены разбегаются по лесным зарослям, спасаясь от Калиды и его стрелков.

Глядя на это, с облегчением выдыхаю.

— Кажись, сегодня опять пофартило!

Тут мой взгляд натыкается на неподвижное тело главаря банды. Он лежит, уткнувшись лицом в пыль, но крови вокруг не видно, и мне становится занятно.

— Живой что ли⁈ — С любопытством спрыгиваю на землю и подхожу. То, что это тот самый главарь, которого я спровоцировал на атаку, у меня сомнений нет, он единственный из нападавших был в броне и шлеме.

Подцепив носком сапога, переворачиваю его на спину и оцениваю на глаз вмятину на грудной пластине кольчуги и еще одну на шлеме.

«Насквозь не пробито, крови нет, стало быть, судьба пощадила атамана. Из прихоти или со смыслом⁈ — Подумав так, не сдерживаю усмешки. — Ну уж точно не для того, чтобы удовлетворить мое любопытство!»

Подошедший Калида без лишних церемоний впечатывает носок своего сапога лежащему в бок.

— Давай, пес худой, поднимайся! Хватит пузо греть, нас не проведешь!

После такого бодрящего приветствия главарь застонал и зашевелился. Сотрясение мозга, видать, он таки заработал приличное, ведь картечина угодила ему прямо в шлем.

— Была бы пуля, башку бы разорвало, как гнилую тыкву, — словно бы размышляя со мной в унисон, проворчал Калида, — а с картечи лишь синяком отделался. Удачливый пес!

Главарь, наконец, открыл глаза и попытался приподняться. Его лицо тут же исказилось от боли, но пересилив себя, он все же сел, сжимая контуженную голову обеими руками.

— Ты кто такой? — Спрашиваю его на том же диалекте баварского, на котором он недавно выставлял условия.

Несмотря на головную боль, пленник поднял на меня удивленные глаза, но на большее сил у него не хватило. Сморщившись от приступа боли, он вновь согнулся и лишь бессвязно замычал.

— Отвечай, песий сын! — Калида замахнулся для удара. — Али хочешь на дыбе повисеть⁈

Удерживаю руку своего друга, понимая, что еще один удар в голову выключит пленника надолго.

— Подожди! Наш приятель сейчас сам все нам расскажет. — Сказав, присаживаюсь на корточки рядом со стонущем главарем. — Ведь так?

Встречаю вскинутые на меня мутные глаза и повторяю вопрос.

— Кто ты такой⁈

В этот раз кривясь на каждое слово, пленник все-таки ответил.

— Альтман, барон фон Регенсдорф.

Я ожидал чего-то подобного, но все же позволяю себе долю злого сарказма.

— И как же это столь достойный дворянин докатился до разбоя на большой дороге⁈ Нехорошо!

В ответ лицо пленника исказилось гримасой спесивой злобы.

— Кто ты такой, чтобы обвинять меня⁈ — Он даже забыл про свою контузию. — Я вассал герцога Баварского, и лишь он вправе судить меня по делам моим.

— Ого, вижу нашему приятелю полегчало! — С усмешкой поднимаю взгляд на Калиду, но тот настроен не так миролюбиво, как я. Носок его сапога вновь с силой врезается баварскому барону под ребра.

— Ты на кого лаешь, пес смердящий⁈

Пленник со стоном завалился на землю, а я бросаю удивленный взгляд на Калиду, мол что с тобой, чего это ты так разошелся. Тот опускает уже занесенную для очередного удара ногу, и по тому, как он отвел глаза, я понимаю, что немцу так сильно перепало не за слова, а из-за меня.

«Злится на меня, что не послушал его, и не стал дожидаться починки фургона! — Читаю невысказанные эмоции на лице друга, и так же мысленно извиняюсь. — Согласен, был не прав! Ну кто же знал, что у них тут такое творится!»

Эта мысль в купе со словами пленника неожиданно наводит меня на занятную идею.

«А что, может этот барон и прав, — иронично усмехнувшись, продумываю детали, — почему бы и не отвести его туда, куда он хочет — на суд герцога. Пусть их высочество увидит, что мы не беспредельщики какие, а люди, уважающие закон. Не повесили его вассала на лесном суку, где ему самое место, а отвезли сюзерену на суд, ибо закон и чужое право уважаем».

Идея мне понравилась, и я уже другим взглядом обвел поле боя. В этот момент один из стрелков вытащил из зарослей прятавшегося там раненого разбойника. Бросив его к трем остальным, он вскинул на меня глаза.

— Господин консул, с этими-то что…? Вздернуть может⁈ — Он убедительно посмотрел на толстый сосновый сук.

Улыбнувшись, качаю головой.

— Нет, Васюта, пусть поживут еще! — На удивленный взгляд стрелка поясняю. — С собой заберем! Послухами пойдут, а то вдруг наш славный барон на суде отпираться начнет.