Тверской баскак. Том Пятый

Часть 2 Глава 8

20 Начало сентября 1258 года

Под копытами кобылы звонко цокают гранитные плиты моста Браусбрюк. Дальше, за мостом, открывается дорога на Люнебург, и отсюда уже видны городские стены и открытые ворота города. Впереди меня рысит полусотня конных стрелков под командой своего нового командира. Капитан Еремей Стылый, бывший зам Соболя, а ныне командир бригады конной разведки, едет впереди, настороженно крутя головой и оценивая меняющуюся обстановку.

Картина за мостом действительно открывается живописная. Петляющая дорога упирается прямо в открытые ворота Люнебурга, перед которыми уже можно разглядеть крохотные фигурки встречающей меня делегации. Справа и слева от дороги желтеют еще неубранные поля, чуть дальше темнеет полоса леса, а на холме северо-восточнее города пестрит разнообразными флагами большой военный лагерь. Отсюда, с моста, я уже могу различить красно-белые штандарты маркграфа Бранденбургского, желто-черные, словно пчелиное брюшко, полосы на стягах герцога Саксонии, и уже хорошо знакомая бело-синяя косая клетка флагов Людовика Баварского.

Я далековато оторвался от основных сил моей армии и еду в авангарде под охраной только двух сотен конных стрелков. Калиде это, как водится, не нравится, и он недовольно хмурит брови. Охрана тоже вся на нервах, один я спокоен. Ситуация, как я ее вижу, не предвещает никаких осложнений.

Дело в том, что еще вчера конный дозор наткнулся на моего тайного посланника. Архиепископ Мюнхена и Фрайзинга Лаурелий Эберсбах так торопился мне навстречу, что слегка заплутал. К его счастью, разведка натолкнулась на его застрявшую в ручье двуколку, которую никак не могли вытащить оттуда двое его дородных слуг.

Грязного, замерзшего и злого как черт, его привели в мой шатер, и только три стопки крепкой брусничной настойки смогли вернуть ему привычную циничность и самоуверенность. Слегка захмелев и расслабленно растекшись в кресле, он вяло усмехнулся.

— Новостей у меня много, не знаю даже с каких начать.

— Начинай с плохих! — Резко отрезал я, готовясь выслушать неприятные известия.

Новости действительно оказались нерадостными.

— Понимаешь, — жестикулируя, начал объяснять он, — к тому времени, когда я добрался до Кельна, было уже безнадежно поздно. Помнишь Оттавиано Убальдини⁈

Не дожидаясь ответа, он тут же продолжил и начал объяснять.

— Ну того пройдоху и папского прихвостня, что монаха-отравителя к тебе подослал. Так вот он и тут опередил нас. Хуже того, по поручению Святого престола он успел уже проехаться по всей Франции, разнося буллу Алекасандра IV о созыве крестового похода против монголов. Французское рыцарство ответило ему решимостью сразиться с нехристями, и сам король Франции Людовик вместе с братом Карлом Анжуйским решили возглавить грядущий поход.

Замолчав, он сморкнулся в грязный платок и продолжил уже чуть в ином тоне.

— Честно говоря, булла папы это даже не про крестовый поход, это настоящая мольба о помощи. Вопрос ныне стоит очень остро, и речь идет о реальном спасении Святого престола. Ведь Рим сейчас между двух огней. С севера неумолимо накатываются монголы, поговаривают, что они уже под Равенной и даже осадили город, а с юга наступает этот бастард Фридриха, Манфред Сицилийский. И то, что папа отлучил его от церкви и объявил врагом всего христианского рода, никак Риму не помогает. — Замолчав на миг, он взмахнул рукой. — Хотя все это тебе не интересно! Главное, Людовик IХ и герцог Анжуйский решили помочь папе в его столь бедственном положении и объявили о сборе христианского воинства. Их армия уже почти готова к походу, но, как ты сам понимаешь, прежде чем двинуться на Рим, они должны обезопасить себя от удара в спину, то бишь разгромить врага здесь, в Германии.

Слушая архиепископа, я быстро пытаюсь вникнуть в перечень звучащих имен.

«Людовик IХ — это тот король Франции, что возглавил два самых бездарных крестовых похода, за что посмертно был признан Святым. Карл Анжуйский, этот мужик посерьезней будет. В глупые авантюры не влезал, но в средневековой Европе известен не менее, чем его непутевый братец. Он — именно тот, кто в будущем одолеет того самого бастарда Манфреда, казнит Конрадина и завоюет Сицилийское королевство».

Пока я вспоминал, Лаурелий не умолкал.

— Как только Людовик объявил, что возглавит поход на степных варваров, то к нему сразу же подтянулись герцоги Фландрии, Брабанта и Лотарингии. Есть даже слух, что и Бургундский дом тоже присоединился к походу, но за это не поручусь.

Выдохнув, он развел руками.

— Теперь ты видишь, моей вины в провале миссии нет. Когда на западе вдруг замаячила такая поддержка, никто из курфюрстов со мной даже и говорить не захотел. Ни Конрад, архиепископ Кельна, ни Герхард из Майнца, ни архиепископ Трирский, Арнольд. Все они ныне собирают войска и абсолютно уверены, что великая христианская армия разгромит диких степных язычников.

Он замолчал, а я крепко задумался. Новость и впрямь была ошеломляющая. О нападении крестового воинства из Франции я как-то не подумал. Мои замыслы ограничивались Германией, и мне даже в голову не могло прийти, что кто-то в Европе решится не просто дать монголам отпор, а сам перейдет в наступление.

Тут в памяти всплыло предупреждение Калиды, и я только покачал головой.

«Калида как в воду смотрел. Противник использовал данную ему передышку, что называется, по полной. Теперь, скорее всего, ситуация изменится, и уже мы на поле боя окажемся в меньшинстве. Даже вместе с туменом Абукана! Если выступит вся Франция, то сколько они смогут собрать⁈ — Задумавшись, перебираю известные мне цифры. — Скажем так, через сто лет при Кресси у французов тоже был полный сбор, и вместе с наемными генуэзцами набралось около восемнадцати тысяч. Уже немало, но ежели так, то это не смертельно!»

В глубокой задумчивости я чуть было не забыл про своего гостя, и тому пришлось даже слегка крякнуть, дабы привлечь внимание. Увидев его тревожно-выжидательный взгляд, я нарочито небрежно улыбнулся.

— Ну а хорошие вести у тебя есть⁈

Испытывающе оценив мое выражение лица и не заметив следов испуга и тревоги, архиепископ и сам успокоился.

— Есть и хорошие! Город Люнебург решил не оказывать тебе сопротивления и готов принять твои условия. Они открывают ворота, но твои воины не заходят в город. За это они выплачивают тебе требуемую контрибуцию.

Я удовлетворенно кивнул. В нынешних условиях новость действительно хорошая, поскольку мне до зарезу нужны деньги. Армия уже два месяца не получала жалования, и хоть бойцы пока не бузят, но перед грядущей схваткой хотелось бы ребят побаловать.

Не показывая, что известие меня обрадовало, хмурю брови.

— Еще чем порадуешь⁈

Лаурелий кривит рот в натянутой улыбке.

— Еще скажу, что герцоги Баварии, Саксонии и Бранденбурга разбили лагерь под стенами Люнебурга и ждут твоего подхода. Слухи о крестовом походе уже начали доходить до них и плохо влияют на их настроение. Тебе придется приложить немало усилий, чтобы убедить этих сиятельных господ в том, что солнце удачи все еще светит в твою сторону.

Ехидный смешок Лаурелия, который вырвался из его рта на последних словах, еще звучит в моем сознании, но я уже отбрасываю воспоминания. До встречающей нас делегации не больше двадцати шагов, и стрелки Стылого, окружив группу горожан, освободили мне дорогу.

Пустив кобылу шагом, подъезжаю к трясущемуся от страха бургомистру Люнебурга. Бедолагу так колотит, что подушечка с ключом от города того и гляди вывалится у него из рук. Остальные члены почетной делегации тоже на пределе, и все пялятся на меня, как на вышедшее из мрака исчадие ада.

— Го-город Лю-люнебург приветствует тебя, консул Руси, и вверяет себя в т-твои ру-руки!

«Консул Руси, — повторяю про себя, словно бы пробуя слова на вкус, — а что, звучит неплохо! Так меня еще никто не называл!»

Усмехнувшись, принимаю от него большой бронзовый ключ и отвечаю ему на таком же нижнесаксонском диалекте.

— Перестань трястись, бургомистр! Я слова своего не нарушаю, ежели деньги собрали, то город твой не тронут.

Тот, разом приободрившись, тут же развернулся к стоящей позади него телеге.

— Вот, здесь все! Десять тысяч флоринов, как договаривались! — Он немного замялся. — Только не все монетой! В городе столько не нашлось. — Откинув кожаный полог, он показал прикрытый до этого груз.

Быстро оцениваю взглядом сваленные в кучу серебряную посуду, разномастные слитки золота, серебра, всевозможные украшения и даже оружие. Отдельно стоящие сундучки с монетами разных достоинств и номинала.

Для меня такой подход уже не новость. Это не первый город, что откупается от войны, и я всегда приветствую такой подход. Для меня он куда выгодней, ни потерь, ни траты боезапаса, одни плюсы. Возможно, если взять город на щит и выжать его до предела, то можно получить и побольше… Хотя это как мерить. Тут живые деньги и сразу, а в другом варианте это всякий хлам, отягощающий обоз, и людской полон, сковывающий маневренность армии.

«Если бы они еще и деньгами одного номинала расплачивались, — иронизирую про себя, — так вообще было бы прекрасно!»

Но это я так уж, бурчу для порядка. Я прекрасно понимаю — ну откуда в средневековом городе возьмутся монеты одного номинала, да еще в таком количестве. Поэтому дабы хитрожопая немчура не считала меня за лоха и не пыталась надуть, я принимаю контрибуцию по весу.

Из университетского увлечения этим периодом, у меня сохранилось одно очень полезное на сегодняшний день знание. Самая распространенная золотая монета этого времени — флорентийский флорин — весит три целых пятьдесят три сотых грамма чистого золота, что в пересчете нынешнего курса равняется по стоимости двумстам девяти граммам серебра. Чуть округлив в свою пользу, я принимал серебряные украшения и посуду по весу двухсот десяти граммов за расчетную золотую монету. За полгода моего рейда по северной Германии такой порядок получения контрибуции стал уже привычен. Вот и сейчас немецкая делегация без обсуждений вытащила весы и начала доставать груз из телеги и перевешивать.

У меня для этого даже есть специальный человек. Это бывший меняла из польского Кракова по имени Яков Циммель. Уж не знаю за какие грехи, но этот старый ростовщик сидел в городской яме и ждал казни, когда к городу подошли тумены Бурундая. Возможно, он был единственный человеком во всей Малой Польше, коего приход монгол осчастливил. Ворвавшиеся в город ордынцы самовластно заменили ему смертный приговор на пожизненное рабство, но и тут Циммелю вновь повезло. После штурма случайно проходя мимо монгольского полона, я услышал, как некто из сидящих на земле пленников скулит на иврите, одновременно и безошибочно складывая трехзначные и четырехзначные цифры. Это было настолько странно, что я заинтересовался. Оказалось, у пана Якова такие математические способности с рождения, как и нервная привычка при обморочном испуге считать вслух. В общем я выкупил его у монголов, и с тех пор этот маленький сухенький еврей ведет всю бухгалтерию моей армии.

Вот и сейчас Яков Циммель неловко сполз с лошади и, подойдя к весам, придирчиво осмотрел их. Затем, на вскидку, оценил ценный груз в повозке и только после этого одобрительно кивнул мне.

Это значит, что на первый взгляд все в порядке и впереди предстоит затяжная процедура взвешивания и пересчета. Мне тут делать уже нечего, и я повернулся к Калиде.

— Ты тут проследи, чтобы все прошло гладко, а я, пожалуй, поеду.

Калида молча бросил на меня вопросительный взгляд, и я показал ему на нашу полковую колонну, сворачивающую от моста к германскому лагерю.

— Будет лучше, если я подъеду к лагерю наших союзничков во главе армии. Меня там ждет непростой разговор, и любая мелочь будет иметь значение.

Четыре спиртовые лампы разгоняют вечерний полумрак по углам, ярко освещая центральную часть шатра, где стоит большой круглый стол. Встав со своего кресла, я приветствую входящих герцогов. Те отвечают мне тем же, а встречающий у входа Прохор разводит их по местам за столом.

После еще одного круга взаимных приветствий я предлагаю всем сесть. Сегодня у меня на приеме расширенный состав. Кроме троих курфюрстов, здесь еще старший брат Саксонского герцога, Генрих, а также не так давно отпущенный мною из плена Оттон Благочестивый, родной брат маркграфа Бранденбурга.

Обстановка максимально благожелательная, и сиятельные синьоры вальяжно опускают в кресла свои задницы. Не стесняясь, они с интересом разглядывают витые подлокотники кресел, тончайшую фарфоровую посуду, и изящное столовое серебро. Сегодня прием максимально помпезный, насколько это вообще возможно в походных условиях. Я хочу, чтобы в наступающей непростой ситуации мои ситуативные союзники почувствовали за мной не только военную, но и финансово-материальную силу. Хочу, чтобы мои гости в каждой мелочи ощутили неисчерпаемое богатство и превосходство их обладателя. Поверили бы в наличие за моей спиной огромного невидимого потенциала, который невозможно одолеть в одной или даже нескольких битвах.

Для чего мне нужна все эта мишура⁈ Да все для того же! Чтобы у моих сиятельных партнеров не появилось крамольной мысли, будто на стороне врага они смогут добиться большей выгоды.

Пока все рассаживаются, Прохор расставляет на столе два графина с горькой рябиновой настойкой, несколько блюд с нарезанным нежнейшим окороком, сыром и слабосоленой осетриной. Затем перед каждым гостем появляется тарелка с большим куском пряной утки в сладко-горчичном соусе, а в центре стола вырастает большое блюдо с фруктами.

Крутясь как заводной, Прошка уже наливает в маленькие пузатые стопки бордовую настойку, и я поднимаю тост.

— За здоровье будущего императора Священной Римской империи Конрадина Гогенштауфена!

Краткий, едва уловимый миг сумятицы, и первым из гостей поднимается Людвиг Баварский.

— За императора! — Басит он, и остальные вынуждено его поддерживают.

— За императора! — Звучат еще четыре голоса, и я с удовлетворением показываю им, как надо пить предложенный напиток.

Опрокинув в рот грамм пятьдесят горьковатой на вкус, обжигающей крепостью жидкости, я накалываю двузубой серебряной вилкой тонкий слайс осетрины и с удовольствием отправляю его туда же. Мой взгляд при этом с интересом следит за гостями.

Уже привычный к крепости настойки баварец почти в точности повторяет мои движения, только вместо рыбы предпочитает окорок. Вслед за ним следуют и другие. Большинство морщится, но уже через минуту алкогольный эффект берет свое, и каждый за этим столом понимает, в чем сила выпитой ими жидкости.

Еще один тост, потом усиленная работа сиятельных челюстей. Нескрываемый восторг и громкие похвалы моему повару. Затем Прохор разливает снова, и только когда гости по-хорошему размякли, я начинаю серьезный разговор.

— Я знаю, что вы уже слышали об объявленном папой крестовом походе, и кое у кого, наверняка, даже зародились греховные сомнения — а ту ли сторону я выбрал⁈

Гости уже успели расслабиться, и такая откровенность застает их врасплох. Пользуясь этим, я продолжаю.

— Можете не отпираться, вы же видите, я с вами предельно откровенен. Мне вполне понятны ваши терзания — никто не хочет оказаться в проигрыше. Вот только трудно бывает сразу понять, а где собственно этот проигрыш⁈ Где реальная победа и выгода, а где за красивой оберткой кроется пропасть, из которой потом будет очень и очень трудно выбраться.

Обведя взглядом разом протрезвевших гостей, одеваю на лицо уверенно-доброжелательное выражение.

— Для этого я и позвал вас сегодня, чтобы вместе разобраться, где лицевая сторон, а где изнанка. — Вижу в глазах гостей вспыхнувший интерес и продолжаю. — Чтобы лучше понять свою долгосрочную выгоду, давайте на миг представим себя поочередно на той и другой стороне. Допустим, вы сохраняете верность клятве, и наше войско громит французского короля. Что получает тогда каждый из вас⁈ Давайте взглянем реально. Очень скоро степняки уйдут из Германии и оставят малолетнему императору всю завоеванную ими империю! От Балтики до Адриатики! Оставят все юному Конрадину, что во всех делах будет опираться на своих верных и мудрых вассалов. Герцогов, что правят на своих землях самостоятельными сеньорами. Думаю, никому не надо объяснять, что это значит! Я уверен, что каждый из нас понимает, кто реально будет править империей!

Выждав паузу и дав слушателям представить нарисованную картину, перехожу к альтернативе.

— Теперь представим, что вы переметнулись к французам и те победили. — Старательно, как и до этого, делаю упор на то, что противник именно французский король и французы, а не идейные крестоносцы. — Как думаете, лягушатники когда-нибудь уйдут с ваших земель⁈

Вновь обвожу всех взглядом и делаю однозначный вывод.

— Нет! Вы лучше меня это знаете. Французы и так лезут к вам изо всех щелей, как тараканы. Французская речь, манеры, одежда! Вы посмотрите на герцога Лотарингии. Его отец при рождении назвал сына Фридрихом, а теперь сынок вырос и требует, чтобы его звали на французский манер — Ферри! Предпочитает все французское, говорит на французском, своим королем считает Людовика, а сына и наследника назвал Матье. Вы тоже так хотите⁈

— Тьфу! Что за мерзость! — Отражая общее мнение, эмоционально выразился Иоганн Бранденбургский.

Я тут же подхватываю это как лозунг.

— Вот именно, и это еще французы не пришли в ваши замки и ваши города. А если придут⁈ — Тут я с пафосом перефразирую слова Александра Невского из одноименного советского фильма. — Ордынцы как пришли, так и уйдут, а вот французы останутся на вашей земле навсегда.

Еще одна пауза, и я отпускаю вожжи, словно бы понимая кому тут решать.

— Вот и подумайте, сиятельные господа, на чьей стороне лежат ваши кровные интересы. Либо вы со мной, и тогда вы, как и ваши предки, будете править вашими землями. Или вы с королем Франции, но тогда уж не обессудьте, коли ваши единоверцы обтрясут вас, как липку. Заставят вас почувствовать себя чужими в собственных замках, где ваши дети забудут родной язык и предпочтут зваться Матье и Людовиками.

Закончив говорить, смотрю в глаза своих гостей и вижу, что мои слова попали точно в цель. Обращение к национальному духу, как всегда, сработало на все сто, и я успеваю сыронизировать.

«Кто мы бог подумать, что французов они ненавидят куда больше, чем меня и всех степных дикарей вместе взятых!»

Мрачные лица германских герцогов говорят мне о том, что никто из присутствующих до моей речи не думал о грядущем противостоянии в таком аспекте. Кое-кто из них даже повелся на идейную чушь про крестовый поход, папскую буллу и прочее. Теперь же они смотрели на ситуацию совсем другими глазами, и все смыслы в их головах перевернулись с ног на голову. Все, что я сказал им сейчас, не было для них секретом, но я помог им до дрожи четко и красочно увидеть реальную опасность грядущего будущего и, можно сказать, уберег от непоправимой ошибки!

«Вот что значит еще девственные, не испорченные пропагандой мозги!» — Продолжаю саркастически подтрунивать про себя, наслаждаясь эффектом своей речи.

Наконец, застывшую тишину нарушил самый старый и опытный герцог Саксонии Альберт.

— Ты сказал, что монголы скоро уйдут. — Сказав, он вцепился в меня глазами. — Почему⁈ И скоро — это когда⁈ Насколько мы можем доверять твоим словам⁈

Он сыпет вопросами, но я к ним готов. На них всех у меня есть один ответ.

— Можете доверять, можете нет, но от Волги до Эльбы не найдется такого человека, кто бы осмелился сказать, что консул Твери хоть раз нарушил свое слово. Если я говорю вам, что не пройдет и полгода как степняки покинут ваши земли, то так и случится. И будет большой глупостью для всех вас не использовать сейчас монгольскую силу, чтобы ткнуть носом в дерьмо поганых, зазнавшихся лягушатников!