Тверской баскак. Том Пятый

Часть 2 Глава 15

Конец ноября 1258 года

В юрте до тошноты воняет горелым бараньим салом и кислым кумысом. Видно, что ее хозяева совсем недавно изрядно злоупотребили чревоугодием и забродившим кобыльим молоком. Стараюсь пореже дышать и не морщить нос, но, по-настоящему, сейчас меня волнует совсем не это. Все мои мысли на этот момент заняты только одним, что ответить Абукану, бросающему мне обвинение за обвинением.

— Почему ты не последовал за нами после разгрома короля франков⁈ Я простил тебя в прошлый раз, но ты вновь ослушался моего приказа! — Покрываясь красными пятнами, он продолжает орать, не давая мне вставить слово. — И почему ты приехал один, урусс⁈ Почему я не вижу германских князей, за которых ты поручился⁈

Почему Абукан в таком гневе, понятно. Я не поддержал его набег на Францию Тогда, после победы в долине Синьяль, монголы бросились преследовать панически отступающего противника. Беспорядочно бегущая французская конница по пути заразила своим ужасом и идущую ей на помощь армию короля. Плохо вооруженные крестьяне и разномастное дворянство армии Людовика разбежались раньше, чем столкнулись с передовыми монгольскими дозорами. Дорога на запад была открыта. Перепуганное дворянство попряталось по своим замкам, города укрылись за каменными стенами, отдав графство Намюр и восточную Фландрию на разграбление степным варварам.

Я же вслед за ордынцами не пошел, а, дав войску пару дней на отдых, развернулся строго в перпендикулярном направлении. Сделав двухдневный переход на север, я встал лагерем под стенами города Ахен. Грабеж Фландрии и Северных провинций Франции меня мало интересовал. Куда важнее было закончить начатое в Германии.

Союзные герцоги поначалу ломанулись вслед за монголами, но их азарт быстро остыл. Как только сиятельные сеньоры окончательно уверились, что я с ними во Фландрию не пойду, они вдруг осознали, что их желание поживиться, входит в прямое противотечение с нежеланием встречаться с монгольскими военачальниками. Люди не глупые, они сразу поняли, что без моего посредничества, любой контакт с монголами мгновенно доведет дело до прямого столкновения, а им этого бы очень не хотелось. Все они уповали на мое обещание, что еще до весны монголы уйдут в степь и надеялись дотянуть до этого времени, оставаясь в живых.

В общем, германские союзники безобразничали где-то неподалеку в восточной Фландрии и Брабанте. Монголы же ушли дальше на юг и грабили уже Нормандию и Шампань, а я стоял под Ахеном. Я ждал ответа на свои письма, что разослал архиепископам Майнца, Кельна и Трира. В них я уверял добропорядочных князей церкви, что не держу обиды и все еще жду их в Ахене, где они смогут загладить свою вину, отдав свой голос за Конрадина.

Эта переписка затянулась почти на полтора месяца. Святые отцы отчаянно торговались, но страшный разгром короля Людовика был тем аргументом, с которым им трудно было спорить. В конце концов заручившись моим обещанием их личной неприкосновенности, они согласились прибыть в Ахен.

За это время разгульная жизнь монголов во Франции закончилась. Пока можно было безнаказанно грабить, они не особо переживали из-за моего отсутствия, а вот когда начались серьезные трудности, то вспомнили. Их все плотнее обкладывали в Нормандии и возможностей для маневра становилось все меньше и меньше. Вокруг одни города да замки, и в каждом засели враги, которые только и ждут, чтобы ударить в спину. Все чаще стали пропадать маленькие отряды и фуражиры, к тому же король Людовик с братом Карлом вновь собрали армию. Это, конечно, была уже далеко не та армия, с которой Людовик начинал свой крестовый поход, но и с ней, острожный Берке не захотел вступать в бой. И вот тут мое отсутствие послужило ему отличным предлогом, чтобы развернуть тумен в Германию.

Монголы двинулись обратно тем же маршрутом, что и пришли во Францию. Сначала вышли к Намюру, а оттуда в долину Сеньяль. Встав там лагерем, Берке и Абукан затребовали меня к себе на «ковер» для объяснений.

Наверное, я мог бы послать их к черту, и они бы утерлись, но я постоянно держал в уме, что Берке без пяти минут властитель Золотой Орды. Ссориться с Ордой в мои планы никак не входило! Не то, чтобы я все еще опасался большой войны со степью, нет! Просто я смотрел на Золотой Сарай как на тот амбарный замок, что может перекрыть торговый путь из Балтики в Иран и похоронить все мои стратегические замыслы. К тому же, по моим расчетам, весть о смерти Улагчи уже должна была достичь монгольского лагеря, но никаких признаков этого не было. Почему⁈ Ответ на этот вопрос тоже нельзя было получить, не встретившись с Берке, и я поехал.

Сейчас вот молча стою и стоически выслушиваю идиотские претензии Абукана. Про неисполнение приказа, это чушь! Они даже не звали меня! Эту часть я могу оставить без ответа, а вот с союзными герцогами дело куда серьезнее и тут надо выкручиваться.

Я мог бы сказать им правду, что все курфюрсты сейчас на пути в Ахен, где через неделю состоится-таки судьбоносное заседание. Что сейчас это куда важнее, чем их желание увидеть унижение германцев! Мог бы, но я знаю, что для Берке и Абукана это не аргумент. Гордыня и эйфория победы все еще пьянит им кровь, а без преклонения покоренных князей удовлетворение далеко не полное. Они жаждут увидеть немецких герцогов, ползающими у своих ног, а я, по их мнению, лишаю их этого удовольствия.

— Так, где же наши союзные князья⁈ — Это уже подал голос Берке. — Почему до сих пор никто из них не выразил нам своего подчинения⁈ Такое неповиновение должно быть наказано!

Несмотря на прозвучавшую угрозу, решаю придерживаться плана и валить все на указ Бурундая и свое непонимание монгольских традиций.

Склонив голову, прикладываю обе ладони к сердцу.

— О, многомудрый Берке, здесь нет ни капли неповиновения. Возможно, есть моя вина, но я лишь хотел поскорее исполнить указ великого Бурундая. Я отправил всех герцогов в Ахен, на выборы императора, дабы вся эта земля уже безвозвратно приняла власть Великого хана! — Выдержав испепеляющий взгляд Берке, добавляю. — Вы можете направить копыта своих коней к городу Ахен и там принять присягу у покоренных князей Германии.

Я говорю много и витиевато, лишь с одной целью, потянуть время. Бесконечно это продолжаться не может, и кислое выражение на лице Абукана вдруг взрывается гримасой ярости.

— Ты совсем обезумел, урусс! Это жалкие рабы должны приползти к нашим ногам, а не наоборот! Не могут монгольские нойоны следовать за рабами своими!

Он резко повернулся к Берке.

— Я же говорил, дядя! Надо было казнить одного из этих германцев для примера остальным. — Его взгляд молнией вонзился в меня. — А этому болтливому уруссу следует вырвать язык, дабы он не чернил нас своим поганым ртом!

Я смотрю прямо в глаза Берке и вижу, что, в отличие от своего малахольного племянника, тот понимает, что для подобных решений у них ныне маловато силенок. Для таких разборок нужно, по крайней мере, дождаться соединения с туменами Бурундая.

Ситуация для него неприятная, и я, уже привычно, помогаю ему из нее выйти.

— Зачем нойон Абукан так нервничает! Никто не желал обидеть славного нойона! Я лишь выполнял указ Бурундая. Пусть германские герцоги присягнут Конрадину и станут подданными Великого хана. Потом они все будут молить о милости у ваших ног, и если кто-то воспротивится, то я сам приведу их к вам в цепях!

— Урусс кормит нас пустыми обещаниями! — Не сдерживаясь, оборвал меня Абукан. — Раньше он говорил, после битвы, теперь, после выборов, а дальше что⁈ Я не верю ему!

В этом и отличие Берке от Абукана. Тот тоже не верит мне, но не кричит об этом, ибо понимает, за свои слова надо отвечать. Если у тебя нет сил наказать врага, не следует впустую грозить ему, иначе твои слова потеряют цену и превратятся в шум степного ветра. Так, примерно, звучит монгольская мудрость, которой всегда следует Берке и потому во всей Великой степи его почитают умным и дальновидным человеком.

Подумав немного, Берке изрек свое безапелляционное решение.

— Хорошо! Мы подождем неделю до окончания выборов.

'Ну вот, еще неделю я выиграл! — Мысленно поздравляю себя, поскольку считаю, что время играет на моей стороне. Я верю в предсказание Иргиль и жду, что со дня на день, должна прийти весть о смерти Улагчи. Она многое изменит и уж точно произведет переоценку ценностей в голове Берке.

Склоняю голову в знак почтительности к словам мудрого нойона, но исподволь слежу за происходящим. Вижу, как вдруг из крайнего угла юрты к Берке шмыгнул его доверенный слуга. Наклонившись к самому уху хозяина, тот что-то взволновано зашептал.

Вцепляюсь взглядом в лицо Берке, пытаясь уловить по нему смысл сообщения. И не зря! Привычно-непроницаемое выражение на миг сползает со скуластой физиономии, открывая гримасу удивленного потрясения и нежданной радости одновременно.

«Готов побиться об заклад, — мысленно оцениваю свое наблюдение, — такие эмоции могла вызвать только одна новость в целом Свете!»

На лицо Берке вновь легла обычная невозмутимая маска, но поведение его все же изменилось. Он как-то уж слишком живо начал сворачивать прием. Ничего больше не говоря, словно судьба герцогов его вдруг перестала интересовать, он махнул на меня рукой, мол иди, я тебя больше не задерживаю. Более того, он поднялся еще до того, как я покинул юрту, что было просто немыслимым нарушением этикета.

Уже на самом выходе отмечаю, как Абукан бросает удивленный взгляд на дядю и, мысленно усмехнувшись, выхожу наружу.

Вдыхаю полной грудью чистый воздух.

«Догадки — это, конечно, хорошо, но лучше было бы точно знать, что за новость пришла к Берке! — На миг задумавшись, как это можно сделать, вдруг отметаю все варианты, как ненужные. — К чему суетиться, ведь и дня не пройдет, как начавшиеся события сами все расскажут!»

Уже вскочив в седло, оборачиваюсь к Еремею.

— Пусть твои ребятки аккуратно последят за ордынским лагерем. Хочу знать любые мелочи. Куда поскачут гонцы? Начнут ли сворачивать лагерь? Как будут действовать? Будет ли больше суеты и неразберихи? В общем обо всем, что хоть на йоту выбивается из привычного, я должен узнать немедля!

Площадь перед базиликой Ахенского кафедрального собора до предела заполнена простым народом. Развлечений у нынешних горожан немного, а тут такое событие — коронация самого императора. Людей набилось на площади, яблоку некуда упасть, но внутрь простой люд не пускают. В соборе только аристократия. От входа, та, что попроще, и чем ближе к алтарю, тем все выше и выше рангом. Все три светских курфюрста: герцог Саксонии Альберт I, маркграф Бранденбурга Иоганн I и герцог Баварский Людвиг II Суровый стоят слева от аналоя, на котором разложены королевские инсигнии: меч Карла Великого с поясом, плащ с застежками и жезл со скипетром и короной.

Я стою чуть подальше в тени огромной колонны и смотрю как с противоположной стороны, стараясь не трястись от волнения, к алтарю идет худенький испуганный мальчик. Это без пяти минут новый император Конрадин I и волноваться ему совершенно не о чем! Сегодня лишь помпезно-торжественная декорация ко вчерашнему событию. Вчера, без всякой помпы, в зале Ахенского дворца прошло голосование курфюрстов. Где, шестью голосами из семи, король Богемии, по понятным причинам, отсутствовал, юный Конрадин был избран королем Германии и императором Священной Римской империи. Сегодня лишь завершающий акт многомесячного спектакля, главным режиссером которого, не без оснований, я могу считать самого себя.

Тем временем церемония движется своим чередом, и архиепископ Майнца, Герхард фон Даун уже устремился навстречу малолетнему императору. Взяв того под руку, он повел его к аналою. Там, одевая на Конрадина пояс с мечом, он до неприличия долго провозился, пытаясь приладить богатырский размер к худенькой талии ребенка. Наконец справившись, он выпрямился и, не смущаясь того, что конец длинных ножен волочится по полу, торжественно произнес:

— Прими этот меч, Конрадин, и сокруши им всех противников Христа, варваров и плохих христиан, что…!

Перестаю вслушиваться в монотонную речь архиепископа и иронично усмехаюсь.

«Хорошо хоть монголы этого не слышат!»

Закончив говорить, священник одевает на ребенка плащ и запястья.

— Пусть эта одежда напоминает тебе о том, — продолжает он торжественно бубнить, — какое усердие в вере должно воспламенять тебя…!

Еще пара минут торжественной бессмыслицы, и архиепископ вручает Конрадину скипетр и жезл. Маленькие ладошки мальчика едва могут удержать их, и во взгляде Герхарда фон Даун я замечаю искру презрительного сочувствия. Впрочем, это ничуть не мешает ему торжественно и велеречиво изречь.

— Пусть эти знаки служат тебе напоминанием в том, что ты должен с отцовской строгостью наказывать подданных и протягивать руку милосердия слугам божьим, вдовам и сиротам…!

Едва он закончил, как Арнольд II Изенбургский и Конрад фон Хохстаден, архиепископы Трира и Кельна, тут же помазали ребенка святым елеем и водрузили ему на голову тяжелую корону.

«Ну вот, кажется, дело сделано! — Мысленно поздравляю себя с успешным окончанием многомесячных трудов. — Теперь посмотрим, как долго юноша сможет противостоять своей трагической судьбе».

Тут я имею в виду, что согласно некогда изучаемым мной учебникам истории, Конрадину осталось жить не так уж и много. Всего через десять лет топор палача должен оборвать его непростую и бурную жизнь.

Все три архиепископа провели Конрадина к трону и, усадив его, отступили. Теперь пришла очередь подданных. Первым шагнул вперед герцог Баварии, опустившись на одно колено, он произнес клятву верности. За ним двинулись остальные герцоги и графы.

В этом начавшемся оживлении, я вдруг замечаю проталкивающегося ко мне Еремея. Стоящий за спиной Калида тоже заметил его и встревоженно забурчал мне в затылок.

— Гля, Стылый-то как торопится! Случилось чего, что ли⁈

В душе екает нехорошее предчувствие, но внешне я храню полнейшую невозмутимость.

Еремей, наконец, протиснулся к нам и с ходу зашептал, возбужденно пуча глаза.

— Ордынцы снимаются с лагеря!

«Это, конечно, важная новость, — думаю я про себя, — но спокойно могла подождать до конца церемонии!»

Награждаю Еремея суровым взглядом, но тот, не замечая, продолжает.

— Позавчера гонцов послали. Четверых! Одного за другим! Потом три сотни нехристей куды-то отправили, и те на юг помчали. — Он бросил на меня словно бы извиняющийся взгляд. — Как ты, господин консул, и приказывал, я остался следить за лагерем. Утром, гляжу, начали сбирать лагерь. Ну, решил тоды, надо гонца слать.

Замявшись, Еремей почесал затылок.

— Потом, подумал-подумал и решил сам ехать. Едва тронулись, гляжу по следу, что те три сотни ордынцев, что вчерась на юг взяли, обошли лагерь по кругу, а затем в нашу сторону направились.

Он выдохнул, явно подбираясь к главному, и я уже понял, что впереди неприятные новости.

— Едем, значит, — не прерываясь, рассказывает Стылый, — и тут гляжу, следы нехристей прямо к нашей южной заставе ведут. Подозрительно мне тут стало. От этих басурманов хорошего ждать не приходиться.

Здесь следует сказать, что поначалу город Ахен ворота мне не открыл. Жечь его было нельзя и потому пришлось брать в осаду. Поставили три лагеря. Один, основной, перекрывающий дорогу на восток и еще два, вспомогательных, на юго-западном и северо-западном направлениях. В общем, перекрыли все пути подвоза продовольствия, и через пару недель горожане одумались и решили договариваться. К взаимопониманию мы пришли быстро, но «блокпосты» я решил оставить. На всякий случай, так сказать! Строились они по тому же принципу, что и основной лагерь. Периметр, ров, вал! Гарнизон — рота пикинеров, взвод конных громобоев и две баллисты.

Все это промелькнуло у меня в голове, а Еремей уже подошел к развязке.

— Ну, значиться, пошли по следу. Седня под утро, выезжаем к заставе, а там уже бой идет вовсю. Видно, что наши со стороны города дозор несли справно, а с юга ворога не ждали и проморгали. Ордынцы в ночи перевалили через вал и сразу в сабли! Гляжу, там свалка идет, самый разгар! Наши все в панике, пики побросали и кто-куда, а нехристи рубят их как курят неразумных.

Не дослушав чем все это закончилось, бросаю яростный взгляд на Калиду.

— Кто там ротный⁈ Коли выжил, то под суд и, чтоб без жалости!

Калида мрачно кивнул, а Еремей взмахнул рукой.

— Не, не выжил! Прохора Тимофеича ужо не земным судом судить. Ему топереча бог судья! — Он нервно смял в руках шапку. — Видал я его тамо, со многими тож лежал с порубленной головой!

Стылый сокрушенно замолчал, и я раздраженно вскидываюсь на него.

— Чего застыл, дальше то что⁈

— Так это, — Еремей тут же встряхнулся, — басурмане бы всех перебили, да Гринька, молодец! Он своих громобоев к северным воротам отвел, и как ордынцы туда сунулись, так они залпом по ним. Умылась татарва кровушкой и откатилась, малость. Тут к Гриньке стали остальные подтягиваться, кто еще жив остался. Встали они значит у ворот, кто с чем, а басурмане на них вновь поперли. Громобои их огнем, а те все едино прут. Пошла уже резня врукопашную! И тут баллиста, что у северных ворот стояла, очнулась. Жахнула зарядом прямо в татарскую гущу. Огнем полыхнуло знатно, и враз все черным дымом заволокло. Ордынцы отскочили назад, засуетились! И тута я, значит, замечаю, что с десяток степняков в этой суматохе впрягли лошадок в тачанку, что на южном валу без догляда осталась и уже покатили ее к воротам.

Говоря, Еремей вдруг посуровел взглядом, словно бы вновь вернулся в тот миг.

— Вижу такое дело и говорю тоды своим. Мало нас, а нехристей тьма! Потому никого не неволю! А кто готов за дело правое постоять, за мной!

Гордо вскинув подбородок, капитан глянул мне прямо в глаза.

— Скажу тебе честно, господин консул, никто не дрогнул. Кинулись мы впятером на татар! Тех, что баллисту тянули, порубили враз, но другие облепили нас со всех сторон! Рубились мы знатно и полегли бы все там до единого, но судьба смилостивилась. С главного лагеря заметили дым пожарища и подмогу послали. Ордынцы, как увидали то, так на коней и ходу.

Стылый вновь замолчал, но я не понукаю его. Все уже понятно без слов. Расслабились бойцы за полтора месяца, а война этого не любит. Хорошо, что хоть закончилось все не совсем уж плохо, хоть и крови пролилось немало.

Решив про себя, поворачиваюсь к Калиде.

— Ты, вот что! Разборов случившегося не чини, кто повинен, тот поди мертв уже. Гриню, что громобоями командовал славно, награди червонцем, а бойцов его серебряным рублем за доблесть. Дозорным, что дым заметили тож по рублю! Чтобы все знали, кто службу блюдет худо, тому смерть лютая, а кто радеет, тому награда!

Тут я вновь перевожу взгляд на Еремея.

— Ну, а тебя, Еремей Фролыч, за службу твою верную жалую полковником! Заслужил! Бойцам же твоим, тем кто вместе с тобой баллисту отбивал по золотому флорину! Тому, кто жив остался, Калида здесь выдаст, а за тех, кто смерть геройскую принял, семья дома получит.

Калида одобрительно кивает на каждое мое слово, Еремей, вытянувшись во фрунт, поедает меня глазами, и в этот момент я слышу, как архиепископ Герхард торжественно объявляет, что Германия присягнула своему императору. Его голос эхом растекается под сводами собора, а Конрадин встает с трона и медленно идет к выходу.

Я провожаю его глазами, одновременно пытаясь осмыслить только-что услышанный рассказ Еремея.

«Берке рассылает гонцов и снимается с лагеря. В спешке, почти тайком, даже не предупредив союзников! Что это значит⁈ — Мысленно спрашиваю самого себя и сам же отвечаю. — Только одно, весть о смерти Улагчи до него дошла, и он торопится поскорее вернуться домой!»

Возможно, я не был бы так уверен, но то, что монголы решили напоследок напасть на мой лагерь, отметает любые сомнения.

«То, что Берке, затеял под шумок прибрать мой огненный наряд! — Выделяю главную цель нападения. — Говорит о том, что он рубит концы и не опасается моих жалоб Бурундаю. И я, и Бурундай, и все прочее, отошли для него на второй план. Он торопится в Золотой Сарай и не боится никакого суда, ведь скоро он сам станет судьей над всеми. Правда, он еще этого точно не знает и готовится к борьбе за трон, вот и решил, что пара баллист в таком деле ему не помешает!»

Теперь мне уже абсолютно ясно, новость о смерти Улагчи скоро достигнет и армии Бурундая, а значит и великому походу конец. Хочет Бурундай или нет, но его темники развернут коней вслед за Берке.

«Значит и мне пора до дому! — На этой мысли я смотрю вслед уходящему Конрадину и чувствую, что я даже рад этому. — Пусть не все цели достигнуты, пусть не все получилось, как задумывалось, но главное, ради чего все затевалось, исполнено!»

Словно бы убеждая самого себя, я мысленно начинаю перечислять.

«К Балтийскому морю мы вышли⁈ Вышли! Торговый двор в Любеке поставили⁈ Поставили! Головную боль монголам на западе организовали⁈ Есть такое! Вон она шагает, хоть и росточком пока еще мала! Одного этого уже с лихвой! А ежели к этому еще накинуть сколько мастеров и прочего рабочего люда с Европы на Русь понагнали, то уж точно выходит — не зря мы здесь, без малого, полтора года потратили!»

Мои дорогие читатели! Эта глава завершает пятую книгу серии. По поводу продолжения! Я планирую написать еще одну финальную книгу Тверского баскака, но она появится на АТ не раньше чем через полгода. Т. к. на это время я планирую уехать поработать в сфере своей основной профессиональной деятельности.