Ты думал, я не узнаю?.. (СИ)

Глава 1 Варя

— Мамуля, я хочу домой.

Женщина тридцати с лишним лет будто не слышит просьбы своего пятилетнего сына. Худой, как тростинка, мальчонка утратил интерес к игрушкам уже через несколько минут после того, как с радостным энтузиазмом бросился к ним. Быстро утомившись, он привалился к огромной панде, обожаемой многими моими маленькими пациентами, и теперь лежит на ярком зелено-оранжевом ковре, наблюдая за нами.

Его мать окаменелым изваянием сидит напротив, сверля невидящим взором пустоту. Кокон шока, в котором она нашла безопасное укрытие от известия о том, что мальчишка болен агрессивной формой рака, довольно толстый и прочный; до женщины не удается достучаться ни ее сыну с вопросами, ни мне с предложением дать воды, или оказать другую форму психологической поддержки.

Она пришла ко мне, измученная длительными поисками причины, почему Алешенька начал быстро утомляться и жаловаться на боли в теле, терял сознание в детском саду, стал чаще болеть и повреждаться. Обследование в поликлинике не дало результатов. Говорили, что с ее сыном все хорошо. Однако состояние Алеши продолжило ухудшаться. Много времени было потрачено на то, чтобы вылечить его от пиелонефрита.

Лабораторные анализы и биопсия, сделанные в нашей больнице, выявили у него множественную миелому. Злокачественные очаги распространились на грудной отдел.

Чтобы переварить такое требуется гораздо больше времени. Многие родители не могут найти смирение даже после завершения лечения. Чаще на потрясение от осознания, что их ребенок серьезно болен, накладывается шок от утраты. Маленькие, но такие яркие звездочки, к сожалению, нередко сгорают очень быстро.

Как матери, мне хочется уберечь эту несчастную женщину от правды, заключающейся в невысоких шансах Алешеньки на выздоровление, но как врач я обязана максимально доступным языком объяснить, с чем предстоит бороться, какой тяжелой будет эта борьба, и в подробностях расписать план лечения. Как матери, мне хочется наделить Светлану силой, чтобы она сражалась за своего ребенка до последнего. Пусть шансы небольшие, но они есть.

Нет ничего важнее жизни собственного ребенка.

Будь у меня возможность…

Высшие силы не дали мне такой роскоши, как попытку побороться. Просто отняли. Оторвали от сердца любовь и зарыли под двумя метрами земли.

— Простите, — встрепенувшись, мама Алешеньки выдавливает сквозь боль и парализующее ошеломление улыбку. — Я… Я… — она жмурится, зажимая рот ладонью, и съеживается, словно желая скукожиться до размера крупицы, чтобы превратиться в невидимку для монстра по имени Боль и не быть разорванной им в клочья.

Я протягиваю ей бумажную салфетку и пододвигаю к краю стола стакан воды.

Она бесшумно льет слезы и начинает лихорадочно стирать с лица темные разводы от туши, когда подходит мальчик и кладет голову ей на колени.

— Я устал, мамочка. Домой хочу.

— Вы сможете подъехать завтра, чтобы мы смогли обсудить план лечения? — уточняю я, бегло касаясь взглядом ободка из золота на ее безымянном пальце. — По возможности приезжайте с супругом.

Ей понадобится крепкое плечо, чтобы не ломаться раз за разом во время нашей беседы.

Светлана кивает.

— До свидания, тетенька, — прощается со мной мальчик.

— Пока-пока, Алешенька, — с улыбкой перебираю пальцами в воздухе.

Каждый раз, провожая из своего кабинета обескураженных чудовищными известиями матерей и отцов, я отпускаю с ними частичку себя и смакую безбрежную, бесцветную пустоту, заливающую нутро чернильной горькой патокой. И каждый раз в памяти всплывают слова Ленькова, профессора кафедры онкологии и гематологии, о том, что с моей впечатлительностью и хронически воспаленной эмпатией не стать хорошим доктором.

Моя работа чертовски изнурительна, но я шла на это совершенно осознанно. Как раз таки чувствительность к чужому горю и любовь к детям движут мною ежедневно, позволяя делать все возможное, чтобы облегчить, пусть и незначительно, чужие мучения.

Ужаснее страдания невинных душ, разве что, только то, какую всепоглощающую пустоту они оставляют после своего ухода, и боль, с которой их родителям приходится жить дальше.

Мне об этом не понаслышке известно. Порой бывает так больно, что, грешным делом, думается: «Лучше бы никогда матерью не становилась». А потом лавиной сметает колоссальное чувство вины за такие страшные мысли.

Материнство — лучшее, что со мной когда-либо случалось.

Пятнадцать счастливых лет…

Ничего не предвещало беды.

Пока три года назад страну не потрясло известие о стрельбе в школе, где училась моя Ксюша.

***

С некоторых пор перед днем рождения дочери у меня слетают психоэмоциональные ограничители. Две предыдущие зимы я физически не могла заставить себя приблизиться к дому даже на пушечный выстрел, ночуя на работе, однако в этот раз нахожу в себе силы заехать в кондитерскую после работы и купить Ксюшин любимый торт. Муссовый с черничной начинкой.

Сажусь в машину, ставлю коробку с десертом на пассажирское кресло и принимаюсь насверливать взором отверстие в экране телефона.

Казалось бы, что сложного в том, чтобы набрать номер мужа и обсудить с ним, как проведем сегодняшний вечер?

Неплохо бы отрепетировать то, что ему скажу.

«Привет, дорогой, не хочешь притвориться, будто у нас все хорошо, и мы не барахтаемся последние три года на грани развода? Не забыл, кстати, что сегодня день рождения нашей девочки? Я вот тортик купила. Отметим ее восемнадцатилетие, которое никогда не наступит?».

Сложно сказать, какой была наша жизнь в первый год после трагедии. Не помню, разговаривали ли мы. Все как в тумане. Это было похоже на блуждание среди бесконечности холодного, беззвучного космоса. Я и Матвей слетели со своих орбит и отдалились друг от друга на сотни тысяч световых лет. Благодаря семейной терапии этот брак до сих пор висит на волоске от разваливания. Но во мне не угасает надежда, что нам с мужем все-таки удастся сохранить отношения и, возможно, вновь завести ребенка… В последнее время мысли об этом преследуют меня едва ли не каждый день.

Я до смерти боюсь и неутолимо желаю.

— Алло.

Я вытаскиваю себя из размышлений, отряхиваюсь от летаргического оцепенения и поспешно соображаю речь для мужа. Через несколько секунд надобность в примитивной вводной части, звучащей как: «Привет, где ты сейчас находишься?» отпадает, поскольку я цепляюсь взором за проезжающий мимо автомобиль мужа, который он паркует рядом с входом в кондитерскую.

Тоже приехал за тортом?

Ксюше нравилась эта кондитерская, она часто заваливалась туда с подружками.

— Что-то случилось? — спрашивает Матвей.

— Ну… — мямлю я, наблюдая, как из его машины выходит девушка, затем открывается задняя дверь, и наружу выпрыгивает ребенок. Из-под розовой шапки с пампушками у девочки струятся длинные темные волосы, а лица ее матери (судя по тому, как она подбегает к ней и жмется к бедру) не видно. На вид взрослая пассажирка моего мужа миниатюрная и стройная, одета в серый пуховик. — Ты еще на работе?

— Только что вышел из компании, — говорит он, а сам покидает авто. — Слушай, машина согрелась. Я скоро буду дома.

— Ладно, — на автомате бормочу я.

Матвей отключается, а я прижимаю телефон к груди.

Почему он солгал?

Почему берет девчушку на руки?

Почему выглядит таким счастливым?