Ты думал, я не узнаю?.. (СИ)

— Вроде пришла в себя.

— Варвара Васильевна, вы как?

Кто переговаривается поблизости? Голоса знакомые, однако определить не выходит.

— Жуть какая, словно сквозь смотрит…

Они обо мне? Разве я из себя куда-то выходила?

— Точно, — не смолкает шушуканье.

По глазам вдруг бьет ослепительный белый свет — я промаргиваюсь, и с каждым движением ресниц постепенно исчезает ощущение, будто в них полным-полно песка. Пелена слепоты медленно сходит, начинают проясняться детали обстановки. Сливающиеся воедино потолок и светлые стены, размытые изображения в деревянных рамках, книжный стеллаж цвета слоновой кости. Похоже на кабинет главврача. Меня окружают лица… Настороженные, любопытные, обеспокоенные и испуганные. Сюда стеклось все отделение?

— Зрачки подвижны, — извещает зевак начальственный баритон. — Варвара, вы меня слышите?

В моменте понимаю, что нахожусь в полулежачем положении. Разом возвращается ощущение веса собственного тела; сейчас я представляюсь себе неподъемной, выплавленной из чугуна субстанцией, припаянной к удобной, умеренно мягкой поверхности.

— Варвара? — осторожно зовет Геннадий Леонидович, главврач.

Я поворачиваю голову на источник звука и замораживаю взор на пожилом темноволосом мужчине. Поправив очки в тонкой золотой оправе, Геннадий Леонидович откашливается. Похоже, ему не по себе, что я долго и пристально на него смотрю. Просто пытаюсь понять, что случилось до того, как я здесь очутилась.

— Вы меня слышите? — он повторяет свой вопрос.

— Слышу, — отвечаю я.

Смещаю взгляд к кучкующимся в стороне медсестрам. Ни одна не заинтересована в том, чтобы поддерживать со мной зрительный контакт. У первой возникает спонтанное неравнодушие к виду за окном, вторая начинает изучать маникюр, а третья растерянно смотрит то на одну, то на другую.

— Как вы себя чувствуете? — уточняет главврач.

Да, в общем-то, никак.

— Нормально.

Никак — это нормально. Даже хорошо. Однозначно лучше, чем паршиво, или тревожно, или ничтожно, или… я могу неделю без продыху перечислять все знакомые мне оттенки угнетающих состояний.

Однако мой ответ не вызывает у Геннадия Леонидовича доверия.

— Вы уверены?

— Уверена, — спокойно соглашаюсь я. — А что случилось?

У него на секунду округляются глаза. Медсестры, теснее прижавшись друг к дружке, возвращаются к шушуканью.

— Вы ничего не помните?

— Смотря что вы имеете в виду.

Я пробую сесть, и вот тут мое любимое «никак» превращается в саднящую и отдающую в затылок боль. Я дотрагиваюсь до источника дискомфорта, нащупываю бинт. Когда успела пораниться? Отстраняя руку, замечаю на костяшках запекшуюся кровь. Ногти переломаны…

— Возвращайтесь к работе, — Геннадий Леонидович отдает распоряжение медсестрам, выпроваживает их из кабинета, закрывает дверь и на несколько секунд задерживается, стоя отвернутым от меня. С шумным, долгим вздохом оборачивается, изображая улыбку а-ля «сделаю вид, будто все хорошо, хотя подозреваю, что ты свихнулась», и возвращается ко мне. — Пожалуйста, не спорь с тем, что я скажу.

Я ничего не отвечаю.

— Ты должна уйти в отпуск.

— Зачем?

— Варвара, ты… — мужчина запинается. Снимает очки и, убирая их в нагрудный карман халата, присаживается на край дивана. — Ты всех нас перепугала. И детей, и их родителей. На твои крики сбежалась чуть ли не вся больница. Представляешь хоть, что здесь творилось?

Не имея ни малейшего понимания, о чем он говорит, я слабо обнимаю себя за плечи и отворачиваюсь.

— Мне сказали, ты конвульсивно билась о пол и стены, — Геннадий Леонидович нервно сглатывает. — Головой, кулаками. Рыдала, кричала. Никто ничего разобрать не мог.

— Боже, — шепчу я, сгибаясь пополам.

Не верится, что я на что-то подобное способна. Может, меня с кем-то перепутали?.. Что, разумеется, не так. Коллективная паника против моего нежелания принимать очевидный факт, заключающийся в том, что мне элементарно не хватило сил вырваться из пут безумства.

— Меня выдернули с совещания, сказали, ты себя убить пытаешься. Коридор до сих пор от крови отмывают, — он подсаживается ближе, накрывает морщинистой ладонью мое плечо и мерно постукивает по нему пальцами. — Я всякого горя навидался в жизни, но такого… — слова обрываются в нем на судорожном вдохе. — С таким не сталкивался никогда.

Воспоминания промелькивают вспышками. Их неуловимость едва ли помогает дополнить краткий экскурс от лица главврача тонкостями восприятия. Моя психика столкнулась с невероятным эмоциональным кризисом и приняла решение данный эпизод вырезать и замуровать в забвении. Я помню, что способствовало перелому. Помню, как взорвалась. А все, что случилось после, начисто стерто.

— Хорошо, — хриплю я, сжимаясь под ладонью Геннадия Леонидовича. — Уйду в отпуск.

— Славно, Варя. Славно, — приободряется главврач. — Я тебе премию хорошую выпишу. Слетайте куда-нибудь с мужем в теплые края.

— Нет у меня больше мужа.

— Что?

Я качаю головой, поднимаясь с дивана.

— Спасибо за премию.

Геннадий Леонидович, смущенный моим внезапным откровением, теребит узел галстука и кивает, поддерживая иллюзию, словно ничего не услышал.

— Ты это заслужила.

Со своей нездоровой колокольни хочется прояснить на всякий случай, что именно заслужила: премию, или все приведшее к битью головой о стены? Если второе, то… почему? Я вела неправедную жизнь в прошлой ипостаси? В этой ничего плохого не творила. Вставала на защиту слабых, помогала нуждающимся, спасала, любила, никого не предавала, никому зла не совершала. Так почему? За что? Психотерапевт призывал даже не пытаться ломать голову над поисками ответов. Их не существует. Вот и все. Как нет добра и зла. Нет справедливости и нет неправильности. Дочка просто умерла, а муж просто завел на стороне ребенка от сестры ее убийцы. И в этом нет никакого гребаного высшего замысла.

— Ложись и отдыхай до приезда скорой, — велит Геннадий Леонидович, вернув на глаза очки и добравшись до компьютера.

Я не успеваю возразить, он продолжает не терпящим пререканий тоном:

— После того, что произошло, важно исключить отсутствие черепно-мозговых травм и показаться специалисту. Я не спущу с тебя глаз до приезда врачей.

— Я в порядке… — хотя головная боль, слабая тошнота и незначительный пробел в памяти свидетельствуют об ином.

Геннадий Леонидович удерживает на мне красноречивый взгляд.

— Будь ты в порядке, то не стала бы себе вредить.

Туше.

— Поэтому я настаиваю на незамедлительном отпуске, — добавляет деликатно: — и антидепрессантах.