Ты думал, я не узнаю?.. (СИ)

Глава 20 Варя

Что для москвичей аномальные холода, то для мурманчан — повод походить на улице в шортах. Ладно. Я немного утрирую.

Край земли, где все наоборот. Я отсюда родом, но в детстве перебралась с семьей в столицу, чтобы попытать удачу в лечении маминой глиобластомы. Боролись много лет, добивались ремиссий и затаивали дыхание, когда врачи ей говорили: «Рак вернулся». Спустя несколько ремиссий мама встречала его с печальной, но смиренной улыбкой. Она знала, что не выиграет гонку за жизнь. Как бы ни жульничала и не бежала прочь, он догонял.

Мне было семнадцать, когда ее не стало. Мама чуть-чуть не дождалась моего поступления в медицинский институт. Спустя несколько лет, проводив меня в ординаторский путь, папа вернулся в Мурманск. Москва была ему тесна, горька и суетлива. Я же в силу своей юности, любознательности и упорства адаптировалась легко и, гораздо позднее выезжая за пределы столицы, часто тупила: вспоминала, как нужно отдыхать.

В Мурманск долго не возвращалась. Все некогда, некогда. Встретила Матвея, вышла замуж, родила дочку. Хлопот — полон дом. Работа отнимала много сил. Папа прилетал редко. Был рядом, когда Ксюше исполнился год, три, пять лет. На ее восьмилетие я решилась встретиться с городом своего детства. Там дочка впервые увидела северное сияние и застала начало полярной ночи, а с дедушкой ловила семгу и путешествовала по Лапландскому заповеднику. До следующей поездки на Крайний Север Ксюша не успела. Она планировала объездить Кольский полуостров, составила список мест, которые не посетит. Чаячья скала, аметистовый берег, Кандалакшский заповедник с его фьордами и озерами, кладбище кораблей в Териберке — лишь малая часть. Она мечтала о семейном автопутешествии, съемке на новенькую камеру, и уже сочиняла какой-то мистический сюжет.

Перед отъездом я взяла этот список из ее комнаты и убрала в портмоне.

Только выйдя из здания аэропорта, хочется развернуться и зайти обратно. Слои верхней одежды пропускают морозное дыхание ледяного ветра, пробирающего до самых костей. А в Москве я бы уже давно спеклась от духоты в футболке, водолазке и двух теплых кофтах.

Мурманск, будто выкованный из самого хладного металла, окутан суровой зимней завесой. Плотной вуалью низко висят облака, скрывая луну. Не на шутку разыгралась пурга. Свирепый ветер поднимает в воздух поблескивающие снежные кристаллы и завывает страшные мелодии.

Я натягиваю шапку на уши, с трудом заставив себя вынуть руки из карманов. Секунды — и кончики пальцев немеют от лютого мороза. Интересно, сколько сейчас градусов? Минус сто?

Вытекающие из аэропорта единым потоком люди постепенно разбредаются, смело шагая в пургу и исчезая за ее непроницаемостью.

— Варя! — выкрикивает сквозь завывающий гул отцовский голос.

Кажется, будто он недалеко. Однако, повертев головой, я никого рядом с собой не вижу.

— Варя, — тише повторяет папа, на мое плечо опускается тяжелая ладонь. — Я здесь.

Я оборачиваюсь, смаргиваю с ресниц снежинки и широко улыбаюсь папе.

— Заблудилась?

Сердце пронзает укол вины. Сколько мы не виделись? Подумать страшно.

Мы крепко обнимаемся.

— Как добралась?

— Хорошо.

Я жадно всматриваюсь в его черты, силясь не разреветься. Близко посаженные карие глаза, глядящие на меня с добротой. Крупный нос «картошкой», высокие скулы и квадратная челюсть. Над лохматой правой бровью протянут глубокий шрам. В детстве он пугал меня байкой: якобы схлестнулся в схватке с медведем и заработал этакий боевой трофей. Мама же быстро его разоблачила, поведав о неудачном походе в баню. Оступился на скользком месте, упал, очнулся — гипс на лодыжке и этот шрам.

— Бриться перестал? — дрогнувшим голосом спрашиваю я и тянусь к его лицу. Улыбающийся рот густо обрамлен седеющими пышными усами и бородой.

— Лицу теплее. Не окоченела в тряпочках своих? Ц-цх! — окидывает мое московское обмундирование беглым взглядом и порицательно качает головой. — Бегом в машину, а то в сосульку превратишься!

Его фигура, высокая и непоколебимо прямая, точно дубовый ствол, источает ауру неиссякаемой выносливости. За этим крупным северным мужчиной, если верить маме, в молодости бегали толпы невест со всех уголков страны. После ее кончины он никого себе не нашел и даже не пытался.

Папа берет мои вещи, провожает до старенького зеленого внедорожника. Перед тем, как запустить меня в салон, он копошится в багажнике, достает одеяла и утепляет пассажирское кресло.

— Прыгай скорее, — дает добро, как следует обустроив для меня сидение.

— Спасибо.

Насладиться видами родного края, усеянного сопками, не удается — за окнами белым-бело. Поражаюсь, как папа умудряется что-то видеть впереди. Дорога до дома занимает больше времени, чем я думала, но за непринужденной болтовней оно пролетает незаметно.

Правда, когда он объявляет, что мы приехали, и я выхожу из машины, то не узнаю местность. Но перед тем, как с разинутым ртом повернуться к проглядывающимся сквозь пургу очертаниям приземистого деревянного дома в окружении высоченных деревьев, проваливаюсь по колено в сугроб и ору от неожиданности и холода.

Папа мчится мне на помощь, вытаскивает из снежного капкана и падает на колени, старательно отряхивая мою ногу от снега.

— Балбес старый, думал, все расчистил… — чертыхается на себя.

— Н-не страшно, — стуча зубами и ежась от говорливого неугомонного ветра, я беру его под локоть и тяну вверх. — Под-днимайся.

— Дочка, прости.

— Пап, а мы куда приехали?

— Я теперь живу здесь.

У меня мозг подмерз — не сразу осознаю суть сказанного им.

— Что?! С каких пор? А как же квартира в Мурманске?

— Продал, — вещает таким будничным тоном, словно речь идет о резиновой лодке.

— И слова мне не сказал! — я всплескиваю руками, залпом глотая колкий промозглый воздух. — Пап, ну как так?! Почему вдруг?

— Не ворчи. Идем в дом. Я обо всем расскажу за кусочком клюквенного пирога.