Ты думал, я не узнаю?.. (СИ)

Глава 14 Матвей

Юля начинает отходить от наркоза в третьем часу ночи. Рядом кружат медсестры, а прямо за ними маячим мы с Марго. Врач дает нам указания для наблюдения за состоянием малышки. Все протекает более чем хорошо. К утру к Юле возвращается внятная речь, она реагирует на наши с Марго голоса и дает односложные ответы. Иногда рассуждает о том, что видела, пока спала. О мире с облаками из сахарной ваты, о голубой шоколадной глазури вместо неба, об апельсиновом мармеладе, заменяющем солнце, и ферме из безе, на которой жили зефирные лошадки, марципановые коровы и желейные козочки. В том мире она была карамельной девочкой и ухаживала за сладкими животными. Понимаю. После такого и я бы не захотел возвращаться в блеклую реальность. Детской фантазии нет предела!

Ксюшка тоже…

Ну вот зачем ты… Зачем, Метелин, ты упорно продолжаешь их сравнивать?!

Ксюша была уникальным ребенком. Юля, совершенно на нее непохожая, тоже единственная в своем роде. Все, что их объединяет, моя отцовская любовь. Безграничная, трепетная, подлинная. Ради Ксюши я готов был свернуть горы, как готов их свернуть сейчас ради Юли. То, что младшая дочь рождена не Варей, не умаляет ее значимость в моей жизни. И даже то, что она приходится племянницей человеку, которого я никогда не смогу простить, понять. Настолько сильно я хотел не переставать испытывать такую безусловную любовь. Дарить ее и получать.

Это — не предательство памяти нашей дочери, как, полагаю, теперь думает жена, и в чем безоговорочно удостоверится, когда узнает, кто Юлина мама. А это случится. Пора раскрыть глаза.

Я не смею просить Марго бросать устаканившуюся после длительного отсутствия в родном городе жизнь ради того, чтобы сохранить от ушей и глаз Вари правду о том, какая я скотина. Случай в кондитерской — исключение. До того дня мы старались не выбирать для встреч с Юлей улицы и места, где вероятность столкновения с Варей зашкаливала. И, если быть откровенным до конца, я не хочу, чтобы они уезжали. Она уезжала. Чем ближе Юля, тем спокойнее я. Однако продолжать утаивать от жены всю правду станет сложнее. Если она начнет искать информацию…

— Вот, — как только Юля засыпает, и мы покидаем палату, Марго ныряет рукой в сумку, достает ключи от съемной квартиры и вручает мне. — Ее вещи хранятся в шкафу, разрисованном фломастерами. Сразу поймешь. Собери несколько маек с трусишками, футболки, штаны… — Марго потирает уставшие глаза, перечисляя дальше. — Не знаю, насколько мы здесь задержимся. Вроде бы Юля хорошо отходит от наркоза, да?

Взять одежду, гигиенические принадлежности и одноглазого белого зайца. Запомнил.

— Тебе что-нибудь нужно?

Щеки марго покрывает слабый румянец. По-видимому, мне придется лезть в ящик с ее нижним бельем. Она кивает, подтверждая мою догадку, и распоряжается, что нужно доложить в сумку к вещам Юли.

После больницы я заезжаю в кофейню за тройной порцией бодрости. Затем в офис, где просиживаю кресло, изображая видимость труда, а из офиса вечером отправляюсь на съемную квартиру Марго. Завезу им вещи, повидаюсь с Юлей и к Варе.

Я должен рассказать ей. Собраться с мужеством и открыться до конца.

Пусть лучше услышит от меня, чем от кого-либо другого. Пусть я буду тем, кто закончит эту ложь длиною в семь лет. Так честно. Так правильно. Усидеть на двух стульях больше не получится.

Хорошо, что до романтического ужина так и не дошло. Что бы я наплел Варе? Еще вчера на этот случай у меня была заготовлена содержательная речь на тему: «Почему нам следует вернуться в терапию, все проработать и не разводиться».

Потерять ее будет не так мучительно, как из кожи вон лезть, стараясь поддерживать иллюзию нормальности и склонять ее к тому, чтобы мне поверить, принять мои правила и мою ложную правду. Нужно быть честным с собой в первую очередь. Я так жажду добиться прощения и понимания Вари не ради нее, не ради нас, а ради себя. Ведь это я не представляю своего дальнейшего существования без нашей семьи. Это я подверг брак страшному риску. Я привел нас к разлому. Я — слабое звено, а не моя жена.

Я убедился в этом, пока ждал, когда очнется Юля, хотя должен был быть рядом с Варей, вымаливая прощение. Я ведь не прекращу срываться по первому ее зову. Я буду ставить девочку выше всего остального. Выше Вари… Да. Я это признаю. Я заслуживаю быть ненавидимым и отвергнутым женой, потому что что отвергаю ее в ответ. Несмотря на желание наладить нашу жизнь, я больше не принадлежу ей, памяти о Ксюше и нашей семье всецело.

Чем-то придется пожертвовать. Отпустить.

На одной чаше весов — дочка, на другой — любимая женщина, с которой я связал себя на двадцать лет и прожил бы с нею до последнего вздоха, если бы она позволила.

Оказывается, отец из меня куда лучше, чем муж.

Я должен перед ней покаяться. Должен стоически вынести ее слезы, истерику и пощечины. Как мужик, а не тряпка. Не получится иметь все и сразу. Но хочется — даже после жесточайших жизненных уроков. Особенно после них. Как некую моральную компенсацию за причиненный ущерб.

Варя

Телефон в кармане халата не перестает пиликать, оповещая о чьем-то настойчивом намерении связаться со мной.

— Прошу прощения, я отойду на минутку, — сообщаю родителям семилетней Даши Воронцовой и едва ли удостаиваюсь их внимания — оно приковано к девочке с тонкой, как пергамент, кожей, просвечивающей вены на лице.

Ночью ее транспортировали в реанимационное отделение и подключили к ИВЛ. В прошлом году Даша вышла в ремиссию, однако несколько недель назад вернулась к нам с метастазами в правом легком и желудке. В пятом часу утра я связалась с ее родителями и с того времени регулярно их навещаю. Некоторые больницы запрещают нахождение родственников в палатах интенсивной терапии. Но поскольку мы занимаемся лечением детей, присутствие значимых взрослых необходимо им для успокоения и ощущении безопасности.

Хреновый сегодня день.

Утром скончалась семимесячная Маша. Ее сердечко не выдержало третьего курса высокодозной химиотерапии. Пересадки костного мозга не дождалась. Маму малютки утешали всем отделом. Выла так, что до сих пор в ушах стоит звон. Таня, наш онкопсихолог, еле помогла девушке успокоиться. Бедная. На фоне стресса у мужа, тоже молодого и ранее не жаловавшегося на проблемы со здоровьем, случился инсульт, теперь еще и дочку потеряла… Тяжело оставаться хладнокровной, когда кругом столько боли. Мы, врачи и медсестры, женщины и матери, давно свихнулись бы на фоне дикого стресса. Спасаемся хлопотами, связанными с собственными семьями, и недавно внедренными групповыми психологическими тренингами, направленными на преодоление профессионального выгорания. Хочется плакать со всеми родителями наших маленьких пациентов, разобрать себя на органы — лишь бы чью-то жизнь спасти. Материнское сопереживание часто берет вверх. Сейчас я лучше его сдерживаю. Года два назад было невозможно вести консультации без слез. Правда, думала я эгоистично о своей родной боли.

Я выхожу в коридор, достаю замолкший телефон и вижу несколько пропущенных от университетской подруги. Перезваниваю ей, утомленно подпирая спиной стену. Сейчас бы не помешал сеанс тайского массажа.

— Привет, что-то случилось?

— Варь, привет. Как ты?

— Пойдет, — немного растерянно говорю я. В последний раз с Сергиенко общалась полгода назад, или больше, и то потому, что мы случайно пересеклись в торговом центре. — А ты?

— Нормально. Слушай, Варь… — Люба понижает голос и заговорщически шепчет в динамик: — Ты с Матвеем того, что ли? Все?

Я рывком вбираю в грудь воздух.

— Почему спрашиваешь?

— Прости, Варя, если не в свое дело лезу, но я видела его сегодня.

— Где? — спрашиваю не потому, что горю желанием знать подробности о его передвижениях. Вопрос вырывается автоматически.

— У себя, — она имеет в виду хирургическое отделение городской детской клинической больницы. — Матвей был в компании какой-то девицы. По виду она ему в дочери годится. Знаешь ее? Невысокая, русые волосы. Или ты не в курсе? — тараторит Люба. — Тогда я точно не в свое дело лезу… Ой, как же теперь быть? Рассказывать, или нет? — а эта часть ее болтовни направлена на разговор с собой. Я не успеваю вставить ни слога, Сергиенко решает сдать моего мужа с потрохами. — В общем, Матвей и эта девица полночи просидели в приемном покое, ближе к утру их к ребенку пустили в палату. Стыдно сознаваться, но я их на видео сняла.

Такая она, Люба Сергиенко. Как любила двадцать с лишним лет назад совать нос в чужие дела, так и сейчас себе в этом хобби не изменяет.

— Скинуть тебе? — интересуется она. — Посмотришь хоть на эту моложавую. Узнаешь, может. Ох, ну Матвей, ну Матвей, под сраку лет!..

— Давай, — ровно произношу я… но нахожусь на грани срыва.

Одна часть этого не хочет. Другой надоело оставаться в неведении.

Худая, русые волосы.

Под это описание можно подогнать треть Москвы.

— Сейчас отправлю! — с азартным энтузиазмом восклицает Люба и отключается.