Уроки вежливости для косолапых

Глава 40. Капитуляция

“…потому что потом я не остановлюсь” — последняя фраза эхом отдается где-то на задворках сознания.

Я не двигаюсь с места, просто замираю, смотрю на Бурова, вижу, как стремительно темнеет его взгляд, как тяжело вздымается широкая грудная клетка.

Он сейчас как никогда напоминает большого дикого оголодавшего медведя, а я — его до вожделенную добычу.

Окутанная какой-то необъяснимой магией притяжения, я продолжаю молча наблюдать за тем, как в несколько нетерпеливых движений он избавляется от куртки и обуви, как на ходу снимает свой свитер и бросает его куда-то на пол здесь в прихожей и прежде, чем я вообще хоть как-то успеваю отреагировать, подхватывает меня на руки.

Поздно. Поздно останавливать.

Я только обвиваю руками его шею и прижимаюсь к голому торсу, чувствуя исходящий от него палящий жар и понимая, что не хочу я его останавливать. Сейчас я вообще ничего не хочу, ничего, кроме удовлетворения диких первобытных потребностей.

Наверно, сейчас я даже готова сама просить его не останавливаться и о том, что это значит и к чему в итоге приведет я совсем не хочу задумываться.

Не сейчас…

Он вернулся, это все, что имеет значение в данный момент.

Я сама тянусь к его губам, сама целую, вынуждая его на секунду остановиться.

Лишь на мгновение, потому что уже в следующий момент я ощущаю под собой мягкую поверхность своего матраца.

Лежа на кровати я совершенно бесстыдно позволяю себя рассматривать. Полы халата окончательно расходятся в стороны, практически ничего не скрывая. Лишь легкая, едва заметная тень смущения мелькает где-то в подсознании и вскоре гаснет на фоне проникающего под кожу жадного взгляда. Я практически ощущая на себе его невыносимое, почти болезненное жжение.

Все прежние сомнения растворяются в желании получить то, что сейчас так необходимо и я в понимаю, что начинаю злиться, потому что Буров не спешит, будто нарочно издеваясь, медлит.

И улыбка его ироничная и в то же время обольстительная, буквально кричит о том, что он смакует момент.

Однако, возможности возмутиться мне никто не оставляет. Я не сразу понимаю, что он задумал, а когда наконец осознаю, наблюдая за тем, как Миша опускается на колени, резко дергаюсь, словно от неожиданного, но значительного удара током.

Инстинктивно пытаюсь сдвинуть бедра, когда одним резким движением Буров пододвигает меня к краю кровати.

С губ срывается тихое “ох” и я невольно хватаюсь за плотное покрывало, сжимаю его пальцами, когда, глядя на меня с порочной, гипнотизирующей улыбкой на губах, Миша подается вперед и, все так же не отрывая взгляда, проводит кончиком носа у меня между ног.

— Не надо… — бормочу растерянно и в то же время замираю, не двигаясь.

Он только усмехается в ответ, цепляя пальцами кромку моих трусиков, тихо приказывает:

— Приподнимись.

И я не знаю, какими гипнотическими способностями обладает этот мужчина и почему он действует на меня таким вот странным образом, порабощая волю голосом и парой касаний, но даже несмотря на поглощающий меня стыд, я, подобно зачарованной, делаю то, о чем он меня просит.

Тяжело дыша, слыша грохот мечущегося в грудной клетке сердца, я молча наблюдаю за тем, как он снимает с меня тонкую преграду в виде белья и отбрасывает в сторону.

Все это слишком пошло, слишком откровенно и в то же время — горячо. Настолько обжигающе горячо, что я, будто в трансе слежу за действиями Бурова.

Одним легким прикосновением пальцев он вырывает из моей груди жалобный стон и я тут же прикусываю губу, чувствуя, как разливается краска по лицу.

А он смотрит своим пожирающим взглядом, и на губах его играет все та же порочная улыбка.

— Миш… — последняя и, пожалуй, единственная попытка его остановить.

В ответ Буров только усмехается, шире разводит мои бедра и делает то, чего со мной никто и никогда не делал.

Никто и никогда!

Вадим был не против оральных ласк, но только в одностороннем порядке, а единственная попытка, на которую я решилась, ведомая его настойчивостью, отбила даже малейшее желание повторить когда-либо этот унизительный процесс.

Господи, и зачем я только вспомнила о бывшем муже. В такой момент, серьезно?

— Расслабься, Мариш, — сквозь туман самобичевания пробивается хриплый голос Миши.

Видимо, мое напряжение не осталось незамеченным.

— Расслабься, — повторяет и я подчиняюсь.

Не умею я ему сопротивляться, с той первой, безумной ночи по сей день. Тело, будто чужое откликается на ласку.

Прикусив нижнюю губу, едва ли не до крови, я сначала сдерживаю рвущиеся наружу стоны, но вскоре сдаюсь и, окончаетельно капитулировав, откидываюсь на матрац и ртдаюсь ощущениям.

— Умничка, — слышу его голос, сквозь затуманенное сознание.

Не бывает, ведь просто не бывает так хорошо.

Я больше не пытаюсь глушить стоны, они эхом ударяются о стену.

Понимаю, насколько это, должно быть, бесстыдно выглядит со стороны, но, черт возьми, как же нереально хорошо чувствовать движения скользящего между складочками языка.

Лишь на секунду осмелев, я чуть приподнимаюсь, локтями упираюсь в матрац, в этот же момент Буров на мгновение отрывается от своего занятия и, клянусь, в его взгляде я читаю абсолютный восторг. Ему нравится, в самом деле это нравится.

И как бы мне ни хотелось, как бы я ни старалась, но не сравнивать этот восторг в глазах Миши с неприкрытым отвращением во взгляде бывшего мужа после моего несмелого намека, я не в состоянии.

— Я говорил, что ты охренеть какая красивая? — и снова эта порочная улыбка, и взгляд обещающий исполнить самые неприличные, потаенные желания.

— Иди ко мне, — лишь спустя секунду я осознаю, что эти слова принадлежат мне.

Он не спешит выполнять мою просьбу, пальцами поглаживает бедра, поднимаясь выше, дразня, снова и снова.

И я уже готова одновременно умолять и проклинать. Умолять продолжить и проклинать за то, что медлит, доводя меня до безумия.

— Миша…

Слышу бряцание пряжки и шорох, а в следующее мгновение чувствую, как под весом этого невыносимо притягательного медведя прогибается матрац.

— Наконец-то я дорвался, — шепчет у моих губ и даже в его шепоте я слышу улыбку.

Гад! Ну гад же! И я даже собираюсь возмутиться, но не успеваю. Один мощный толчок выбивает воздух из легких, с протяжным стоном я пальцами впиваюсь в медвежьи плечи, ощущая, как напрягаются под ними мышцы.

— Охренеть… — замирает, — Мариш, не надо так, иначе все закончится очень быстро.

— Что? — облизываю сухие губы.

— Сжимать меня так, я же кончу не начав, — посмеивается, при этом явно сдерживаясь.

Я в ответ только тянусь к его губам, потому что в очередной раз меня одолевает легкое смущение. Не могу я оставаться спокойной, когда он смотрит на меня так, будто сожрать готов.

Он делает еще один толчок, медленно скользит внутри меня, словно дразня, вынуждая просить еще… больше.

В прошлый раз все было иначе, было страстно, грубо, по-животному. Он просто брал меня так, как ему того хотелось, заставляя кричать, царапать простыни и вгрызаться зубами в подушку, а сейчас… Сейчас он как-будто сдерживается намеренно.

Воспоминания о той первой и единственной, наполненной похотью ночи, лишают меня контроля над собственным телом и, двинувшись вперед, я сама насаживаюсь на его весьма внушительное достоинство.

— Мариша… — предостерегающе, — я вообще-то нежным быть пытаюсь, ну чего ты творишь, — утыкается мне в шею, смеется.

— Не надо, я хочу… хочу, как тогда…

Наверное, для него это становится последней каплей. Выругавшись, он, кажется, слетает с тормозов, потому что больше ни о какой нежности даже речи не идет.

Только животная похоть и грубые толчки, отзывающиеся сладкими судорогами в моем теле. Все, что я могу — обвить его руками и ногами, и отдаться этой совершенно сумасшедшей, дикой страсти. Двигаться навстречу и оглушительно стонать в ответ на каждый жесткий толчок.

— Миша…

Ногтями впиваюсь в его шею, шепчу что-то неразборчивое, извиваясь под его тяжелым горячим телом, чувствую, как в животе разгорается пожар и прежде, чем во мне взрывается ядерная бомба, я ловлю себя на мысли о том, что совершаю огромную ошибку.

Разрушительная волна оргазма накрывает меня с головой, тело судорожно потряхивает от болезненно-сладкого разряда тока и лишь когда последние отголоски лихорадочной дрожи наконец затихают, я понимаю, что Буров кончил почти одновременно со мной.

Отдышавшись, упираясь ладонями в матрац, все еще находясь во мне, он нависает сверху и виновато смотрит мне прямо в глаза.

Мы оба понимаем, что произошло.

— Мариш, — первым нарушает тишину и выходит из меня, заваливаясь чуть в сторону.

Я в ответ на раскаяние в его взгляде только упираюсь ладонями ему в плечи и качаю головой.

Делаю попытку выбраться, Миша позволяет.

Только теперь замечаю, что халат все еще на мне, свешиваю ноги с кровати и встаю. Запахивая полы халата, сжимаю пальцы на поясе и сжимаю челюсти. К горлу подкатывает противный ком.

— Марин… — за спиной скрипит кровать.

Буров встает, подходит ко мне, я просто интуитивно это понимаю.

— Прости, — хватает меня за плечи, разворачивает лицом к себе, — Марин, мне башню снесло, я… да, блин, — вздыхает.

— Миш…

— Я… послушай, — заглядывает мне в глаза, а у меня в сердце в груди больно сжимается, — я облажался, но….черт, Марин, если вдруг получится…

— Не получится, не переживай, — усмехаюсь, глядя на растерянность на его лице.

— Да бля, — ругается, — че ж так сложно-то.

Я молчу.

— Марин, да не переживаю я, наоборот… — замолкает ненадолго, будто только теперь окончательно осознав смысл моих слов, — подожди, не понял, ты сейчас про таблетки, что ли? Марин, может, не надо? В смысле, да что ж такое, я хочу сказать, что…

Он что, пытается сейчас уговорить меня… Ну нет, ну не может же он всерьез хотеть…

Меня это внезапное понимание бьет под дых с такой безудержной силой, что я невольно хватаюсь за живот.

— Марин, ты чего? — готова поклясться, я слышу в его голосе страх.

Поднимаю на него глаза и, как ни стараюсь сдержать слезы, с треском проваливаю попытку.

— Не будет ничего, — шепчу, глядя перед собой и видя пустоту.

— В смысле? Марин…

— Я не могу больше иметь детей.

— Больше?

— Один выкидыш и одна замершая беременность, с последствиями. По словам врачей, ребенка, я смогу зачать и выносить разве что чудом…