Уроки вежливости для косолапых

Глава 52. Девочка с фотографий

— Марина Евгеньевна, а это вы, да?

Я оборачиваюсь на звучащий за спиной голос Сашки. Замираю, глядя на предмет у него в руках.

Альбом с фотографиями университетских дней. В первые два года учебы фотографий скопилось огромное количество, большую часть из них я распечатала, потому что не доверяла электронным носителям.

Мне всегда казалось, что так фотографии могут легко исчезнуть, а распечатанные, бережливо уложенные в альбом — не потеряются.

Уходя от мужа, после всего, включая вытрепавший мне нервы развод, я с собой почти ничего не брала. Кое-какие вещи, купленные на собственные деньги, ноутбук и вот этот альбом, о котором в годы замужества не вспоминала даже, лелея обиду на друзей, считая, что меня не поняли просто.

Позавидовали.

Забрать я его забрала, но ни разу не открыла.

Просто не нашла в себе сил.

Сашка подходит ближе, садится на край кровати, продолжая листать страницы альбома, а я только молча за ним наблюдаю и сажусь рядом.

Рассматриваю счастливые лица. Свое и одногруппников.

Десять лет прошло, а я как сейчас помню, где и когда были сделаны фотографии.

Смотрю на себя и в горле встает ком, а на глаза наворачиваются предательские слезы.

На меня с фотографии глядит восемнадцатилетняя девчонка.

Девчонка, тогда еще искренне верящая в лучшее будущее, умеющая находить плюсы даже там, где это, кажется невозможным.

В те годы, даже несмотря на токсичное влияние родителей, я была твердо уверена в том, что у меня все будет отлично. Я просто умела быть счастливой.

— Вы здесь красивая такая, — заключает Сашка, перевернув страницу и сосредоточив внимание на фотографии, сделанной в одну из наших с ребятами вылазок на природу.

Я на этой фотографии выгляжу ужасно довольной. В мешковатой толстовке и слегка потертых джинсах, без намека на косметику на лице и с растрепанными волосами, да с огромным шампуром в руке.

Кажется, я до сих пор помню вкус того шашлыка и радостную улыбку Костика. Он тогда был на седьмом небе от того, сколько комплиментов было сделано в адрес его кулинарных способностей.

— Марина Евгеньевна, вы чего? — испуганный голос Сашки выдергивает меня из воспоминаний, навеянных фотографиями.

Сначала не понимаю, чего он всполошился, пока не замечаю несколько прозрачных капель на фотографиях.

— Вы плачете? — еще более обеспокоенно спрашивает Саня, а я, качая головой, старательно стираю с глаз слезы. — Вот только не говорите, что вам что-то в глаз попало, — добавляет деловито.

У меня невольно вырывается смешок.

Сообразительный все-таки мальчишка.

— Не попало, просто вспомнила…

— Что-то плохое? — искренне, и в глаза мне заглядывает.

— Нет, наоборот, хорошее.

— А почему плачете тогда? — следует вполне логичный вопрос.

Усмехаюсь, моргаю несколько раз.

Почему…

Дура потому что отбитая. Потому что позволила куску дерьма себя сломать, заставить сомневаться, подстраиваться. Потому что слушала не тех людей, собственных родителей в том числе, потому что поверила в свою никчемность и несостоятельность. Потому что дала лишить себя поводов для радости и вот этого счастливого блеска в глазах, что сверкал с каждой фотографии.

Вот почему.

Ничего из этого я, конечно, не озвучиваю вслух.

Незачем это на ребенка вываливать. Достаточно уже того, что вывалила на его дядьку.

Вывалила и как будто наконец сбросила с плеч тяжелую ношу, что висела на мне мне неподъемным грузом долгие годы.

— Марина Евгеньевна?

— Все хорошо, Саш, просто ностальгия.

— Я сделаю вид, что поверил, только не плачьте больше, пожалуйста.

Я смеюсь в ответ на это по-детски наивное замечание. Смотрю на этого тринадцатилетнего мальчика и отчасти вижу в нем отражение Миши. Есть у них что-то общее. То ли его воспитание сказывается, то ли дело в генах, не знаю.

Меня захлестывают эмоции, улыбаюсь и, кивнув, притягиваю Саньку к себе.

Он меня в ответ обнимает.

Сидим так несколько секунд.

— Так, давай собирать оставшиеся вещи, скоро грузчики приедут и Паша — успокоившись, размыкаю объятия и резко встаю с кровати.

Вопрос с переездом был почти решен, осталось только вещи перевезти.

Всю неделю мне было некогда, да и попросту лень. После рабочего дня хотелось нежиться в кровати, а не собирать вещи. Потому это дело было отложено до ближайших выходных.

Миша предлагал нанять людей, я категорически отказалась. Некоторые вещи я предпочитала собирать исключительно самостоятельно. Помочь вызвался Санька, а Буров рванул на базу, работа его никак не хотела отпускать.

Расширение базы требовало его практически постоянного присутствия, так что почти всю неделю он проторчал там.

Забота о Саньке легла на мои плечи, что мне, конечно, было в радость.

Всего за неделю мы очень сблизились. Казалось, этот мальчишка в моей жизни был всегда.

В общем, переехала я, можно сказать, сразу после возвращения в город.

На работу приезжала вместе с Санькой и всякий раз встречала кого-то у входа.

Так что новые слухи расползлись очень быстро. В лоб мне коллеги вопросов не задавали, но постоянно косились и судачили за спиной.

Коллектив гудел, по словам Тоньки, которая только подливала масла в огонь.

Я не препятствовала, Тоня развлекалась.

В целом все складывалось хорошо.

— Марина Евгеньевна.

— А?

— Я говорю, там Пашка подъехал, поднимается с мужиками уже. Коробки можно относить вниз?

— Да, — спохватываюсь, — да, конечно.

— Угу.

Осматриваюсь в опустевшей квартире, кошусь на свою кровать, недавно ставшую предметом нашего с Мишей маленького спора.

Улыбаюсь, вспомнив о его неприкрытых намеках и чувствую себя абсолютно счастливой. В груди разливается почти забытое ощущение, то самое, из моего прошлого.

Когда последнюю коробку выносят из квартиры, грустно окидываю ее взглядом.

А ведь я искренне считала, что состарюсь здесь в полном одиночестве.

Вздыхаю, отбрасываю глупые мысли, пообещав себе больше к ним не возвращаться, и выхожу из квартиры.

Не успеваю повернуть ключ в замке, как в кармане начинает вибрировать телефон.

Мысленно улыбаюсь, уверенная в том, что звонит Буров. Однако, стоит мне вынуть телефон и взглянуть на экран, как улыбка тотчас сползает с моего лица.

Надпись “Мама” отражается на экране и я невольно с силой сжимаю мобильник в ладони.

Стиснув зубы, убираю телефон в карман.

Она уже несколько дней звонит беспрестанно. Я даже порывалась взять трубку, но Миша запретил. Вовремя вмешался.

Я с ним согласилась.

На этот раз ее упорство достигает своего пика и я не выдерживаю.

— Да! — получается слишком резко, но я не испытываю за это ни капли вины.

— Ну наконец-то, ты почему трубку не берешь?

— Потому что я занята и потому что я не хочу разговаривать.

Наверное, впервые в жизни, даже несмотря на все случившееся, я позволяю себе этот раздражительный тон в отношении матери и не испытываю ничего, вообще ничего.

Ни чувства вины, ни желания быть понятой, ни потребности в поддержке. Ровным счетом ничего, кроме жгучего раздражения и желания поскорее повесить трубку.

Мама тоже теряется, замолкает.

В трубке повисает тишина.

— Ты что-то хотела? — спрашиваю устало.

— Поговорить, — ее интонация меняется, исчезают обвинительные нотки.

— Мне кажется, все уже давно сказано.

— Марин, — на удивление спокойно, — давай просто поговорим, в конце концов, не чужие ведь люди.

— Ты об этом должна была вспомнить, когда вставала на сторону Вадима, — цежу ядовито, выплескивая вслух обиду.

Из трубки раздается тяжелый вздох.

— Ну и что, ты теперь до конца жизни будешь нас всех наказывать? Я прошу просто поговорить.

Прикрываю глаза, считаю до трех.

— Мне пора, мам.

— Ну подожди ты, что у тебя не найдется времени полчаса посидеть в кафе?

Понимаю, что не нужно поддаваться на эти манипуляции. И то, что ее активность неспроста так возросла — я тоже понимаю. Наверняка ведь что-то нужно, иначе бы не позвонила.

В памяти мгновенно всплывает последний наш разговор. Она меня тогда чуть ли не свести с бывшим мужем собиралась.

Знаю, что совершаю ошибку, но также знаю, что она не отстанет.

— Хорошо, давай в пять в кафе у дома, — произношу и вешаю трубку.

Пора просто расставить все точки над “И”