Виталий Лазаренко

Цирк Никитиных закончил сезон. Перед отъездом в летние филиалы владельцы выгодно сдали помещение под сеансы кинематографа. К тому времени Лазаренко тоже был связан с кинематографом. В кармане у него лежал контракт, заключенный им вскоре по выходе из больницы. «Торговый дом М. С. Трофимов и К°», возглавлявший кинофабрику «Русь», приглашал помимо самого Виталия также и его жену, сына, прислугу и собаку Буксир. Все они обязывались «играть назначенные им роли, включая и весь цирковой репертуар на натуре и в павилионе».

До начала съемок оставался без малого месяц, и Лазаренко вместе с другом Алексом Цхомелидзе отправился в поездку по городам, расположенным неподалеку от Москвы. Выступали главным образом на сценах. Почти вся программа исполнялась членами обеих семей. Сам Алекс представал перед публикой как «Человек-муха»: в этом номере, придуманном еще Акимом Никитиным, клишник пролезал в скважину бутафорского замка, Мария Цхомелидзе, отличная гимнастка, балансировала на трапеции, а их дети исполняли акробатические танцы. Мария Малышева, жена Лазаренко, пела с большим успехом частушки в русском костюме под собственный аккомпанемент на гармонии. Но гвоздем программы был, конечно, Лазаренко; из номеров, исполняемых им, обращает на себя внимание его выход в качестве рассказчика — в этом амплуа артист еще нам незнаком. Жанровые сценки из народной жизни, которые он мастерски читал с украинским выговором, смешили публику не меньше, чем клоунады.

По условиям договора 23 мая 1918 года Лазаренко явился на кинофабрику «Русь». Сперва он был занят в фильме «Чертово гнездо», играл небольшую драматическую роль друга героя. Съемки шли главным образом на Москве-реке возле Воробьевых гор. Затем перешел в другую группу, с которой ему предстояло вскоре отправиться в увлекательное путешествие.

Режиссер А. А. Санин и оператор Ю. А. Желябужский приступали к созданию картины «Девьи горы» (второе название — «Легенда об Антихристе»). На эту ленту делалась крупная ставка. Готовили шумную рекламу. Кинематограф, в основном еще остававшийся в частных руках, потрафлял вкусам тех слоев интеллигенции, которые испытывали чувство растерянности перед лицом победившего пролетариата и потому обратились к религиозно-мистическим исканиям. Остро чувствуя конъюнктуру, коммерсанты от кино выпустили на рынок в первые революционные годы целый ряд картин религиозного содержания, и среди них были «Девьи горы» по сценарию модного писателя Е. Чирикова.

Декораторы построили во дворе кинофабрики «огнедышащий ад», а бутафоры и пиротехники придали ему устрашающий вид. Здесь-то, в дьявольском обиталище и куролесил один из самых шустрых и проворных чертей — цирковой клоун.

Некоторое время спустя съемочная группа перебралась в Кинешму. Расторопные уполномоченные «Руси» арендовали большой пассажирский пароход, на котором и расположился не без удобств весь персонал. Не забыли нанять и хорошего повара. (Оплачивал все расходы наличными сам глава Торгового дома.)

Пароход, шлепая по воде колесами, неторопливо плыл по тихой в эту пору Волге и, как только режиссер с оператором обнаруживали подходящий пейзаж, причаливал к берегу. Начиналась хлопотливая подготовка к съемкам. Виталию приходилось довольно много времени тратить на то, чтобы придать себе обличье черта: он мазал тело коричневой краской, приклеивал длинный нос и парик с рожками, на ноги прилаживал копыта и в завершение накидывал на плечи лохматую шкуру. По сюжету предстояло снять много конных сцен: воинственные девы носились верхом с развевающимися волосами по крутым взгорьям чуть ли не на протяжении всей картины. Мария Малышева была единственной профессиональной наездницей; ей приходилось проделывать порой весьма рискованные трюки, и притом на чужой, дурноезжей лошади, скача галопом по холмам над каменистыми оврагами. В остальном же привольное житье вдали от городских треволнений, без повседневных изматывающих забот о хлебе насущном, в единении с природой пришлось по душе всей съемочной группе, которая очень быстро сдружилась. Вкушая радость бытия, в свободное время без устали шутили, балагурили, от души смеялись.

Лицедействовать перед объективом киноаппарата Лазаренко приходилось и прежде. Работа в кино — отдельная страница его творческой биографии. После памятной съемки рекордного прыжка через трех слонов французской фирмой Пате в том же 1914 году его пригласили на киностудию товарищества «Художество», где режиссер А. Гурьев снял артиста в комедии «Я хочу быть футуристом», не лишенной, заметим, некоторой сатиричности; в ней высмеивалось модное литературное течение, снискавшее скандальную известность и возбуждавшее жгучий интерес обывателей.

Вскоре затем оборотистые предприниматели кинофабрики «Светосил», используя популярность клоуна-прыгуна, наделенного ярким комедийным талантом, создали с его участием комические ленты «Любовь и... касторка», «Ночь и луна, он и она». «Снимали главным образом на натуре. Я бежал от преследований, бил посуду и делал сальто через заборы...— вспоминает в ироническом тоне артист.— Вокруг места съемок собирались толпы, которые с трудом разгонялись городовыми.

Вот образцы комедийного сюжета: я завидую конькобежцу и пытаюсь ему подражать. Но катаюсь я плохо, падаю сам и сбиваю всех на катке. Персонажи, которых я сбиваю, подбирались посмешнее. На катке я знакомлюсь с интересной барышней. Она ведет меня познакомить с отцом. Едва почтенный папаша протягивает руку, я, поскользнувшись, подбиваю его, и мы оба падаем... На экране вспыхивает ядовитая надпись: „Познакомились!" Съемки заканчивали в несколько дней».

По интонации этого описания видно, что актер не принимал всерьез подобного рода фильмы. Да и могли ли эти примитивные, ремесленные поделки удовлетворять его? Чуть позднее, в Киеве, он сыграет главную роль в картине «Похождения Идиотикова»; шумный успех ленты побудил хватких дельцов срочно изготовить и вторую серию «Похождений».

Все эти комедии, снятые под явным влиянием зарубежного кино и пользовавшиеся на кинорынке большим спросом, обычно выпекались по единому шаблону: в них разрабатывался какой-нибудь незамысловатый сюжетец, точнее — курьезная ситуация, в которой эксцентрически действовал оглупленный персонаж. Вполне понятно, что говорить о художественных достоинствах таких картин не приходилось. Единственное их назначение — развлекательность. Тем не менее продукция подобного рода пользовалась в ту пору успехом. Владимир Маяковский признавался клоуну, когда они познакомились, что видел его в комических и «в голос хохотал над этой ерундистикой». Между прочим, и в рецензиях комик из цирка получал довольно высокую оценку. «Мимика, грация и глубокое понимание психических переживаний героя,— писал, к примеру, журнал „Артистический мир",— справедливо создали Виталию Лазаренко название Макса Линдера». В большом труде по истории кинематографии дореволюционной России исследователь, рассуждая о кинокомедии, отметил, что этот жанр «у нас впоследствии успешно развивал В. Лазаренко»*.

Он участвовал еще в добром десятке кинокартин — «По ту сторону ущелья», «Новое платье короля», «Золото, слезы и смех»

*Гинзбург С. Кинематография дореволюционной России. М, «Искусство», 1963, с. 256.

(с Анатолием Дуровым в главной роли), «Морозно», «Интриган» и др.— и стал заправским «киношником», поднаторевшим в специфических приемах работы перед камерой. Наблюдательный комик, умеющий подмечать цепким глазом смешное и отбирать типическое, до слез смешил друзей и знакомых меткими пародиями на операторов и режиссеров, мастерски передавая их жаргон и манеру поведения. Особенно ему удавался шарж на режиссера-ремесленника, мнящего себя между тем большим художником. Лазаренко надевал кепку козырьком назад, из газеты делал рупор и подавал громким голосом бессмысленные команды исполнителям ролей, а когда те играли якобы не так, как должно, комично впадал в исступление, колотил себя по голове кулаками и, стеная, рвал на себе волосы.

«Москва резко изменила свое лицо. Здесь наши киносъемки казались далеким сном, неправдоподобной пасторалью. Столица жила интересами фронтов, повсюду остро ощущалось дыхание гражданской войны,— рассказывает в своих записках Лазаренко. — Я почувствовал внутреннюю необходимость в меру моих сил участвовать в этих событиях и стал организовывать группу для поездки на фронт».

Встреча с военным зрителем для него — дело привычное. Не раз приходилось выступать и в казармах, и на армейских плацах, и в госпитальных палатах, и на тесных сценах призывных пунктов.

.. .Курский вокзал до предела забит людьми, так что не протолкаться: фронтовики, беженцы, раненые, рабочие продовольственных отрядов, мешочники; спертый воздух и несмолкаемый гул голосов под высокими сводами. Продираясь сквозь толпу, он услышал где-то впереди звуки рояля и женское пение. Когда протиснулся ближе, певицу на маленькой эстраде уже сменил оратор. Горячо и взволнованно говорил он о тяжелейшем положении страны, о том, что судьба республики решается нынче на полях сражений, и страстно призывал отдать все силы на борьбу с врагами Родины.

Виталий выбрался на железнодорожные пути, с большим трудом отыскал в кромешной тьме теплушку, прицепленную к санитарному поезду, предъявил мандат, подписанный наркомом Луначарским, и получил разрешение: «Вселяйтесь!»

Первая забота — получше устроить сына: оставить его было не с кем, пришлось брать с собой. За полночь поезд тронулся. Группа направлялась на Южный фронт, в Девятую армию. Военная обстановка на этом участке была напряженной: белый генерал Краснов, один из неистовых главарей контрреволюции, вел яростное наступление в районе Балашов — Новохоперск.

«В Орле нас принял в своем штабном поезде командующий войсками В. Антонов-Овсеенко,— вспоминает Мария Яковлевна Малышева-Лазаренко.— Он тепло беседовал с нами, поблагодарил за приезд и заверил, что нам будет оказана всяческая помощь». По распоряжению главковерха актеров зачислили на красноармейское довольствие и выделили в их распоряжение грузовую машину, что было расценено ими как проявление истинной заботы, ибо машин в те времена было — раз-два и обчелся.

По разбитым осенней распутицей и войной дорогам возглавляемая Виталием Лазаренко группа переезжала из части в часть. Концерты давали прямо под открытым небом. Душой программы был сам веселый клоун. Он разыгрывал забавные сценки, сыпал сатирическими остротами, находчиво импровизировал, не скупился на соленые шутки по адресу врага. В номере «Паноптикум», например, по ходу которого демонстрировались различные предметы, якобы извлеченные из музея редкостей, сатирик, лукаво сощурясь, говорил: «А теперь увидите то, что осталось от потрепанного красноармейцами «женского батальона» — и с насмешливой улыбкой извлекал из ящика двумя пальцами бюстгальтер. Кроме того, плясал на ходулях, прыгал через походные кухни и армейские тачанки.

Бесценной наградой исполнителям за путевые невзгоды был восторженный прием зрителей. Как горячо аплодировали веселым частушкам, которые пела под баян Мария Малышева! Какими раскатами хохота встречали комические фортели эксцентрика-мима Сесиля Пишеля! Виталий хорошо знал: фронтовики умеют смеяться, как никто, но чтобы вот так самозабвенно слушали мелодии русских песен здесь, где привыкли к грохоту орудий и свисту пуль,— это казалось невероятным. Ну, правда, балалаечник Трояновский — музыкант, каких поискать, виртуоз, игрой которого заслушивался сам Лев Толстой. В его руках трехструнная звучала проникновенно и трогательно, а то задорно, так что ноги сами рвались в пляс. И на обветренных лицах бойцов появлялось выражение счастливого удовлетворения...

Кончалось представление, и красноармейцы, исполненные благодарности, обступали артистов и рассказывали о последних боях, о своей жизни, о своем доме и своих товарищах. Лазаренко слушал этих простодушных людей с живейшей заинтересованностью, впитывая услышанное, постигая характер и думы народа, взявшегося за оружие, чтобы отстоять дело революции.

Фронтовая жизнь полна превратностей. Поездка актерской бригады была не только трудной, но и опасной. Однажды чуть было не угодили в лапы врагу: шофер сбился с дороги и заехал в пустынную местность — ни людей, ни жилья. После пререканий решили двигаться назад по своим следам. Не успели проехать и версты, как вдруг на взгорье четко возникли фигуры конных.

— Стой! Казаки!—тревожно забарабанил по кабине Виталий.— Видите — с пиками!—Наделенный мгновенной реакцией, он просунулся к шоферу:— Поворачивай! Жми вовсю!

Старая машина, уходя от погони, напрягалась из последних сил. Седоков отчаянно вскидывало. В кабине громко плакал на руках у матери сын. Во время бешеной гонки Виталий перелез на подножку и, цепко держась за борт и дверцу, утешал мальчишку, подбадривал шофера. Тревожно оглядывался назад: всадники с пиками наперевес, нещадно стегая коней, стремились нагнать грузовик. Лазаренко вспоминал в записках, что в этот момент у него «мелькнула мысль: а вдруг испортится мотор? Тогда — плен... А с пленными казаки жестоки». Наконец преследователи отстали. Виталий облегченно вздохнул: ура — спасены!

В другой раз группу арестовали свои, приняв за буржуев, бегущих от революции. «В какие только передряги не случалось попадать,— дополняет воспоминания мужа Мария Малышева. — Не забуду, как, направляясь в часть, заплутались. Пришлось бродить по лесам с ребенком на руках, несколько дней без еды, пока не вышли к деревне, занятой красными».

От природы не робкого десятка, Лазаренко и в боевых условиях показал себя человеком храбрым. Настойчиво добивался от командования, чтобы их посылали поближе к позициям. Смерть отступала перед неунывающим руководителем фронтовой бригады, человеком бывалым и жизнестойким. Он держался молодцом, не пасовал, встречая трудности, и, неистощимый на шутки, постоянно поднимал дух своих спутников.

Еще лежа в больнице, Лазаренко стал замечать за собой странную, прежде незнакомую вещь: он мог верно, минута в минуту, определить время без часов, будто внутри у него беспрерывно тикал какой-то чувствительный механизм. Удивление его, однако, вскоре прошло, он привык и стал повседневно пользоваться своими столь удобными биологическими часами.

Впрочем, в творческой биографии артиста поражает не столько это феноменальное физиологическое свойство, сколько чувство времени в широком, социальном смысле слова, которое помогло ему безошибочно выбрать новую дорогу в искусстве клоунады и оперативно откликаться на текущий момент. Это была одна из сильнейших сторон дарования Лазаренко, благодаря которой он стал первой величиной советского цирка.

Необыкновенно чуткий к новым веяниям, он пристально всматривался в жизнь цепким глазом художника, пропускал все происходящее через свое сердце и ум. Прогарцевал, например, по Тверской конный отряд красноармейцев в новой форме с остроконечными шлемами и красной звездой над козырьком, так называемые богатырки,— и сразу же ищущая мысль заработала: как ярче рассказать с арены о первых победах молодой, недавно созданной Красной Армии. Увидел изображение только что принятой эмблемы Советской власти, скрещенные серп и молот,— и уже загорелся мыслью: хорошо бы восславить символ нашей власти в умной репризе. Прикидывал: молот кует счастье народу... Серп режет под корень старый мир... Для наглядности вырезал в качестве модели по отдельности серп и молот и, складывая их и так и этак, смотрел, какие возможности открываются для разговора с публикой.

В этой крепкой связи его творчества с жизнью и был заложен секрет огромной популярности Виталия Лазаренко. Он был убежден, что материал для размышлений над новым репертуаром способна давать прежде всего жизнь. Не зная, чем живет, чем дышит улица, внушал клоун позднее начинающим артистам, вряд ли сможешь быть интересным зрителю и волновать сердца. Ходи по улицам с широко открытыми глазами: садишься в поезд — наблюдай, зашел в столовую пообедать — наблюдай, заскочил на рынок — наблюдай во все глаза. Чувствуй себя в жизни, как охотник в лесу, и всегда будешь возвращаться домой с полным ягдташем смешных трофеев.

Лазаренко убежденно повторял в своих статьях и выступлениях, когда речь заходила о цирковом комизме, что клоун с успехом может двигаться вперед лишь в том случае, когда совмещает в своем лице актера и режиссера. Сам Виталий Ефимович, по многим свидетельствам, был в значительной мере наделен режиссерским мышлением и фантазией. Всякий раз, когда нужно было выпустить на манеж новую клоунаду, новый скетч или агитку, артист самостоятельно намечал общие контуры номера, определял его «зерно», отыскивал внутреннюю линию, интонации, мизансцены, выразительные средства. Не имея соответствующей теоретической подготовки, он руководствовался при этом исключительно художественным чутьем и большим опытом.

Итак, пристальный интерес к окружающему миру, ясное понимание главных задач и запросов общества, а также способность переплавлять жизненные наблюдения в яркие цирковые образы — все это помогало Виталию Лазаренко быстро нащупывать нерв сегодняшнего дня и оперативно откликаться на зов революционной действительности. Обостренное чувство времени прокладывало этой богато одаренной натуре верное направление в идейном и творческом движении вперед.