Виталий Лазаренко

По складу дарования Лазаренко был сатириком, и у него, если воспользоваться словами Н. А. Некрасова, «потребность сильная была в могучем слове правды честной, в открытом обличенье зла». Зрелой мыслью художника он верно определял место сатиры в строительстве новой жизни, знал, что сатира — острое оружие в руках пролетариата, смело вступающего в бой с теми, кто тормозит развитие общества.

Несомненный интерес представляет его рассказ, характеризующий метод создания им репертуара: «Я разрабатываю план, придумываю композицию, пишу текст. И только потом кого-нибудь из друзей писателей прошу прийти мне на помощь. Это не «заказ», а творческая консультация и дружеская редакция хорошего специалиста. Собираемся у меня... Случается, что я спорю, не соглашаюсь на поправки, настаиваю на своем... Особенно много дружески помог мне В. И. Лебедев-Кумач».

Постоянный читатель «Крокодила», Лазаренко хорошо знал почерк юмористов, регулярно печатавшихся на страницах журнала, и безошибочно узнавал их по манере острить, по излюбленным приемам комизма. Давно уже он выделил для себя двойную фамилию Лебедев-Кумач. Стихотворные фельетоны этого автора ему нравились легкостью слога и разговорными интонациями. Фельетоны были удобны для чтения вслух, привлекали злободневностью. Нравились и юмористические рассказы, подписанные той же фамилией. (Этой гранью своего дарования прославленный поэт-песенник известен лишь узкому кругу читателей.) В прозаических его произведениях действовали по большей части люди простоватые, нередко выходцы из деревни. Комический эффект достигался языковой характеристикой героев: они любили выражаться заковыристо, употребляли невпопад книжные слова. От юмористических рассказов Лебедева-Кумача исходил крепкий дух народного острословия, так любимого Виталием Лазаренко.

Дотошный артист поступил просто: отправился в редакцию «Крокодила» и без хлопот познакомился с его ответственным секретарем Василием Ивановичем Лебедевым-Кумачом. Сын шахтера легко нашел общий язык с сыном сапожника. Началось их долголетнее содружество, в результате которого было создано большое количество реприз и клоунад, самых различных по темам и приемам, миниатюр, приветственных и вступительных монологов, стихотворных телеграмм и заставок для прыжков.

Совместная работа с Лебедевым-Кумачом протекала несколько иначе, чем с Николаем Адуевым. С тем Лазаренко был на дружеской ноге, здесь же отношения строились на деловой основе. Чуждый богемной вольнице, журналист был собран и серьезен, отвлекаться не любил, зато умел слушать, старался вникнуть в суть.

Оба сатирика, журналист и клоун, находились в гуще событий, гражданским кредо обоих было активное вторжение в жизнь.

В борьбе с отсталым сознанием не последнюю роль играло искусство, и в частности искусство клоунады. От взора обличителей не скрылись некоторые уродливые явления. В скетче «Врач и рвач» представлен наглый и хитрый вымогатель, пытающийся любыми средствами вырвать у доктора бюллетень.

Та же тема, но более остро и язвительно разрабатывалась в «Главном герое». Лазаренко в образе нахрапистого, бесцеремонного субъекта появлялся из публики и вступал в шумную перепалку с ведущим программу, восхвалял себя и требовал почестей на том основании, что в двух газетных заметках его назвали героем. Он читал их вслух: «Вчера в столовой «Красная заря» произошел скандал. Его героем явился гражданин Антон Самохвалов...»

Для подтверждения своего геройства Самохвалов приглашал супругу: «Эй, жена, поди сюда! Всю правду про меня открой. А то не верят, что я герой...» Под разухабистую музыку на манеж с противоположных сторон выплывали две странные особы — огромная поллитровка и под стать ей игральная карта. (Лазаренко в своей клоунской практике сплошь да рядом использовал реквизит увеличенных размеров. Вспомним хотя бы рожи хулиганов.)

— Которая же из них ваша жена? Быть может, обе?

— Ну да, обе. У честного летуна в каждом городе жена...

В финале клоунады рабочие парни — униформисты взваливали этого «героя» на тачку, вручали рогожное знамя позора и отвозили его прямехонько в... «Утильсырье».

По своим жанровым признакам эти скетчи сближались с живыми сатирическими плакатами — форма, к которой чаще всего прибегали писатель и клоун.

За долгие годы совместной работы они оперативно откликались на быстротечные события международной и внутренней жизни. Еще больше было создано клоунад на бытовые темы. В «Показательной столовой» говорилось о том, каким не должно быть общественное питание. Лазаренко представал перед публикой в образе нерадивого официанта, наглеца и неряхи, от которого никак не могли добиться толку посетители нарпитовской столовой (их роли исполняли сидящие за столиками униформисты).

В другом скетче, «Пожалуйте бриться», также решенном в приемах комедийного сгущения, он играл вздорную парикмахершу, хамящую клиентам и к тому же, как замечал артист в коротком послесловии, ее «неумелая рука нас часто режет, как быка...». В ряде реприз высмеивал недостатки коммунального обслуживания и городского транспорта.

Обсуждая с Лебедевым-Кумачом каждый новый номер, Лазаренко неизменно повторял, что клоунские диалоги должны строиться на каком-нибудь затейливом приеме. Форма скетча «Позвольте прикурить» была подсмотрена в жизни: встретились два знакомца, один из них курил, второй, экспансивный и суетливый, пытался прикурить у него, но всякий раз отвлекался вопросами, которые его так и захлестывали. Выглядело это довольно забавно, и Лазаренко рассказал автору сценку в лицах. В результате родился смешной разговор клоуна с шпрехшталмейстером на различные бытовые темы.

Лазаренко и Лебедев-Кумач делали пробу за пробой, выводя на арену то разбитного дворника, выметающего своей метлой из города всяческую нечисть, то предсказательницу-гадалку с живым попугаем, вытаскивающим смешные билетики счастья, то самоуверенного невежду. Это был острый выпад против недоучек, подвизающихся на ниве просвещения: некий профан отваживался читать лекцию о строении и функциях человеческих органов и комично, под взрывы смеха плутал в дебрях анатомии.

В сценке Лебедева-Кумача «Теперь и раньше» Лазаренко изображал ворчуна и брюзгу, которому никак и ничем не потрафить, все не по нему. Шпрехшталмейстер бодро делился своими впечатлениями: только что видел он в парке, с каким увлечением играли люди в городки — прекрасная физическая закалка для трудящихся; семидесятилетний старичок легко управлялся вот с такой дубиной...

— Какие теперь дубины... Вот раньше были дубины, так это дубины!

— А как теперь следят за здоровьем каждого человека: исследуют легкие, сердце, грудную клетку обмеривают...

— Да разве теперь обмеривают? Вот раньше обмеривали — так обмеривали!

Положительно на все доводы и аргументы у этого ворчуна свое возражение: теперь и жулики не те и дураки не чета былым...

Не все, однако, созданное в жарких творческих спорах закреплялось в репертуаре клоуна. Немало номеров после нескольких дней «обкатки» он вынужден был снять.

Не пренебрегал Лазаренко и старинными антре, многие из которых по всей завершенной комедийной форме являлись образцами цирковой драматургии. Чтобы увлечь писателя и привить вкус к подобного рода комизму, артист без устали разыгрывал перед ним, как это было и с другими авторами, одну буффонадную шутку за другой,— а знал он их множество. Так обрели новую сценическую жизнь переписанные Лебедевым-Кумачом, увиденные глазами современника и начиненные злободневными остротами клоунады «Шляпа», «Отелло», «Дрессированная лошадь». Последнее антре в старинном варианте было всего-навсего забавным пустячком: «лошадь» скакала по арене налегке, без всякой смысловой нагрузки. У Лебедева-Кумача она превратилась в немощную меланхолическую клячу, которая тащила воз со злободневной поклажей, и клоун текущего момента оседлал сию лошадку, чтобы, проезжаясь по ее адресу, острить на темы московской жизни. Похлопывая комичную бутафорскую конягу, имеющую резвость... два метра в час, балагур сообщал: «И представьте себе, хорошо устроилась... на почту — телеграммы «молния» развозит...»

Такими же далеко не безобидными каламбурами изобиловала и старинная, уморительно смешная игра со шляпой.

— Товарищ Лазаренко,— спрашивал шпрехшталмейстер,— что можно сказать, если предприятие выполняет план?

— В этом случае мы говорим — дело в шляпе.

— А если не выполняет?

— Тогда это значит, что шляпа в деле...

Самое веское умозаключение звучало в финале: «И пусть запомнит каждый, что шляпы снимаются».

Гражданская активность Лазаренко и остро развитое клоунское мышление позволяли ему верно ориентироваться в обстановке и выбирать нужную дорогу в неустанном движении вперед, что в конечном итоге и сделало его истинным новатором, первопроходцем, прокладывающим путь для других цирковых артистов-разговорников.

Художник Моор назвал Виталия Лазаренко «карикатуристом арены». Этот эпитет артист стал помещать на афиши, подчеркивая тем самым свою причастность к главному сатирическому цеху страны — журналу «Крокодил», внештатным корреспондентом которого он состоял. А началось это так: почти в каждом городе, где выступал клоун-сатирик, к нему обращались жители с жалобами на злоупотребления и беззакония. Люди видели в его лице смелого борца со злом, обличителя, выводящего порок на чистую воду. Рассматривая свою творческую деятельность как общественное служение, актер-гражданин не оставался равнодушным к этим заявлениям и активно вмешивался в события.

У Лазаренко был свой метод: он являлся в учреждение не как громовержец, с требованием навести порядок, восстановить истину, не стучал по столу кулаком и даже не повышал голоса, а улыбался широко и приветливо, сыпал шуточками, непринужденно острил. Артиста сразу же узнавали, и вскоре в кабинет сбегались чуть ли не все сотрудники. Тут-то и ставился вопрос ребром и, как правило, решался положительно. Ну а если по какой-либо причине «заклинивало», сам направлял жалобу в «Крокодил».

По возвращении в Москву Лазаренко рассказывал Лебедеву-Кумачу о своих битвах с бюрократами. И однажды писатель предложил узаконить эту добровольную деятельность клоуна-общественника — зачислить его внештатным разъездным корреспондентом журнала. В этой «должности» Лазаренко и состоял в течение ряда лет.

Как-то клоуну привелось выполнить одну почетную задачу, возложенную на него редакцией. Суть дела излагалась в длинном стихотворном письме к нему, датированном 23 июня 1933 года, которое заканчивалось строками: «Средь твоих друзей и друзей крокодильских мы поддержку отыщем по всей стране. Ты, при­выкший летать по арене на крыльях, помоги взобраться на крылья и мне! Желаю бодрости и сил, твой друг, зубастый «Крокодил». И Лазаренко активно включился в сбор средств на постройку самолета «Крылатый Крокодил».