Во Флоренах

Малыш

Сегодня вокресенье. Все утро я читаю, а в полдень переодеваюсь и выхожу из дома.

Грязь немного подсохла. Вот и солнце показывается из-за туч. Четко обозначаются тропинки. Напрасно надел я калоши.

В клубе собирается молодежь. Во дворе парень играет на гармошке. Вхожу в клуб. В читальном зале ни одного свободного места. В соседней комнате — биллиард. Но я не особенно люблю эту игру.

Снова выхожу в коридор. На душе у меня грустно, словно я потерял что-то. Безотчетно ищу кого-то глазами. Вон стоит ко мне спиной девушка с длинными русыми косами, как у Аники. Она о чем-то оживленно разговаривает с двумя парнями. Кто она такая? Сзади она очень похожа на Анику, только выше немножко.

Я уже не первый раз ловлю себя на мысли об Анике. Не ее ли я ищу? И не оттого ли грустно мне, что она не пришла сегодня в клуб? «Надо было за ней зайти»! — думаю я с досадой.

— Добрый день, Степан Антонович!

Я вздрагиваю и оглядываюсь. Ко мне подходит Оня Патриники.

— Я с самого утра вас ищу, право слово.

— Что такое? — спрашиваю я.

Ничего особенного. Оне просто хочется со мной поговорить. Приглашает к себе домой. Мы с ним часто беседуем. Патриники любит задавать мне вопросы, особенно о международной политике. Обычно он молча выслушивает меня, пытливо глядя в глаза. Если мой ответ его не удовлетворяет, он не вступает в спор, а только загадочно произносит: «ой ли?» Мне тогда становится не по себе. Я знаю, что голова Они работает медленно, но верно.

Мы отправляемся с Патриники к нему домой. Это совсем недалеко от клуба. Маленький домик с новой камышовой крышей. Окна выходят на улицу. Чистенький двор огорожен плетнем. Жена Они, тетка Мэриука, гостеприимно встречает нас на пороге.

— Уж вы не осудите нас, Степан Антонович, — обращается она ко мне. — Мы всегда рады хорошему человеку и принимаем, как можем.

Заходим в дом. На стене висит большой ковер с вышитым портретом Сталина. Хозяева усаживают меня. Оня заводит патефон. Мелодии знакомых песен сменяют одна другую.

— А теперь я вам молдавскую поставлю.

Патриникн отыскивает нужную Пластинку. Полная радости и света песня. Она рассказывает о Молдавии с ее богатыми колхозами, с ее виноградниками и цветущими садами. Слушая эту песню, словно видишь перед собой румяные плоды, ощущаешь их аромат. Тетка Мэриука оставляет плиту и подходит к нам.

Оня смотрит на жену вопросительно: готово?

— Да, — отвечает она глазами.

Тетка Мэриука ставит на стол жареную курицу, белый, аккуратно нарезанный хлеб. Немного погодя появляется и большой слоеный пирог.

— Степан Антонович, вы человек холостой, — обращается ко мне Оня, — варить для вас некому. Приходите к нам каждый день обедать, право слово!..

— Рады будем, Степан Антонович, — присоединяется к нему жена. — Где есть для двоих, там и для третьего найдется.

Они просят меня так искренне, так дружески, что у меня язык не поворачивается отказаться. Да и питание в столовой, откровенно говоря, надоело. Не то, что там скверно готовят, но домашний обед все же куда вкуснее! А утром и вечером я и сам могу вскипятить себе чай.

— Был бы вам очень благодарен, — отвечаю я. — Но только за плату.

— Что вы, что вы! — обижается Оня. — Брать деньги за тарелку борща!

— Но это ведь не один только день. Даром я не согласен.

— «Не согласен», — недовольно ворчит Патриники. — Пустяки какие! Ну уж если вы такой упрямый, принесете моей жене каких-нибудь конфет. Давайте-ка поговорим о другом.

Электрическая станция. Оня считает, что ее надо построить на краю села, в Рздинах. Это близко к Кэприуне, которая, по его мнению, должна быть использована под овощи. Туда нужно будет направить много воды. От Рэдин и до Царалунги недалеко, и до Валя-Сакэ — это самые лучшие наши места. Протяни только электрические провода И — паши, сей, жни, молоти. Там же и фермы. Овцы, коровы.

Тетка Мэриука убирает со стола и извиняется передо мной, что не может посидеть с нами. Она пойдет в сени выгладить малышу рубаху. Завтра ему в школу.

Я удивлен.

— Разве у вас есть мальчик?

Оня Патриники добродушно смеется. Оказывается, речь идет об учителе Михаиле Яковлевиче. Ах вот оно Что! Я ведь как-то уже слышал, что этого учителя прозвали «малышом». Любопытно, откуда взялось это прозвище? Михаил Яковлевич, правда, еще очень молод. В нем есть что-то детское.

Оня удивляется: как, я в самом деле не знаю? И он начинает рассказывать.

В 1940 году вместе с Красной Армией пришел во Флорены доктор Яков Андреевич Паску, молдаванин из Дубоссар. И жители села впервые начали пользоваться медицинской помощью. Образ жизни доктора, поведение его удивляли многих. В обращении он был так прост, словно вовсе был не доктор, а обыкновенный хлебороб.

Когда бы вы ни нуждались в нем — днем ли, ночью — он никогда не отказывался прийти к больному.

Случалось, какая-нибудь тетка Гафица или дядя Тимофте надумают вдруг принести доктору в благодарность за лечение кусок масла или курицу. Яков Андреевич только сердито руками замахает и скажет:

— Нет, нет, не нужно! Неси обратно! Мне государство платит за то, что я лечу вас.

Многим помогал доктор. Взять хотя бы старика Ариона Пыслэ. Сколько лет болел он ревматизмом, мучился с ногами! Яков Андреевич написал в Кишинев и выхлопотал для него путевку. Старик поехал на Кавказ и через два месяца вернулся здоровым.

А жена доктора — Мария Васильевна! Сколько женщин обучила она грамоте в ту зиму! Такая же добрая и сердечная была, как муж. Их сынок Мишка стал совсем своим в деревне. Как будто родился здесь. С ребятами сдружился. Знал он много игр и книжки читал им.

Яков Андреевич был для деревни не только доктором. Его избрали в сельсовет, потом в комиссию по разделу отнятой у кулаков земли. Он организовал сельскохозяйственный кружок; рассказывал сельчанам о колхозах, о том, как живут крестьяне по ту сторону Днестра…

Привыкли жители Флорен к доктору, полюбили его. Не все, конечно. Кулаки сельские ненавидели Якова Андреевича, а иные не прочь были и убить его.

И вдруг началась война. Самолеты со свастикой бомбили села, стреляли из пулеметов.

Яков Андреевич получил повестку и, как многие другие, ушел на фронт. Жена и сынишка его эвакуировались. На одной станции они попали под бомбардировку. Когда рассеялся дым, Миша с трудом узнал свою мать. Она лежала мертвая с пробитой головой. Мальчику минуло тогда 11 лет. Несколько дней он скитался, а потом вернулся во Флорены. Через село проходили немецкие танки. Румынская полиция увозила множество людей. Угнали и Мишу куда-то далеко, в концентрационный лагерь.

За колючей проволокой тысячи людей: взрослые и дети. На каждом шагу полицаи в румынской форме. Палило солнце, а воды не давали, пищи тоже. Каждый день выбирали по восемьдесят-сто жертв и уводили на край города. Там их заставляли самих копать себе могилы, а потом расстреливали. Многие в лагере умирали. На глазах у Миши офицер застрелил Ленуцу, сестру мальчика Ионела, с которым подружился здесь Миша, застрелил ее за то, что девушка не дала себя обесчестить. Но не удалось избежать позора двум ее сестрам. Их мать, тетка Штефана, сошла с ума.

Сердце Миши как будто придавило тяжелым камнем. Случалось, что он по два дня ничего не ел, но голода не чувствовал.

Как-то утром пришла и его очередь. Семь солдат во главе с фельдфебелем гнали через город сто заключенных. Все молчали, как немые. Только сестра Ионела запела свадебную песню. Было скользко. Падали большие хлопья снега. Одна женщина обессилела, повалилась на дорогу. Фельдфебель начал избивать ее прикладом. С громкими стонами женщина поднялась и поплелась дальше.

Они пришли на место около полудня. К вечеру уже была готова яма. По команде фельдфебеля люди стали на самом краю, и пулемет скосил их.

Миша запомнил все… Он тоже стоял рядом с другими. Когда застучал пулемет, мальчик повалился в яму. На него начали падать человеческие тела, потом посыпалась земля. Мише было очень трудно дышать…

…Прошло немного времени, и стало тихо, тихо. Мальчик ощущал жгучую боль в локте. Он сделал усилие и выбрался из-под застывшего тела.

— Кто здесь живой? — спросил Миша раз, потом еще раз…

— Я, — вдруг отозвался поблизости слабый голосок маленькой девочки.

Мгновение оба помолчали. Потом тот же голосок произнес:

— Помоги мне отсюда вылезть.

Миша нащупал рукой стену ямы, приподнял девочку. Она оказалась очень худенькой, легонькой и была почти совсем раздета. «Ай, — вскрикнула девочка, — мне больно!» Тогда он поднял ее повыше, и на лицо ему закапали теплые капли крови. Девочка выкарабкалась из ямы.

— Подожди меня здесь, — сказал он ей.

С большим трудом выбрался и сам Миша наверх. Девочки там уже не было. Так больше он ее и не видел. Миша убежал с этого страшного места. Он часто падал, но вставал и бежал дальше. Уже светало. Миша решил спрятаться пока в ближнем лесочке. Пошел дождь. Подул холодный ветер. Пальтишко у мальчика было тоненькое, изношенное, ботинки протекали. Очень болел локоть. Два дня и две ночи провел Миша без сна, без пищи.

Он решил итти во Флорены. Спрашивал у встречных дорогу. Добрые люди давали кусок хлеба, тарелку борща. В село свое он пришел на рассвете. К кому постучаться? Может, к дяде Оне? Он живет на окраине. Долго простоял мальчик за калиткой, не решаясь постучать в окно. Но вот тетка Мэриука вышла за соломой, и Миша окликнул ее.

…Патриники перевязали рану мальчику, накормили его, переодели. Несколько дней он скрывался у них на печке. Когда заходил кто-нибудь, на Мишу набрасывали шубу, и он даже дышать боялся. Сын Они, Аурел, который учится сейчас в Кишиневе на агронома, как-то стал хвастать перед мальчиками: «А я что знаю!..» Отец услышал, завел его домой и сильно отлупил. Оня очень боялся за Мишу. Дом Патриники не был верным пристанищем. Брата Они, бывшего члена сельсовета, румынская полиция арестовала. Да и сам Оня был под подозрением. Пришлось обратиться к одному из родственников, к Тимофте Гарду.

— Возьми, брат, малыша к себе. У меня ненадежно.

— Сыну доктора мы не дадим пропасть, — ответил Тимофте.

Однако и Тимофте пришлось вскоре устроить малыша в другом месте. Так люди несколько раз сдавали Мишу с рук на руки. Он стал сыном села. И условное имя его было «малыш», которое так потом за ним и осталось.

Когда Красная Армия освободила Молдавию от фашистов, Миша пристал к проходившей через село части и ушел на фронт. Спустя два года он вернулся из Германии с тремя медалями и маленькой красной ленточкой на груди: на Одере юноша был ранен. В нынешнем году Михаил Паску окончил педагогическое училище в Сороках. Кому же еще отдать свои силы и знания, как не жителям Флорен, которые спасли ему жизнь? Но он просился в это село и по другой причине. И этой причиной была Мика Николаевна.

Третьего дня я возвращался с обеда и недалеко от дома Они Патриники встретил Михаила Яковлевича. Михаил Яковлевич — веселый, жизнерадостный парень. Но на этот раз у него был такой вид, как будто он похоронил близкого человека. Веснушки, которые обычно даже красят его румяное юное лицо, на бледных небритых щеках сейчас словно увеличились и выглядят некрасиво. Глаза юноши смотрят горячо и беспокойно.

— Что случилось?

Мика Николаевна… Я знаю об этом. Михаил Яковлевич влюблен в молодую учительницу по уши. А она к нему относится холоднее. Михаил Яковлевич никому не говорит о своей любви, и мне в том числе. Но теперь, видно, чаша переполнилась. И он решается поделиться со мной.

Михаил Яковлевич сделал предложение Мике Николаевне, еще учась в техникуме в Сороках. Она уже получила тогда диплом, а ему предстояло еще год учиться.

— Кончай училище, — ответила она ему.

— И тогда?

— Тогда видно будет.

Заметив, как печально он смотрит на нее, Мика Николаевна нежно погладила его по щеке и позволила поцеловать себя.

Они переписывались, во время каникул встречались, но ответ Михаил Яковлевич получал все тот же: кончишь училище, тогда посмотрим. Ему оставалось утешать себя только тем, что Мика Николаевна сама попросила назначение во Флорены, в село, с которым у него столько связано!

Но здесь я их еще ни разу не видел вместе: ни на улице, ни в клубе, ни в сельсовете. Когда я спросил Михаила Яковлевича о причине этого, он густо покраснел. Ему стыдно признаться, что он еще просто стесняется гулять с девушкой. Малыш! В учительской они друг с другом не разговаривают, как будто боятся выдать свою тайну. Вообще-то Михаил Яковлевич большой охотник поговорить, он остряк, шутник, в селе его любят за веселый нрав, но на людях в присутствии Мики Николаевны он словно немеет.

Дома у нее Михаил Яковлевич чувствует себя свободнее. Они поют или заводят патефон и танцуют. Остротам Миши девушка смеется до слез. И тогда ему кажется, что счастье приближается. Он берет ее за руку и робко просит:

— Мика, скажи!..

Мика Николаевна задумывается. Потом качает головой и, улыбаясь, отвечает:

— Нет, подожди еще…

— Я догадываюсь, — говорит он, чуть не плача, — тебе нравится другой.

— Не говори глупостей. Ты прекрасно знаешь, что никого другого у меня нет.

— Это ты просто утешаешь меня…

— Прекрати, Михаил.

Он одного опасается: уж не влюбилась ли она в Андрея Михайловича? Кто не знает о частых «методических указаниях», для которых, якобы, вызывает ее директор в свой кабинет!

Вот и вся исповедь Михаила Яковлевича. Он озабочен и расстроен.

— Миша, — говорю я, хотя обычно называю его Михаилом Яковлевичем, — я уверен, что Мика Николаевна тебя любит.

— Правда? — и его глаза вспыхивают радостью.

— Конечно, любит. Только Мика девушка серьезная, и она хочет, чтобы ты проявил себя достойным ее любви.

— Вы так думаете?..

Смотрю на часы. Через десять минут начинается педсовет. Как бы нам не опоздать, Михаил Яковлевич!

Об этом педсовете директор сказал нам вчера, во время одной из перемен. Заседание будет носить характер сугубо научный, — с гордостью предупредил нас Андрей Михайлович. Владимир Иванович сделает доклад на тему: «Дисциплина в школе и в семье». Доклад построен на фактах из нашей школьной жизни. И такого рода заседания, сказал директор, будут у нас теперь каждые две недели.

Я очень рад. Наконец-то Андрей Михайлович по-настоящему взялся за дело. Учителя будут готовить доклады, обмениваться опытом, совершенствовать свои знания. Это хорошо.

В учительской мы с Михаилом Яковлевичем никого не застаем и заходим к директору в кабинет. Он один и, как видно, в хорошем настроении.

— Входите, входите, — приветствует он нас.

Оказывается, заседание откладывается, заболел Владимир Иванович — докладчик. Андрей Михайлович просит нас присесть. Он хочет поговорить с нами. Лукаво поглядывая на меня, он сообщает, что на следующем заседании педагогического совета, через две недели, Мика Николаевна прочтет лекцию о методах преподавания родного языка. Директор считает, что я, как лингвист, должен помочь ей, посвятить этому делу несколько «вечеров», — подчеркивает он последнее слово.

— Я очень прошу вас об этом, Степан Антонович. — Андрей Михайлович бросает быстрый взгляд на Михаила Яковлевича. — Вы ведь все равно вечерком частенько заглядываете к Мике Николаевне.

— Я, конечно, не возражаю, но откуда вы взяли, что я «частенько заглядываю» к Мике Николаевне?

— Откуда! — Андрей Михайлович улыбается так, будто речь идет о чем-то, всем давно известном. — Впрочем, это ваше личное дело, Степан Антонович, и никого это не должно интересовать. — Он вдруг становится серьезным: — Да, Михаил Яковлевич! Ученица ваша выздоровела? Как ее зовут? А, да, Маковей… Она уже ходит в школу?

— Ходит, — отвечает Михаил Яковлевич, взволнованный и бледный.

— Ну, хорошо. Меня интересовало здоровье девочки. — Директор переводит взгляд на меня, давая этим понять Михаилу Яковлевичу, что он может итти.

Не успевает молодой учитель затворить за собой дверь, как Андрей Михайлович закатывается смехом.

— Видели, как разволновался? Можете быть спокойны, эту ночь он не сомкнет глаз.

Я ошеломлен.

— Но, скажите, Мика Николаевна в самом деле готовит доклад?

— Да нет. Это я пошутил. Доклад сделает Иона Васильевна.

Я встаю и выхожу, не попрощавшись. Тут же отправляюсь к Михаилу Яковлевичу. Необходимо сказать ему, что все это ложь! Но поверит ли он мне?

Михаил Яковлевич хороший парень: искренний, с открытой душой. А энергии у него!.. Он способен совершить многое, если им правильно руководить. Ему нужно большое дело, которое захватило бы его целиком. Но какое? На попечении его и Мики Николаевны находится пять групп ликбеза. Молодые учителя руководят культармейцами. И работа идет неплохо! Что же еще? Михаил Яковлевич, кроме того, пионервожатый. Но в этом деле он не очень силен. Не посоветоваться ли о нем с секретарем комсомольской организации Андриеску?

Прихожу к Михаилу Яковлевичу. Он старается быть со мной приветливым, но былого доверия, я чувствую, у него ко мне нет. Побеседовав о том, о сем, я, как будто невзначай, говорю ему, что директор раздумал: доклад будет делать Иона Васильевна, а не Мика Николаевна.

— В самом деле? — радуется он, словно теперь все препятствия в его любви к Мике Николаевне преодолены.

«Очень хорошо, — думаю я, — с этим кончено». Теперь другое… Начинаю издалека… Спрашиваю, получил ли он сегодня газеты. Еще нет? А мне хотелось посмотреть «Молодежь Молдавии». Кстати, недавно я там прочел интересную статью.

— О чем же? — спрашивает Михаил Яковлевич.

— О том, как в одном селе комсомольцы организовали самодеятельность. А что, Михаил Яковлевич, если бы и нам здесь этим заняться? В селе столько комсомольцев и молодые учителя есть!.. Да ты сам, — обращаюсь я к нему уже на «ты», — ведь ты поешь, играешь… Ну, а Мика Николаевна…

— И она тоже! Мы с ней еще в Сороках участвювали в одной пьесе, — оживляется Михаил Яковлевич, — но захочет ли она?

— А почему бы нет! Ты ведь знаешь, как она любит общественную работу! Давай посоветуемся обо воем этом с Андриеску.

— Давай! — И Михаил Яковлевич живо вскакивает со стула. Он отличается той детской непосредственностью, которую редко встретишь у взрослых людей, и поэтому она так подкупает,

Повсюду ваше внимание привлекают афиши: «Приходите в клуб. Вечер молодежи. Большой концерт. Юмор».

Ни разу в эти дни Михаил Яковлевич не лег спать раньше двух часов пополуночи. Никогда еще я не видал его таким энергичным и деятельным. По вечерам приходит в клуб Мика Николаевна. Репетируется пьеса «Вторая граница». После репетиций Михаил Яковлевич, уже не стесняясь, провожает ее домой: ведь не пойдет же она одна ночью!

И вот наступает, наконец, долгожданный вечер. В клубе собирается столько народу, что яблоку негде упасть. Я с трудом нахожу себе место недалеко от сцены. Вон Владимир Иванович. На нем черный костюм, вишневого цвета галстук с белыми полосками. Он гордо улыбается: ведь это у меня вы все учились!

Всем заправляют Андриеску и Михаил Яковлевич, распорядители сегодняшнего вечера. Михаил Яковлевич так занят, что раз десять прошел мимо меня и не замечает.

Звонит колокольчик (его взяли в школе), и в зале становится тихо. На сцену выходит Михаил Яковлевич. Он жестикулирует обеими руками, как пламенный оратор, раскрывает и закрывает рот, не произнося при этом ни слова. Потом говорит: «На этом, товарищи, я кончаю свою речь».

Шутку принимают весело. Михаил Яковлевич спрашивает со сцены девушку в зале:

— Иленуца, ты не заметила, сколько времени я говорил?

Смех.

— Теперь вас будет развлекать Владимир Иванович.

Завуч читает лекцию на тему: «Было ли начало и будет ли конец жизни на земле?» О лекции в афише не было сказано. Вот это уж нехорошо, Михаил Яковлевич.

Учитель говорит — я слежу по часам — сорок три минуты. Его хорошо слушают. Когда он кончает, поднимается занавес.

На сцене школьный хор. С одной стороны — девочки, с другой — мальчики: все красивые, нарядные. Зрители встречают и провожают их аплодисментами.

Андриеску читает по-молдавски отрывок из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Потом на сцену стремительно выскакивают танцоры: бурная молдовеняска. Трещит пол под ногами. Но Михаил Яковлевич все недоволен. «Больше жизни, ребята! Огня побольше!» — подзадоривает он танцующих.

Следующий номер — дуэт «Ой цветет калина». Поют Аника и Мика Николаевна. Учительница выше и красивее Аники, зато Аника нежнее. У нее мягкий лирический голос. А у Мики Николаевны — низкий, грудной. Слушаешь песню, и воображение уносит тебя далеко-далеко. У ручейка, журчащего среди зеленых холмов, тоскует девушка… Замечательно спели. Весь зал восторженно аплодирует молодым певицам.

…Начинаются танцы. И я не прочь потанцевать. Приглашаю Анику. Носик ее немного припудрен, от кос исходит легкий запах духов. Я замечаю Андриеску, который стоит в стороне и следит за каждым нашим движением, прямо глаз не сводит. Я слышал, что он неравнодушен к Анике. Так ли это?

— Вот ты где, Степан Антонович! — раздается над моим ухом громкий голос Бурлаку. — Где это ты пропадал весь вечер? Только сейчас тебя увидел. — Он садится на стул рядом со мной и тихо говорит:

— Знаешь, приехал Саеджиу и инженера привез. Да, видишь, — легонько толкает он меня в бок, — я говорил Штефэнукэ, что этот сукин сын вернется.

Народ расходится. У ворот клуба я догоняю Анику. Она идет медленно. Не ждет ли она Андриеску? Предлагаю девушке проводить ее домой. Беру под руку.

— Как дела на ферме? — спрашиваю.

Ферма? Работы там по горло. Вчера одна свинья родила четырнадцать поросят. Аника выкупала их. Какие они хорошенькие!.. Жаль только, что не породистые. Но теперь она уже все обдумала. Через год на ферме будут свиньи только хорошей породы. На это не так уж много денег нужно — две тысячи. Аника поставит вопрос перед правлением колхоза. А если Штефэнукэ опять заупрямится, она пойдет в райком, будет писать в газету и не отступит, пока не добьется своего.

— Вы поможете мне, Степан Антонович?

— Непременно. Ну, а что вы читали последнее время, Аника?

— Что читала? Большую книгу, «Анна Каренина» называется. Сколько в жизни интересного, Степан Антонович! Я бы хотела все знать!..

Мы долго стоим с Аникой у калитки. Я держу ее руку и никак не могу уйти. Мне кажется, что и ей не хочется расставаться со мной.

— Когда мы еще увидимся, Аника?

— Когда захотите…