Во Флоренах

На рукаве

Каникулы.

Я привык по утрам ходить в школу и теперь ощущаю какую-то пустоту. Скучаю по детям: по их звонким голосам, оживленным лицам, пытливым взглядам.

Вчера я был в двух домах. К кому пойду сегодня? В первую очередь к Марице, к нашей поэтессе. Она живет недалеко от сельсовета. Отец Марицы Арион Курекь кроет камышом крышу. Увидев меня, он прыгает наземь.

— Просим, просим, Степан Антонович! Эй, жена, к нам гость!

Я уже бывал у них и знаю его жену, Фрэсыну. Она быстро входит, вытирая полотенцем мокрые руки.

— Стирает, — объясняет хозяин.

— Уж не обессудьте, Степан Антонович, — говорит Фрэсына. — Работа все…

В доме чисто, красиво убрано. У стола сидит Марица. В длинные косы вплетены вишневые ленты. Девочка встает, здоровается со мной.

— Как учится наша Марица? — в голосе Ариона гордость за дочку.

Я хвалю девочку. Только уж очень она бледная, надо бы ей побольше бывать на воздухе.

— Слышишь, Марица, что говорит Степан Антонович? День и ночь только и знает читать и писать, — жалуется мне Фрэсына.

Я спрашиваю, помогает ли девочка матери по дому. Нет, Фрэсына не нуждается в ее помощи, сама со всем справляется. Пусть дочка учится. Я возражаю Фрэсыне: девочка не должна расти белоручкой. Хозяйка улыбается:

— Ну, разве лишь для того, чтобы приучить немного… Пусть хоть борщ сумеет сварить.

— Да, немного поработать дома — только на пользу… И для гулянья времени хватит. Занятиям это нисколько не помешает.

Входит сосед — совсем еще молодой парень, по имени Ваня. Я его видел только раз, с месяц тому назад, когда проводил в поле беседу с колхозниками четвертой бригады.

— Что, Степан Антонович, опять не ладится с электрической станцией? — спрашивает он меня.

— Да, я тоже слышал, — подхватывает Арион. — Приезжал, как будто, инженер, но ничего не получилось. Говорят, средства большие нужны. Не под силу нам.

— Найдем средства. Электростанция у нас будет, — отвечаю я уверенно. — Инженер этот просто негодяй. А мы привлечем другого, честного человека.

И в других домах все о том же: электрическая станция.

Я утверждаю всюду: сделаем! Колхозникам было бы слишком тяжело отказаться от мысли построить электростанцию.

Домой возвращаюсь в сумерки.

Я живу с Андреем Михайловичем под одной крышей, но уже очень давно не был у него. Иногда мы встречаемся во дворе или в коридоре. Директор последнее время осунулся, помрачнел.

Марию Ауреловну вижу чаще. Она немного пополнела после родов, глаза искрятся счастьем.

Я уже давно успел заметить, что Андрей Михайлович и Мария Ауреловна словно чужие друг другу, хотя они муж и жена. Последний педсовет, видно, сильно пришиб директора. Неужели это его жену ничуть не трогает? Надо к ним зайти, а то получается нехорошо. Андрей Михайлович может подумать, что я рад его неприятностям.

И вот, когда я уже собираюсь зайти к директору, он сам ко мне является. Обычно вечером Андрей Михайлович ходит в пижаме. Сегодня же на нем серый костюм. Он, видно, только что побрился, волосы тщательно приглажены. Вид у директора бодрый и торжественный. Со мной он даже несколько фамильярен.

— Что вы читаете, Степан Антонович? — берет он со стола книгу. — Ленин. Днем и ночью вое читаете. А жить-то когда?

— Чтобы правильно жить, надо знать законы жизни, — отвечаю я ему. — А знать их нельзя, не читая Ленина и Сталина.

— Законы жизни куда проще, Степан Антонович! — и он закрывает книгу.

«Уверен ли ты в этом? — думаю я. — Впрочем ты, брат, законы жизни сейчас на себе испытываешь. Я знаю, тебе тяжело, но ты не хочешь мне это показать».

— Пойдемте ко мне, увидите, что такое жизнь.

Я так и думал, что он пришел пригласить меня к себе. Но мне уже не хочется итти к нему. Некогда, — отнекиваюсь я. — Надо готовиться к лекциям. Но Андрей Михайлович и слышать не хочет: Мария Ау-реловна очень обидится, если я не приду, и он тоже.

— А кто еще у вас? — спрашиваю я.

— Только мы трое, — Андрей Михайлович многозначительно посмеивается. — И один сюрприз… Какой, не скажу…

Сюрприз — это Мика Николаевна. Именно меня и ее пригласил Андрей Михайлович, чтобы отметить рождение ребенка. А ведь никто иной, как мы с ней нарушили его покой. Хочет он помириться с нами или такова его манера признавать свои ошибки?

За столом Андрей Михайлович лукаво посматривает на меня, кивая в сторону Мики Николаевны: для тебя, мол, пригласил я эту красавицу. Бутылки еще не откупорены, директор вина не пробовал. Но выражение беспокойства, которое до этого все же нет-нет и проглядывало на его лице, теперь окончательно исчезло. Он весел, самоуверен и, как всегда, сыплет плоскими шуточками.

Мария Ауреловна — искусная кулинарка. Все приготовлено очень вкусно. Никто из нас не может пожаловаться на отсутствие аппетита. В особенности активен Андрей Михайлович. Меньше всего директора занимает его жена, которая сидит напротив. Он не сводит глаз с Мики Николаевны.

Андрей Михайлович приглашает ее на вальс, потом усаживает рядом с собой на диван. Мика Николаевна смотрит умоляюще в мою сторону: избавьте меня от этого человека.

— Как вы поживаете, Степан Антонович? — обращается ко мне Мария Ауреловна.

Она смотрит на меня внимательно, приветливо.

— Хорошо, — говорю. — Живу по-холостяцки. А вы?

Она кивком головы указывает мне на диван:

— Вот…

Андрей Михайлович весь во власти чар Мики Николаевны. Он забыл о всяком приличии: держит ее за обе руки повыше локтя. Девушка вырывается, а он опять хватает ее за руки.

— Я не ревную, честное слово. Да и потом, Мика Николаевна — девушка порядочная, его ухаживание ни к чему не поведет. Но меня угнетает эта душевная пустота… я говорю о моем муже.

У Марии Ауреловны дрожит голос. Преодолевая себя, она гордо поднимает голову:

— Вы поете, Степан Антонович?

Не дожидаясь моего ответа, Мария Ауреловна начинает:

«Днестр, на твоем берегу…»

Воспользовавшись этим поводом, Мика Николаевна ловким движением отбрасывает от себя руки директора. Она быстро подходит к нам и своим звонким голосом подхватывает песню.

Около полуночи я провожаю ее домой. Она молчит, видно, чувствует себя неловко.

— Зачем вы пошли к ним? — спрашиваю я ее. — Ведь вы знаете Андрея Михайловича!..

— Мария Ауреловна пригласила меня. Я думала, что он не позволит себе…

Помолчав немного, я говорю:

— Простите, Мика Николаевна, а как у вас… с Михаилом Яковлевичем? — И тут же раскаиваюсь: она может обидеться на меня. Кто я для нее, чтобы она делилась со мной? Но Мика Николаевна принимает мой вопрос, как вполне естественный.

— Сама не знаю, Степан Антонович. Миша парень хороший, симпатичный, прекрасный друг. Но он еще ребенок…

— А вы можете помочь ему стать зрелым человеком.

— Вы думаете? — спрашивает она серьезно.

Сегодня в деревне только об одном и говорят: приехал новый инженер!

— Сам товарищ Иванов его привез.

— Он уже работает на Рукаве.

И колхозники идут туда толпами.

— Что это за Рукав? — спрашиваю я Оню Патриники.

— Как? — удивляется он. — Вы не знаете, Степан Антонович?!

Старые люди говорят, что когда-то часть воды Реута протекала по огибавшей село котловине, которую называют Рукавом. Они еще от своих дедов это слышали. Рукав начинается у горы и возле поймы подходит к самому Реуту.

Мне тоже хочется узнать заключение инженера. Сразу после уроков отправляюсь к Рукаву. Здесь собрались сотни людей, и народ все прибывает. Как вода после дождя стекает в реку, так сюда устремляются жители со всех кондов села. Я с трудом пробиваюсь сквозь толпу. Инженер держит толстую тетрадь в синей клеенчатой обложке и что-то записывает. Рядом стоит Иванов. Он сразу замечает меня.

— A-а, Степан Антонович…

— Что говорит инженер? — спрашиваю я его.

— Все хорошо! — отвечает Иванов с жаром. — Копать придется, но немного. Вы посмотрите только, какой энтузиазм!

Иванов делает жест, как будто хочет сразу обнять всех собравшихся здесь людей, которые, затаив дыхание, следят за каждым движением инженера и с трепетом ожидают, что он скажет.

Неподалеку стоит Михаил Яковлевич. Он зовет меня к себе.

— В чем дело? Что случилось? — мне не хочется уходить от Иванова. Я еще ничего толком не разузнал.

— Степан Антонович, знаете, что предлагает Мика Николаевна?

— Что предлагает Мика Николаевна? — спрашиваю я в тон ему.

— Чтобы мы не ждали, пока будет готов проект, а с завтрашнего дня начали очищать котловину от тины.

Глаза у Михаила Яковлевича радостно блестят. Да, сегодня же ночью мы поднимем на ноги все село. Кто «мы»? Как кто? Комсомольская организация. Сам товарищ Иванов дал комсомольцам это задание. И товарищ Бурлаку поможет. Так было решено вчера на собрании актива сельсовета.

Михаил Яковлевич рассказывает все это мне быстро и возбужденно.

— А где Мика Николаевна? — спрашиваю я.

— Вон там, — показывает он рукой на берег реки, — она и Андриеску. Беседуют с комсомольцами.

Я подхожу к ним.

— Ты, Ионел, — говорит Андриеску, записывая что-то в свой блокнот, — пойдешь от мельницы до Хауки и всем объявишь. Обойдешь весь участок по направлению к Царалунге, из дома в дом. И это будет твоя бригада. А ты, Ваня, от Хауки до моста…

— Пошлите туда меня, — говорит Мика Николаевна. — Я живу поблизости и знаю там людей.

Жеребенок еще на свет не появился, — а они уже готовят ему узду. Ведь проекта еще нет!

— Но откуда вы знаете, с чего начать? — спрашиваю я Андриеску.

— Знаем, Степан Антонович. Вчера вечером на собрании инженер нам все растолковал. Теперь надо обсудить решение актива: работать десять дней на народной стройке, отказавшись от платы за трудодни…

На рассвете я прихожу в третью бригаду. Двор уже полон народу. Одни запрягают лошадей, другие выводят телеги из-под навеса. Десятки людей с лопатами на плечах ждут подвод и грузовиков, чтобы отправиться к Рукаву.

Вот один грузовик выезжает из гаража и задерживается около ворот, где собралась толпа молодежи. Андриеску высовывает голову из кабины.

— Первая группа — двадцать четыре человека — залезайте! У всех есть лопаты? — спрашивает он.

— У всех, у всех, — девушки и парни с шумом и смехом забираются в машину.

В кузове стоит уже Михаил Яковлевич. Он без шапки, его курчавые волосы развеваются по ветру. Галстук отлетел в сторону. Михаил Яковлевич дирижирует руками:

К нему присоединяется дружный хор голосов:

— Вторая группа, — кричит Андриеску, — не расходиться! Я сейчас вернусь за вами.

Машина трогается с места. От толчка Михаил Яковлевич приседает, но тут же выпрямляется. Он машет мне рукой: «будьте здоровы» и кричит:

— На урок не опоздаю, будьте покойны!..

Немного позже приходит Мика Николаевна, и мы вместе направляемся в правление колхоза, где собирается бригада Они Патриники.

На пороге конторы появляется Штефэнукэ. Усталый, с непокрытой головой, он окидывает взглядом двор и кричит:

— Оня, твоя бригада готова?

— Готова, — раздается голос Патриники, невидимого в массе людей и подвод. — Нам отправляться?

— Да. А у тебя как, Ирофте?

По колхозному двору ходит Саеджиу и что-то записывает.

— A-а, Степан Антонович, Мика Николаевна! — восклицает он. — И вы не спите? Мы, колхозники, понятное дело, работаем, потому что станция нам нужна. А вы? Сегодня здесь, завтра там… Хе-хе!

Мике Николаевне не нравятся его слова. Она меряет счетовода взглядом с головы до ног:

— Напрасно вы так думаете. У нас у всех интересы общие.

— Да я пошутил, Мика Николаевна. Хе-хе, — Саеджиу кладет ей руку на плечо. — Помните, как у Маяковского: «Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм», не так ли?

Наблюдая за Саеджиу, я всякий раз призадумываюсь. Удивительно он меняется, этот человек. То молчалив и замкнут, то болтлив и назойлив, как вот теперь…

Осенью сорок третьего года наш полк первым форсировал Керченский пролив. Много бойцов погибло, не достигнув крымского берега. Но только мы вступили на сушу, как последние немецкие части обратились в бегство.

Когда мы добрались до вершины горы, мы увидели наступающие на нас немецкие ганки. Они были совсем близко. Полковник Ерофеев приказал:

— Товарищи бойцы! Впереди — враг, позади море! Ни шагу назад! Нужно зарыться поглубже в землю. Копайте!

И все взялись за лопаты. За несколько минут сделали столько, что в другое время на это потребовался бы не один час.

Подобную энергию и энтузиазм я вижу теперь второй раз, здесь у Рукава.

Четыре грузовика, сотни телег, масса людей. Да, это настоящая общественная, подлинно народная стройка!

На вершине горы, в Крыму, перед лицом наступающего врага, люди работали в напряженном молчании. Здесь же, на стройке, многоголосый хор поет:

И тут же рядом несется другая песня, ее распевает молодежь, возглавляемая Андриеску:

Утро туманное, прохладное, а наш завуч, Владимир Иванович, в одном жилете, без шапки. Он кашляет, но не перестает копать.

Школьникам дали отдельный участок, три телеги. Михаил Яковлевич привел сюда ребят строем. По моей просьбе, бригадиром учащихся седьмого класса он назначил Горцю. Мальчик серьезен, сосредоточен, полон чувства ответственности. Свою бригаду он крепко держит в руках, все примечает:

— Что это ты все смеешься, Параскица? Небось, не в ж-мурки играешь!

— Не размахивай так лопатой, Григораш. Ты чуть Василикэ по затылку не стукнул…

— Боюсь, Степан Антонович, осрамимся, — говорит мне Горця. — Ребята все балуются, делают, что им в голову придет!

Напрасно жалуется паренек. Дети работают хорошо. Но ему я говорю:

— Тебя для того и поставили бригадиром, чтобы ты следил за работой. А ребята тебя слушаются…

Мои слова льстят мальчику, но он старается этого не показать.

— Трудно с ними, — озабоченно вздыхает он.

— Степан Антонович, идите к нам, — кричит Мика Николаевна. — А то у нас мало людей, и мы отстаем.

Со вчерашнего вечера она еще не отдыхала. И все же бледность, которую я заметил на ее лице утром, теперь окончательно исчезла. Мика Николаевна, как всегда, румяная и свежая.

Она работает с шестым классом, рядом с нами. Бригадир здесь Филипаш Цуркан. Вместе со всеми ребятами он копает землю и не замолкает ни на минуту. Но это не просто болтовня. Зачем терять время? Лучше побеседовать на политические темы. Ведь он председатель совета отряда!

— Иленуца, ты читала воспоминания Максима Горького о Ленине? Нет? И ты, Ионика, не читал? Это было…

Он хорошо рассказывает. Только никак не может удержаться, чтобы не вставить время от времени какое-нибудь «ученое» словцо, которого никто из ребят не понимает. Как же иначе? Разве пристало председателю отряда разговаривать, как простому смертному? Он, чего доброго, весь свой авторитет потеряет.

Бурлаку и Штефэнукэ с озабоченными лицами ходят по котловине, измеряют ее в длину и в ширину, что-то записывают. Они так размахивают руками, что можно не сомневаться — не сошлись во мнениях.

Через некоторое время Штефэнукэ подходит к нам.

— Ах, это ты… — и надвигает Горце на самый нос шапку.

— Горця, — говорю я ему, — бригадир. На нем лежит большая ответственность.

— Вот почему у вас так хорошо идет дело, — замечает Штефэнукэ, водрузив на место кепку мальчика. Он, Степан Антонович, и Григорашу неплохо помогает.

Штефэнукэ отзывает меня в сторону. Новостей у него полный короб! Около полудня был здесь Иванов и говорил, что о нашем почине знают уже в Кишиневе, в Центральном Комитете. Обещают экскаватор, электрическое оборудование, кредиты… Чего же еще желать!

Я и не заметил, когда это к нам подошла с лопатой в руках Мария Ауреловна. Она в шерстяной фуфайке, на голове — берет. Ноги обуты в желтые сапожки на высоких каблуках.

— Примите меня в свою бригаду, Степан Антонович.

— А ну, Василикэ, подвинься немного, — командует Горця. — Вот сюда становитесь, Мария Ауреловна. Около берега легче копать.

— Кончать! По домам! По домам! — кричит своим громовым голосом Бурлаку. Он стоит на грузовике.

Смеркается. Я иду рядом с Марией Ауреловной. Она хорошо настроена, и, как обычно, разговорчива.

— Вам не страшно оставлять Ленуцу одну дома? — спрашиваю я ее между прочим.

— Да у нас ведь есть девушка, которая за ней присматривает. Ленуца спокойная. — Мария Ауреловна берет меня под руку. — Вы не представляете себе, Степан Антонович, как меня потянуло сюда, на стройку, к людям. Я вам правду скажу: мне даже неприятно дома сидеть…

— Но у вашего мужа другие понятия.

— Мой муж… — произносит сразу помрачневшая Мария Ауреловна.

— Разные вы люди с ним, — говорю я.

— Как видите… И, однако, живем вместе. Правда, жизнь такая…

Мария Ауреловна не договаривает, и я чувствую, что она сожалеет об этих, помимо ее воли вырвавшихся, словах. Молчу. Не хочу ворошить все то горестное, что, очевидно, накопилось в ее душе за много лет. Стараюсь сделать вид, что и не обратил внимания на эту случайно оброненную фразу. После длинной паузы Мария Ауреловна говорит, как бы оправдывая свою внезапную откровенность:

— Вы у нас бываете, сами все знаете… Почему, спросите, я пошла за него? Это длинная история. Возможно, когда-нибудь я расскажу вам ее.