Во Флоренах

Шефы

Шофер останавливает машину возле гаража. Я спрыгиваю и собираюсь помочь Мике Николаевне. Но тут, откуда ни возьмись, Михаил Яковлевич. Он протягивает руки, и Мика Николаевна проворно прыгает прямо в его объятья.

— Мишенька! — восклицает она радостно. — Мишенька, родной мой! Поздравь меня! Как я рада! И тебя поздравляю. Что, забыл? Про свой день рождения забыл? Я все должна помнить. Слышите, Степан Антонович? У Миши сегодня день рождения. А меня райком комсомола рекомендовал в партию — сразу два радостных события!

— Уж я знал, в какой день родиться! — шутит Михаил Яковлевич. Он смотрит на всех сияющими глазами. Разве есть кто-нибудь счастливее его на свете, его, любимого Микой Николаевной?

— Идемте с нами, Степан Антонович! — обращается ко мне Мика Николаевна.

— С удовольствием! — отвечаю я.

Лицо Мики Николаевны дышит счастьем. Она резвится, как ребенок. Сбывается ее заветная мечта: стать членом партии. Она любит и любима. Жизнь удивительно хороша!

Идем все трое рядом, Мика Николаевна посредине. Она рассказывает о заседании, где ее рекомендовали в партию. Никто плохого слова не сказал.

Михаил Яковлевич останавливается.

— А кто может о тебе сказать плохое слово? — восклицает он с возмущением и тут же на улице обнимает Мику Николаевну.

В другой раз Михаил Яковлевич получил бы от нее суровую отповедь. Но сегодня Мике Николаевне не хочется его огорчать. Она только посмотрела на него с нежным укором.

— Я вовсе не так хорошо подготовлена, Миша. И ошибки в работе у меня тоже бывают.

Мы доходим до школы, и я хочу распрощаться с ними. Но Мика Николаевна меня не отпускает:

— Что вы, что вы, Степан Антонович! Нет, вы пойдете ко мне. Сегодня день рождения Миши. Мы его будем справлять только втроем: вы, я и Миша. Я вас очень прошу… Миша, ну сбегай же в кооператив. Принеси все, что нужно. Сам решишь там…

Но Михаил Яковлевич почему-то не трогается с места.

— Мика, шефы приехали, — сообщает он с виноватым видом.

— Какие шефы?

Из Кишинева, оказывается, приехали рабочие, с того завода, где были Андриеску с Бурлаку. Пятьдесят человек, на четырех грузовиках. Привезли электрическое оборудование. Завтра и колхозники выйдут на стройку. Вот Андриеску и сказал Михаилу Яковлевичу, что вечер молодежи, намеченный на будущее воскресенье, нужно перенести на завтра. Необходимо срочно готовиться!

— Вот горе! — всплескивает руками Мика Николаевна. — Когда же мы успеем устроить репетицию?

— И как быть с днем рождения? — добавляет Михаил Яковлевич.

Мика Николаевна улыбается:

— Ну, стакан вина-то мы все-таки выпьем, правда, Степан Антонович? А потом хоть всю ночь будем работать!

Утром на стройке собирается огромное множество людей.

— Ну что вы скажете, Степан Антонович? — разводит руками Оня Патриники. — Я всю свою бригаду привел, всю бригаду, право слово. Просим: дайте нам работу! Не дают!..

— А кто тебя просил всех приводить сюда! — набрасывается на него Штефэнукэ. — Мне столько людей ре нужно! Не нужно, понимаешь ты?

— Ну вот! Один начальник говорит: — «Приходи», другой: — «Зачем пришел?» Порядки!.. — возмущается Оня.

— Да все это Бурлаку виноват! Какого переполоху наделал! Не я уже, выходит, председатель колхоза, а он. Распоряжается!..

Штефэнукэ не спал всю ночь. Глаза у него усталые и злые. Вчера его вызывали в райком. Он вернулся поздно ночью и лишь тогда узнал о приезде шефов. Гости уже спали, и Штефэнукэ не мог спросить их, что они намерены делать в первый день и сколько людей потребуется для этого. А между тем Бурлаку и Андриеску еще вечером объявили, что все колхозники должны утром выйти на стройку. Они и не позаботились о том, чтобы вместе с приехавшими шефами выработать план работ. Им бы только людей поднять! Ну, а когда речь идет о постройке электрической станции, вызвать у колхозников энтузиазм совсем нетрудно. Известие, что из Кишинева приехали инженеры и техники и что они привезли нужное оборудование, взволновало всех. В селе только и говорили о завтрашней работе, о выходе на канал. Электрическая станция! Чего бы ни сделали жители Флорен, чтобы видеть ее уже готовой! Электричество стало заветной мечтой села.

Но чем все же занять сотни собравшихся на стройку людей? Экскаватор работал здесь больше месяца. Котловина вся вычищена, плотина поднята, вырыто три канала, по которым можно будет гнать воду в Кэприуну, в Царалунгу и Валя-Сакэ. Следовало бы рыть еще, чтобы вода могла течь прямо на поля. Но эта работа еще не запланирована, и делать ее наспех не стоит.

— Чем мне занять столько людей? — не отступает от меня Штефэнукэ, словно я собрал сюда эту толпу.

— Вон идет Бурлаку! — обрадованно говорит Патриники.

Бурлаку нас уже заметил. Он быстро шагает вдоль плотины. Штефэнукэ кричит ему на расстоянии:

— Где у тебя голова? Зачем ты столько людей нагнал?

— А что, много? — кричит в ответ Бурлаку и, уже тише, приблизившись к нам: — Человек сто я думал использовать для помощи гостям из Кишинева. Ну, и чтобы убрать здесь — тоже нужен народ.

— Вот и правильно, — говорю я. — Часть людей будут порядок наводить у плотины, хотя бы до обеда.

Оня напоминает, что нужно еще вычистить после экскаватора канал в направлении Царалунги. Что касается его, Они, то он хотел бы пойти со своей бригадой в Кэприуну. Хотя план орошения еще не готов, маленький канал вдоль рощицы все равно необходимо прорыть. Вода потечет по всему косогору, а там помидоры. Так что польза, несомненно, будет. Таков его план, как бригадира огородников.

Когда, наконец, все стали по местам, ко мне подходит Бурлаку и говорит:

— Вот видите, хорошо, что много народу собралось. — Для всех нашлась работа.

— Ничего хорошего! — отвечаю я с досадой. — Вам бы только пошуметь! И когда вы научитесь работать организованно?

Лицо Бурлаку хмурится. Но не проходит и минуты, как он, лукаво улыбаясь, говорит мне:

— А все-таки, Степан Антонович… Посмотрите вон туда. Видите, кто там работает? Андроник Ника с женой. Даже Кланца вышла на стройку вместе со всеми! Это ведь чего-нибудь да стоит…

Позже приходит Иванов. С ним какая-то женщина.

— Мария Бусуйок! — представляет он мне ее. — Будьте знакомы, Степан Антонович!

Мария Бусуйок? А, — вспоминаю я, — эта та, которая была на курсах бригадиров. Мне еще третьего дня сказали, что она возвратилась из Кишинева, но я ее не видел. Мария Бусуйок — статная, круглолицая, уже немолодая. Она с первого взгляда внушает к себе уважение. Глаза у нее большие, умные и проницательные. Мы с минуту разглядываем друг друга с головы до ног. Мне хотелось бы сказать Марии Бусуйок какие-то добрые слова, но я их не сразу нахожу. Мы оба молчим, но тут на помощь нам приходит Иванов:

— Райком принял решение создать во Флоренах первичную партийную организацию. Думаю, что лучшего секретаря для этой организации, чем товарищ Бусуйок, трудно найти.

— Вот это дело! — говорю я. — Много слышал о вас, и только хорошее.

— И я о вас, Степан Антонович! — отвечает она улыбаясь.

— Пойдем посмотрим, что делают гости, — предлагает Иванов.

Мы спускаемся вниз, к новому, еще недостроенному зданию электростанции. Здесь собрались почти все приехавшие гости. Большинство из них — молодежь. Бригадир, молоденькая женщина маленького роста, разговаривает с Андриеску и с инженером из района. Она недовольна помещением. Его нужно расширить по меньшей мере на три метра. Узнав, кто мы такие, называет себя: инженер Замфир, Мария Григорьевна.

— Очень рада видеть вас, — с живостью обращается она к Иванову. — Наш завод взял шефство над вашим колхозом. Отвечаю за эту работу я. Мы будем приезжать каждое воскресенье, пока не закончится построй, ка электростанции. В следующий раз мы привезем наш коллектив самодеятельности.

— А сегодня, — с гордостью выпаливает Андриеску, — мы вам дадим концерт.

Михаил Яковлевич по команде Мики Николаевны поднял на ноги все художественные силы села. Вечер обещает быть разнообразным: песни, декламация, сатирические сценки, балет, постановка «Рука и сердце».

Аника участвует в танцевальном номере. Наверно, сна уже собирается в клуб. Надо поторопиться, а то не застану ее дома.

Аника отворяет мне дверь и ведет меня за руку в комнату.

— Пришел, не опоздал! — говорит она радостно, усаживая меня рядом с собой на лавке. — Время у нас еще есть. Теперь шесть часов, а Михаил Яковлевич велел придти в семь. Чай будешь пить?

По дороге Аника рассказывает мне, что вчера у нее был Андриеску.

— И что он говорил?

— Ничего.

— Ничего, так ничего. Я не любопытен.

Аника молча идет рядом со мной и потом тихо говорит:

— Мне его жаль, Степа. Но что делать, — произносит она еще тише, как будто про себя, — если я люблю другого?

Холодок, на какую-то секунду сжавший мое сердце, исчезает.

— А кто этот другой, можно мне узнать? — весело шучу я.

Аника, тоже повеселевшая, говорит лукаво:

— Нечего смеяться, товарищ «другой». Он очень хороший парень.

Клуб переполнен. Пройти в зал уже невозможно, и мы пробираемся за кулисы. Аника оставляет меня и бежит переодеваться.

Здесь собрался весь актив клуба. Причесываются, гримируются. Кое-кто заглядывает в тетрадь, повторяет роль.

Некоторые озабоченно носятся по сцене, наскакивая друг на друга. Одна только Мика Николаевна сохраняет спокойствие. Она словно даже не слышит аплодисментов, которые требуют «начинайте!». В зале, в первых рядах, сидят гости из Кишинева и весело рукоплещут вместе со всеми.

Кому не известно, что организатором этого вечера и ответственным за него является Михаил Яковлевич? Но и Мика Николаевна не остается в стороне. Она входит во все мелочи. Ничто не укроется от ее зорких глаз.

— Миша, ты забыл поставить человека у занавеса.

— Макрина, у тебя одна бровь чернее другой. Сотри.

— Приклей лучше бороду, Василикэ. Ты ее потеряешь на сцене.

Слова Мики Николаевны звучат очень веско, и все слушаются ее. О Михаиле Яковлевиче и говорить не приходится. Каждое ее слово — приказ для него. Он вспотел, вид у него озабоченный: не забыл ли чего-нибудь?

Андриеску занят установкой декорации. Когда мы пришли с Аникой, он сделал вид, что не заметил нас. Теперь я стою один в стороне. Андриеску посмотрел на меня и тут же отвел взгляд. Через несколько минут, однако, подошел:

— Добрый вечер, Степан Антонович! Что, не нашли себе места в зале? Погодите, сейчас я вас устрою.

Я благодарю. Андриеску уходит и возвращается со стулом. Место у меня сейчас очень хорошее. Отсюда, из-за кулис, мне будут видны и актеры и публика. Андриеску говорит, что у него еще много дел. Говорит и смотрит в сторону. Тон спокойный и доброжелательный. Какое сердце у этого парня!

Концерт начинается. Михаил Яковлевич объявляет номера. Да все с шутками и прибаутками. Публика смеется и аплодирует своему любимцу. Вот он бойко говорит:

— «Марица» — молдавский танец. Исполняет Аника Крецу и Михаил Яковлевич.

Он повертывается, словно собираясь уже удалиться, но вдруг, ударив себя по лбу, возвращается.

— Прошу прощения, — говорит он. — Вышла ошибка — Михаил Яковлевич не будет танцевать. У Михаила Яковлевича — ноги — что колоды. А язык для танца не годится. Итак — Аника Крецу и Василе Барбэ-Удэ.

Занавес поднимается. На сцену медленно выходит Владимир Иванович и садится за пианино.

Кто не знает «Марицы»? Кто в нашем селе не пел этой песни? Но теперь, под пальцами старого учителя, она звучит как будто по-новому, не обычно. Звуки поднимают вас и уносят в леса и долины. И там, среди цветов, кружится в танце молодая пара в голубых с золотом костюмах, оба легкие и проворные, как белки. На противоположном конце сцены стоит за кулисой Андриеску. Он сейчас ничего не видит, кроме лица Аники, преображенного стихией танца. Как это грустно, друг Андриеску, что наши глаза с одинаковым чувством останавливаются на одном и том же лице.

Концерт идет с большим подъемом. Номера один другого интереснее. Вот Мика Николаевна поет «Сормовскую лирическую», а вслед за ней выступает Ион Спрынчан, только в прошлом году окончивший нашу школу. Он исполняет сатиру Ильи Набатова — «На Красной площади» и аккомпанирует себе на гитаре. Каждая строфа вызывает веселое оживление и аплодисменты.

Я смотрю и думаю: как жаль, что природа не наделила меня ни слухом, ни голосом, никакими талантами. Счастливый этот парень! И как он красив!..

Вторая часть концерта начинается с маленькой пьесы «Рука и сердце». Роль фрау Берты играет Санда Богдановна. И неплохо играет.

Занавес опускается, и Санда Богдановна подбегает ко мне, смеясь от радости. В зале не прекращаются аплодисменты, крики «бис!» И Санда Богдановна счастлива. Наконец-то и она чувствует себя признанной. Я рад за нее.

Но вот выступает Андриеску, наш лучший чтец. Читает Маяковского — «Стихи о советском паспорте». На сцене Андриеску неузнаваем. Его простое, добродушно-улыбчивое лицо сейчас одухотворено. С какой гордостью он произносит слова стихотворения:

Андриеску кончил. Смотрю в зал, и в глаза мне вдруг бросается Саеджиу. Он стоит, неистово аплодирует и кричит во всю глотку: браво! браво!

Торжественное и радостное чувство сразу покидает меня. Саеджиу, враг коварный и злобный!.. Замечаю Марию Ауреловну. Она тоже смотрит на него. Смотрит с нескрываемой ненавистью. Да, мы-то с ней знаем, кто такой Саеджиу!

Концерт окончился. В зале начинаются танцы. Кишиневские гости танцуют с колхозниками. Я разыскиваю Анику, и мы вместе выходим из клуба. Провожаю ее домой. Аника в особо приподнятом настроении, она довольна вечером.

Меня гнетет мысль о Саеджиу. Засыпаю поздно. И вдруг… оглушительный взрыв! Электростанция! — молнией проносится в голове, — оборудование!.. Вскакиваю с постели, бегу раздетый к выходу и ударяюсь головой о дверной косяк. Земля ускользает из-под ног. Боль обжигает меня. В голове гудит.

Когда я немного прихожу в себя, то вспоминаю: в соседнем колхозе проводятся работы по орошению полей. Взрывы я слышал и вчера днем.