Во Флоренах

Если вам некогда…

Некоторое время Саеджиу что-то совсем не видно, словно его нет в селе. Он знает только одно: контору колхоза. Работает много и сосредоточенно. Даже к Андрею Михайловичу не заходит. А мне бы хотелось с ним встретиться. Посмотреть ему в глаза. Ты мне подозрителен, дорогой Саеджиу, не верю я тебе.

Как-то вечером я снова слышу за стеной голос Саеджиу. Пришел-таки! Я к Андрею Михайловичу в гости не приглашен, но к доброму соседу можно и без приглашения заглянуть.

— А, Степан Антонович! Ура! — Саеджиу выскакивает из-за столика, где играл с Андреем Михайловичем в шахматы. Он бежит мне навстречу и жмет обе руки, долго не выпуская их.

— Счастлив видеть вас, Степан Антонович! Хотите сыграть партию? Уступаю вам Андрея Михайловича!

— Играйте, играйте, благодарю! Я посижу с Марией Ауреловной.

— Можно и так, — говорит Саеджиу тем же нарочито веселым тоном. — Одно только условие — не слишком-то ухаживайте за Марией Ауреловной! Иначе нам с вами придется драться на дуэли.

— Дуэль! Превосходно! Приложу все старания, чтобы она состоялась, — отвечаю я.

Андрей Михайлович тоже хорошо расположен.

— Что ж, деритесь, — смеется он, — я избавлюсь тогда сразу от двух соперников. Как тебе нравится эта идея, Мария?

— Мне кажется, что Марии Ауреловне ни до кого из нас дела нет, — улыбаясь, опережает Саеджиу ответ хозяйки.

Мария Ауреловна сидит на стуле около печки. Одной рукой она укачивает ребенка в коляске. В другой — держит открытую книгу. Шутки мужа и его гостя, видно, не особенно развлекают ее, но вежливости ради она старается улыбаться. Мария Ауреловна указывает мне глазами на кресло рядом с собой:

— Прошу, Степан Антонович! Только говорите потише, чтобы Ленуца не проснулась.

Смотрю на обложку книги в ее руке — «Педагогическая поэма».

— Андрей Михайлович предложил мне дать открытый урок. Вот я и готовлюсь, — поясняет Мария Ауреловна.

— Как? Ведь на педагогическом совете было решено, что ближайший открытый урок даст Андрей Михайлович. Он сам вызвался, и уже вторично.

— Сам вызвался! Но ведь на открытый урок придут учителя и будут делать свои замечания, что у него хорошо и что плохо, — улыбается Мария Ауреловна. — Главное, предупредил меня только позавчера… — вздыхает она.

Директор, и не выполняет решения педагогического совета! Зато, правда, состоялось несколько открытых уроков других учителей. Да и вообще кое-чего мы достигли за последнее время. Так, в отношении отстающих учеников все идет, как было намечено. Дети уже сами привыкли оставаться в определенные дни на лишний час, если они получили двойку или несколько троек подряд. Учителя проводят консультации по всем предметам, и ребята охотно посещают их не только тогда, когда не могут, скажем, решить алгебраическую задачу или усвоить грамматическое правило, а просто для того, чтобы углубить свои знания. Вот, Марица Курекь, круглая отличница, никогда не упустит случая узнать что-либо новое. И не только этим может гордиться школа. Взять хотя бы связь с родителями. Кто в начале учебного года посещал детей — на дому? Владимир Иванович, Мика Николаевна и я. А теперь втянулись все.

Я делюсь своими мыслями с Марией Ауреловной.

— Вот только Андрей Михайлович, сколько я его ни уговариваю побывать хотя бы в нескольких домах, никак не хочет, — с горечью замечает Мария Ауреловна. — Как это он, директор школы, вдруг возьмет да зайдет к человеку на квартиру!.. И что он там будет делать? Здравствуйте, покажите мне, как живет Ионел или Иленуца? Нет, это, по его мнению, может только дискредитировать личность директора.

К счастью, думаю я, мы и без него справляемся. Обо всем заботится Владимир Иванович. Только один раз Андрей Михайлович выступил на родительском собрании с докладом, да и тот ему завуч написал.

— Не забывайте, что на Андрея Михайловича падают зато все материальные заботы о школе, — утешаю я Марию Ауреловну. — В хозяйственном отношении у нас все обстоит прекрасно. Чисто, уютно, у детей всегда есть необходимые учебники.

Мария Ауреловна советуется со мной о своем открытом уроке. Владимир Иванович этими уроками очень увлечен. Он считает, что на достижениях и промахах своих коллег преподаватель лучше всего учится правильной организации педагогического процесса. Владимир Иванович выработал точный график посещения открытых уроков. Он неизменно спрашивает каждого: скажите, что вам дал этот час?

Вчера мы с Марией Ауреловной сидели на уроке у Михаила Яковлевича. И теперь мы Горячо обсуждаем этот урок.

— Мне очень понравилось, — говорю я, — как он борется с орфографическими ошибками. Вы помните? Та черненькая девочка написала на доске «тракторе», опустив букву «а». Один мальчик исправил эту ошибку. И потом Михаил Яковлевич заставил девочку написать на доске пять раз слово: «трактоаре», «трактоаре»… После этого дети сами придумывали предложения, где были слова с дифтонгами, писали их на доске и в тетрадях. Это их очень увлекло.

— Да, соглашается Мария Ауреловна. — Этой ошибки дети уже не повторят.

— Мат! Мат! — кричит Андрей Михайлович. — Три партии подряд выиграл! Что вы скажете, Степан Антонович?

— Ваш муж, Мария Ауреловна, виртуоз! — Саеджиу делает рукой патетический жест. — Настоящий виртуоз, чемпион по шахматам!.. Э, да вы, мои дорогие, далеко ушли там, у печки. Мы с вами уже лишние здесь, Андрей Михайлович!

— О, теперь только стала мне ясна вся глубина моей трагедии! — театрально восклицает Андрей Михайлович.

— Пойду-ка я к своей женушке, — говорит Саеджиу, — а то и со мной, чего доброго, такое же горе приключится.

Он одевается, целует Марии Ауреловне руку:

— Приятных сновидений!

Саеджиу уходит. Долгое время после этого он опять не появляется.

На днях я видел Анику в сельской библиотеке. «Добрый вечер», — говорю я ей и направляюсь к выходу. Но Аника заговаривает со мной, и я останавливаюсь.

С некоторых пор я избегаю встреч с Аникой — с того момента, когда я понял, что люблю ее. Да, я люблю Анику. Что бы я ни делал, она всегда стоит перед моими глазами…

А надежд у меня нет. Мне рассказывали, что она собирается выйти замуж за Андриеоку. Летом, оказывается, уже и свадьба должна была состояться. Но Аника заколебалась — не хотелось ей так рано замуж выходить. Какие же у них теперь отношения? Я их никогда не вижу вместе… Но почему все-таки при встречах со мной Аника так смущается? Нет, нет, не может быть! Я Для нее просто добрый знакомый, человек, у которого она может кое-чему научиться. И все. Но почему же Андриеску ходит такой грустный? Я порой читаю на его лице словно упрек: зачем тебе нужна девушка, которую я люблю? А может, мне это только кажется?..

Нет, я не имею права мешать их любви.

— До свиданья, Аника, — говорю я. — Мне нужно идти.

Я подаю ей руку. Она на мгновение задерживает ее в своей и заглядывает мне в глаза. Яркий румянец вспыхивает на ее щеках. Она отворачивает голову и говорит тихо:

— Ну что ж, до свиданья, Степан Антонович, если вам некогда…

Ушла.

Нет, мне необходимо увидеть Анику и поговорить с ней! Сейчас же! Но где найти ее? На ферме? А вдруг ее там нет?.. Пойти к ней домой? Но там Горця — мой ученик…

Дует холодный, пронизывающий ветер, валит меня с ног. Только что как будто наступили сумерки, а уже не видно ни зги. То и дело сбиваюсь с дороги. Вдруг освещается окошко. Веселый, яркий огонек манит меня.

Аника!..

Вот она, ферма! У дверей маленькой хатенки вырисовывается в темноте силуэт человека. Узнаю старика-сторожа, который видит меня здесь не впервые.

— Добрый вечер, Степан Антонович, — говорит он приветливо. — Заходите, заходите, девушка здесь. — Всем своим видом добрый старик показывает, что не находит ничего зазорного в моих посещениях Аники.

Наружные двери ведут прямо в крохотную комнатушку. Когда я вхожу, Аника быстро встает с лайцы[8] и делает шаг мне навстречу. Спицы, воткнутые в недовязанный шерстяной чулок, застывают в ее руках.

— Садитесь, — тихо говорит она.

Я сажусь и тут же вскакиваю с места. Аника ведь стоит.

— Ну, хорошо, будем оба стоять, если вам так больше нравится. — Аника лукаво улыбается.

Беру ее за обе руки, и мы садимся рядом. Заглядываю ей в лицо, она опускает глаза.

— Ну, как живешь, Аника? — спрашиваю я, чтобы нарушить молчание.

Нам обоим неловко. Но это длится недолго. Вскоре мы уже горячо разговариваем о книге, которую Аника недавно прочитала, — «Как закалялась сталь». Мы и не замечаем, что во время разговора держим друг друга за руки.

— Ты помнишь, Аника, что Островский считает самым важным в жизни человека? Сознание, что делаешь только хорошее для своего народа, что не тратишь времени зря, вне этой цели.

— Да, да, — подхватывает Аника. — Это очень верно. Человек живет и умирает. А то, что он сделал — остается. И мне еще кажется очень важным, чтобы человек никогда не кривил душой ни перед самим собой, ни перед другими. Ни в деле, ни на словах.

— А как ты это понимаешь, Аника?

— А вот как. Чтобы никогда не говорить того, что не думаешь. Чтобы не смеяться, когда тебе это совсем не хочется. Чтобы не молчать, когда видишь несправедливость. Иногда человек поступает плохо только потому, что другому так хочется. А ты не слушайся этого другого, даже если он сильнее тебя и может причинять тебе неприятности.

А любовь? О, Аника верит в нее! Она считает, что любовь может возвысить человека, сделать его лучше.

— Я еще никого не любила, — как-то неуверенно вырывается у Аники, — но я знаю, что так должно быть…

Никого еще не любила? А Андриеску? А как же ты, Степан Антонович, со своей любовью? Ведь Аника искренна, как ребенок. Но, может быть, она еще просто не разбирается в своих чувствах?..

…А разбираюсь ли я? Возвращаясь домой, я стараюсь отдать себе отчет в своем чувстве к Анике. Может быть, это еще не настоящая любовь, а преходящее увлечение? Девушка привлекательная, мы часто с нею встречаемся, вот меня и тянет к ней… Нет, я не могу играть в прятки с самим собой. Ведь вот с Микой Николаевной мы чаще встречаемся, и она намного красивее Аники. Казалось бы, и интересы у нас общие, мы оба педагоги. Однако в Мике Николаевне я вижу только товарища, а Анику люблю.

Аника… Прожить бы всю жизнь с нею!.. Сделаться частицей ее души! Делить с «ней радость и горе. Самый близкий мне человек, она утешит, поддержит меня в трудную минуту. Почему бы этому не осуществиться? Ведь мы с Аникой и сейчас так близки. Мы во всем с нею сходимся, чувствуем и думаем одинаково.

Я должен поговорить с Андриеску. Эта мысль давно уже засела в моей голове. Но что я могу ему сказать — я люблю Анику, и ты больше к ней не ходи? Но он вправе то же самое потребовать от меня. А может, оказать ему так: «Бери себе, друг, Анику, если она тебе дорога. Я тебе не помеха». Да, но ведь Аника не вещь. Надо и ее спросить. Может, она никого из нас не любит,, ни его, ни меня.

Так не может продолжаться. Мы с Андриеску оба коммунисты. Мне непременно нужно повидать его. Лучше всего, пожалуй, будет зайти к нему домой.

…Андриеску сам отворяет мне дверь. Он старается быть приветливым, хотя и не может скрыть недоумения. Вводит меня в свою большую светлую комнату. В углу стоит этажерка, полная книг. На полу разостлан большой домотканный ковер с цветами, второй такой же висит на стене Портреты Ленина и Сталина.

Андриеску просит меня садиться, и тут я замечаю фотографию Аники, которая стоит на маленьком столике. Я не могу оторвать от нее глаз. Аника с лукавой усмешкой на губах смотрит прямо на меня. Но так же смотрит она и на него, на Андриеску. Он следит за моим взглядом, и лицо его темнеет. Шумно поднимается с места, подходит к окну. Спустя мгновение он обращается ко мне и, стараясь подавить волнение, спрашивает:

— Ну, как дела, Степан Антонович? Как ваше здоровье?

— Здоровье хорошее, вот работы много, — говорю я, думая о другом.

Знаю я, дорогой, что тебя не очень-то занимает мое здоровье. Не лучше ли было бы нам пойти в открытую? Но с чего начать?

— Степан Антонович, Бурлаку вам говорил?.. — начинает вдруг Андриеску, и Лицо его светлеет. Он рад, что нашел тему для разговора.

— О чем?

— Нас всех вызывают в политотдел на партийное собрание.

— Да, знаю. Будем принимать в партию Оню Пат-риники. Он подал заявление.

— А подготовлен Оня, как вы думаете?

— Могло бы быть и лучше. Но в партию принять его следует. Он этого заслуживает, — отвечаю я убежденно. — Ведь как он вырос хотя бы за те четыре месяца, что я его знаю! А электрическая станция… Это же его инициатива.

Да, электрическая станция. Андриеску хочет поставить вопрос о ней на партийном собрании. Приближается весна, а у нас еще нет оборудования. Я предлагаю послать за оборудованием человека в Кишинев на завод.

Оба замолкаем. Избегаем смотреть друг другу в глаза. Я вижу перед собой только шею Андриеску. Побагровевшую, со вздутыми жилами. Чувствую, что причиняю ему жестокую боль. Разве я враг тебе, Василе? Но моя ли вина, что я полюбил девушку, которую и ты любишь?

— Как бы вьюга не замела дороги, — говорю я Андриеску. — На собрание не попадем.

— Попадем. Лошади хорошие. Дорогу знаем, — нехотя отвечает он.

Вижу, что мое присутствие гнетет его. И мне с ним тяжело. А тут еще фотография Аники… И для чего он выставил ее напоказ?

— До свиданья, — говорю я.

— До свиданья, — отвечает Андриеску и провожает меня до дверей.

Холодные хлопья снега бьют по моему разгоряченному лицу. Аника! Не мне она подарила свой портрет. Ее лицо улыбается другому.