Водоворот

Глава 43 ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ УРЕГУЛИРОВАНИЕ

Телекадры, передаваемые из Кейптауна, во многом были более красноречивы, чем комментарии репортеров.

На изящных колоннах, украшающих здание Парламента, все еще виднелись следы от пуль. В железной ограде не хватало целых секций, а оставшиеся прутья были погнуты или уничтожены взрывами снарядов. Почти не осталось вековых дубов, некогда окаймлявших пешеходную дорожку Гавернмент-Авеню, они были вырваны с корнем и теперь заменены свежепосаженными молодыми деревцами.

Но еще сильнее переменились люди — мужчины и женщины, с сосредоточенными лицами гуськом проходящие через турникет металлоискателя. Большинство были одеты в строгие костюмы; многие держали в руках толстые кожаные портфели. В отличие от прежних законодателей, те, кто собрались на первую рабочую сессию нового конституционного собрания, представляли все расы и этнические группы южноафриканского общества. Некоторые из них были юристами и политиками. Другие — фермерами, врачами, учителями или бизнесменами, — людьми, не имевшими опыта государственной деятельности. Несмотря на их очевидную несхожесть, их объединяла одна общая черта. Все они в свое время боролись против режима Форстера, рискуя свободой и даже жизнью.

«Хотя перед страной стоят бесчисленные проблемы, ясно одно: с апартеидом в Южной Африке покончено.

Теперь, когда так много экстремистов всех мастей убито или посажено в тюрьму, впервые на горизонте забрезжил путь, путь, по которому пока еще разобщенные народы Южной Африки пойдут к общему счастливому будущему. Политические решения, принимаемые на сессиях этого законодательного органа при закрытых дверях, вряд ли будут безупречными, но скорее всего окажутся действенными.

Для новостей Си-Эн-Эн Том Ставрос из Кейптауна, ЮАР».

Камера вернулась в студию телекомпании в Атланте. На экране появилась ведущая.

— В других сообщениях из Южной Африки говорится: известие о том, что добыча полезных ископаемых в Витватерсранде поднялась до пятидесяти процентов от довоенного уровня, привело к падению цен на потребительские товары на биржах всего мира. Министр торговли Рейд приветствовал это известие как «явный признак того, что дестабилизированная мировая экономика идет на поправку».

И генерал Джерри Крейг, и специальный посланник Эдвард Хэрли продолжали оставаться в Дурбане и не спешили перебираться в Кейптаун или Преторию. Частично это объяснялось причинами военного характера. Дурбан занимал стратегическое положение на карте страны, и приходящие в его глубоководный порт суда снабжали американские и британские войска, расквартированные по всей Южной Африке.

Но более важной была причина политическая. Оба они не хотели, чтобы у кого-то возникло малейшее впечатление, будто американское и британское присутствие в Южной Африке активно влияет на становление нового государственного устройства страны. Неудобство постоянных перелетов из Дурбана в Кейптаун и обратно было вполне приемлемой ценой за проведение официальной линии союзников: окончательную судьбу ЮАР должен решить ее народ.

— Только что снял с факса. Это подлинно исторический документ, — Эдвард Хэрли не мог скрыть своего восхищения и в то же время облегчения, которое он испытал. Плюхнув пачку тонких листков на стол Крейга, он рухнул в кресло и шумно выдохнул.

Казалось, что он финишировал на длинной дистанции, а не пришел сюда из своего кабинета. Крейг поднял брови.

— Сессия закончилась?

Хэрли ухмыльнулся.

— Какое там! Думаю, они будут пререкаться над окончательным вариантом еще несколько месяцев. Но эти бумаги, — он указал на принесенный документ, — ясно показывают, до чего им уже удалось договориться.

Не в силах больше сдерживать любопытство, Крейг наугад пролистал страницы, читая напечатанные жирным шрифтом заголовки.

— «Полномочия центрального правительства. Полномочия, предоставляемые провинциям. Права человека»… — он поднял глаза. — Так в чем суть?

— Вкратце? — Когда Крейг кивнул, Хэрли откинулся в кресле, выглядя еще в большей степени профессионалом, чем всегда. — Пока они не сошлись на принципе «один человек, один голос», но, судя по всему, к этому идут. На данный момент всеобщим голосованием избирается нижняя палата собрания, но уже есть верхняя палата, где каждая группа получила равное представительство. Они пытаются построить систему, где участвуют все, но никто не доминирует.

Крейг мягко усмехнулся.

— Удачи им в этой работе.

Хэрли кивнул, соглашаясь.

— Ага. Это напоминает дискуссию на тему, сколько ангелов может уместиться на булавочной головке.

Посланник указал на раздел, озаглавленный «Права человека».

— Здесь содержится самое важное. Гарантирована свобода слова, печати, собраний, вероисповедания и все остальное. Равная плата за равный труд. Плюс равный доступ к образованию через десегрегацию школ и университетов. Вся идея состоит в том, чтобы обеспечить права личности — независимо от цвета кожи или племенной принадлежности.

— Никаких остатков апартеида?

— Совершенно никаких. После вашего январского решения никто даже не пикнул, когда было предложено полностью покончить с апартеидом. Повторяю, генерал: Госдепартамент в любой момент готов взять вас на службу. Когда угодно. Нам нужны талантливые дипломаты.

Крейг только улыбнулся. Он уже достаточно хорошо знал посла, чтобы понимать: тот не хотел его обидеть.

— А как насчет социалистических идей, которые раньше проталкивали деятели АНК? Национализация ключевых отраслей промышленности и все остальное?

Хэрли рассмеялся.

— Они об этом даже не заикались. Похоже, их знакомство с социализмом в кубинском варианте заставило кое-кого из них разочароваться в марксистско-ленинских идеалах. Помимо всего прочего они стали свидетелями того, что случилось с Советским Союзом и странами Восточной Европы. Теперь они ведут речь о том, чтобы вовсе упразднить государственный сектор экономики.

Крейг с облегчением вздохнул. Больше всего он боялся, что конституционное собрание не сможет прийти к единому мнению по поводу модели экономического развития. Но, как видно, полный экономический хаос и упадок последних месяцев заставили жителей Южной Африки здраво смотреть на вещи.

Хэрли продолжал:

— Сама выбранная ими общественно-политическая структура затрудняет установление социализма или любого другого «изма». Они движутся к ослаблению федеральной власти и передаче ряда властных функций на места — в провинции и районы. И у них будет единая столица — Йоханнесбург. — Он снова улыбнулся. — Так что с беготней туда и обратно будет покончено. Можете вы представить, чтобы наше правительство каждые полгода переезжало из округа Колумбия в Сан-Франциско и назад?

При этой мысли Крейг поморщился. Даже когда правительство спокойно сидит в Вашингтоне, и то все не слава Богу.

— А почему Йоханнесбург?

Хэрли пожал плечами.

— Множество причин. С Преторией связано слишком много неприятных воспоминаний, а выбор Кейптауна мог быть воспринят как шаг назад, к дням британского колониального владычества. Йоханнесбург никогда раньше не был столицей. С расовой точки зрения население Йоханнесбурга является среднестатистическим по своему составу. А Кейптаун с Преторией слишком белые. — Посланник покачал головой. — Хотя, конечно, выбор столицы как резиденции правительства не имеет сейчас принципиального значения, поскольку само федеральное правительство не будет играть прежней роли. После того, что они натерпелись от Форстера и его предшественников, вряд ли кто-то рискнет вверить центральному правительству достаточно широкие полномочия.

Крейг нахмурился.

— Когда-нибудь это создаст серьезные проблемы. А вдруг им понадобится сильное федеральное правительство, например, чтобы наставить на путь истинный ту или иную провинцию, если та вдруг сделает поворот обратно, к апартеиду? Черт подери, на заре нашей истории многие законы о гражданских правах приходилось навязывать с помощью федеральных войск.

— Возможно. Но мы можем лишь помочь им начать, — Хэрли хлопнул по пачке документов, которые все еще просматривал Крейг. — И это неплохое начало.

— Ага, — Крейг перевернул страницу и неожиданно остановился. — А это еще что такое? — Он вытащил вставную карту, на которой были обозначены границы двух «резерваций» — одна называлась Оранжевое государство трудящихся, другая — Народная республика Азания. Хэрли усмехнулся.

— Это, наверное, самая сумасшедшая из всех идей, какие когда-либо предлагались в качестве серьезного политического решения. — Он недоверчиво покачал головой. — И самое странное в том, что она на самом деле не так уж нелепа, по крайней мере, в южноафриканских условиях. Идея состоит в том, чтобы создать пару мест, где был бы сосредоточен последний оплот для экстремистов с обеих сторон. Белые упрямцы могут утвердить свой излюбленный стиль жизни «только-для-белых» в Оранжевом государстве. А черные националисты получат возможность насладиться компанией себе подобных в НРА. Внутри каждого анклава они смогут свободно жить, как им захочется. Но за их пределами придется подчиняться законам федеральной республики.

Крейг рассмеялся.

— Да, посмотрим, как долго это продлится. Только старики могут отдавать предпочтение апартеиду того или иного сорта, но их детишки начнут задавать довольно сложные вопросы, когда увидят, как ладят между собой жители остальной страны.

— Вы забываете, что не все предубежденные люди окажутся в резервациях, — заметил Хэрли. — Никто в этой проклятой стране толком не знает, как выглядит совместное существование разных рас. Коммунизму советского типа понадобилось более семидесяти лет, чтобы прийти к своему крушению. Южной Африке может понадобиться столько же, чтобы оправиться от этого бардака.

Крейг кивнул. Хэрли, конечно, прав. Расовые и политические проблемы Южной Африки не исчезнут в одночасье, и даже в течение одного или двух поколений. Люди по природе своей слишком упрямы, они слишком упорствуют в собственных предрассудках, чтобы уже завтра ожидать возникновения между ними братской любви. Совсем нет.

Зато южноафриканцы, наделенные доброй волей и чувством здравого смысла, теперь имели вдохновляющую перспективу консолидации всех народов страны. Крейг улыбнулся собственным мыслям. Имея такой проект конституции в качестве основы для дальнейшего развития, они даже могут преуспеть.

Телевидение помогло этому длившемуся целую неделю процессу войти в каждый дом — не только в ЮАР, но и по всему миру. Десятки миллионов людей смотрели, как, эпизод за эпизодом, разворачивается история амбиций, слепой ненависти и вероломства.

Вопреки ожиданиям, дело не было передано в международный трибунал. Все одиннадцать судей, обвинители и адвокаты были южноафриканцами. Даже применяемые законы — лишенные, впрочем, всех расовых уточнений — были южноафриканскими. Во многом этот процесс был первой пробой способности новой нации к самоочищению.

В конце концов, под напором неоспоримых свидетельств был объявлен единственно возможный вердикт — виновен по всем пунктам.

— Подсудимый, встаньте.

Опираясь на руку адвоката, Карл Форстер, пошатываясь, встал и замер в нерешительности. Немногие узнали в нем человека, некогда железной хваткой державшего у себя в подчинении всю страну. Сгорбленный и исхудавший, он как будто уменьшился в размерах и постарел сразу на несколько лет. Это впечатление усиливалось его изможденным, морщинистым лицом, трясущимися руками и запавшими воспаленными глазами.

Исполняющий обязанности Верховного судьи ЮАР бесстрастно заговорил:

— Карл Адриан Форстер, вы признаетесь виновным в государственной измене, убийстве и заговоре с целью убийства. Имеете ли вы что-нибудь сказать прежде, чем будет оглашен приговор?

С видимым усилием Форстер оторвал глаза от стола перед собой и попытался расправить плечи. Его враги могут сделать с ним все, что пожелают, но придет время, и память о нем вдохновит новые поколения на продолжение его дела.

— Я отказываюсь признавать власть незаконного правительства и его марионеточного суда. Убейте меня, если хотите. Но только Господь может судить меня и вынести мне приговор.

По залу прокатился негромкий возмущенный ропот.

Верховный судья подождал, пока восстановится тишина, и произнес:

— Тогда знайте, Карл Адриан Форстер, что суд приговаривает вас к пожизненному заключению и каторжным работам. Если на то будет воля Божья, вы получите достаточно времени, чтобы раскаяться в своих преступлениях, в порочности своих мыслей и поступков, — он сделал знак двум ожидающим полицейским — белому и черному. — Уведите осужденного.

Плечи Форстера обвисли. Его охватило отчаяние, поглотившее последний проблеск надежды. Его попытка бросить вызов обстоятельствам не удалась. Он потерял все — даже возможность стать мучеником.

Полковник Роберт О'Коннелл неподвижно стоял, наблюдая, как толпа военных и гражданских сановников медленно уходит вперед вдоль аккуратно подстриженных лужаек и садов Пелиндабы. Комплекс не имел ничего общего с тем, каким он видел его в последний раз — разоренным войной, заваленным трупами. За несколько месяцев, прошедших с момента окончания военных действий, бригады рабочих трудились день и ночь, заравнивая бульдозерами окопы и демонтируя пулеметные точки. От разрушенного здания завода по обогащению урана не осталось и следа — о том, что оно когда-то находилось здесь, говорила лишь металлическая табличка.

Но пять длинных низких бункеров, где в свое время держали оружие, сохранились в неприкосновенности — они выглядели зловеще даже под ярким осенним солнцем. Их земляные курганы будут вечно маячить за мемориальной гранитной стелой, которую торжественно открыли в этот день. Над ней, развеваясь на свежем, прохладном ветерке, реял американский флаг.

О'Коннелл молча читал надпись на граните:

«УДАЧА ЛЮБИТ ОТВАЖНЫХ.»

«В честь доблестных солдат и летчиков Вооруженных сил Соединенных Штатов Америки, отдавших здесь свои жизни за то, чтобы другие могли жить».

«Никто другой любви так не достоин».

Его взгляд скользнул по списку имен внизу — списку, казавшемуся таким длинным. Каждое вызывало в его памяти знакомое лицо или голос. Взор его на мгновение замутнился, и он быстро моргнул.

О'Коннелл взглянул на свои орденские планки. Вместе с несколькими другими «рейнджерами» он был награжден почетной медалью Конгресса за доблесть, проявленную при штурме Пелиндабы. А 1-й батальон 75-го полка в дополнение ко многим его боевым заслугам был удостоен благодарности президента. Ему вспомнились ликующие толпы, марширующие военные оркестры, крепкое рукопожатие президента и сердечные слова благодарности.

Он снова посмотрел на памятник, воздвигнутый новым правительством ЮАР. В некотором роде, эта простая гранитная стела значила больше, чем любая церемония или кусочек цветной ленты. Пока она стоит, люди, которые сражались и погибли в Пелиндабе, никогда не будут забыты.

— Полковник?

О'Коннелл повернулся. Бригадный генерал Генрик Крюгер, новый начальник генерального штаба вооруженных сил ЮАР, стоял, ожидая его. О'Коннел выдавил из себя улыбку.

— Извините за рассеянность, Генрик. Старый солдат, вспоминающий минувшие битвы, и все такое.

Крюгер понимающе рассмеялся.

— Не такой уж старый, дружище. И думаю, не настолько уж погруженный в прошлое. — Он кивнул в сторону своей машины. — В общем, поехали, у меня дома есть бутылка очень старого и очень хорошего «скотча». Давайте выпьем в память о тех, кого мы потеряли, и за все, что приобрели. Это как раз то, что нужно, верно?

О'Коннелл почувствовал, как губы сами собой расплываются в улыбке.

— Аминь, бригадный генерал. Ни один «рейнджер» не позволит хорошей выпивке пропасть даром.

Оба солдата вместе направились к ожидающей их машине. Послеполуденное солнце отбрасывало позади них длинные тени.

Эмили ван дер Хейден сосредоточенно вглядывалась в текст на экране своего компьютера. Она нажимала клавиши управления курсором, перемещаясь взад-вперед от абзаца к абзацу. Статья была неплохой. Совсем неплохой.

Нет, вздохнув, подумала она, статья не имеет никакого отношения к ее мрачному настроению. Депрессия пришла изнутри.

Эмили мысленно встряхнулась. Ей не следует так огорчаться. Это просто странно. В конце концов, теперь она подающий надежды молодой репортер, самой массовой ежедневной газеты ЮАР. Ее давнишние мечты наконец сбылись. Так что же ей не так?

Предательский голос из глубины сознания прошептал ответ. Иэн Шерфилд — вот в чем причина. Точнее, в том, что его нет с ней.

Сразу же после окончания войны, руководство его телекомпании вызвало Иэна в Америку. Она не особенно возражала. В конце концов, он заслуживал наград и почестей, которые, как он сказал, полились на него дождем. Кроме того, он хотел навестить своих родителей, братьев и сестер. Казалось бы, все нормально…

Но он не вернулся. О, они обменивались открытками, письмами и даже пару раз созванивались, но тем не менее общались все реже и реже. Вот уже больше двух недель она не получала от него никаких известий. Он не ответил ни на одно из ее посланий, которые она оставила для него в разных местах.

Эмили покачала головой, негодуя на себя за эти чувства. Чего еще могла она ожидать? Они принадлежали двум разным мирам, и теперь два их мира были еще дальше друг от друга. Иэн уверенно шел по своему пути, становясь одним из популярнейших репортеров Америки. Она понимала, что это значит. Независимо от его желаний, всегда найдется еще одно важное задание, еще один кризис, из-за которого он полетит на край света и будет жить там, вдали от ЮАР. Время и расстояние сделают остальное, постепенно похоронив любовь под снежным комом новых впечатлений, новых друзей и каждодневных забот, которые они не смогут разделить друг с другом.

Она еще энергичнее застучала по клавишам, безо всякой причины раздирая на части вполне приличный кусок текста.

— Надеюсь, клавиатура у тебя застрахована, Эмили ван дер Хейден? Разве тебе не говорили, насколько дороги комплектующие к компьютерам?

Эмили повернулась на стуле, не веря себе. Неужели она действительно слышит знакомый голос? У нее за спиной стоял Иэн Шерфилд, с усмешкой глядя на ее изумленное лицо.

— Иэн! — она вскочила со стула и бросилась ему в объятия. Уставившиеся на них коллеги, ее компьютер, работа — все вдруг стало ей абсолютно безразлично.

— Мммм, — он ненадолго оторвался от ее губ. — И ты не спросишь, что я здесь делаю?

Она коснулась пальцем его губ.

— Не будь идиотом. Ты целуешь меня.

Иэн засмеялся.

— Верно. Нет, я имею в виду здесь, в Йоханнесбурге.

— Тогда спрашиваю: что ты здесь делаешь?

Он сел на первый попавшийся стул, и она подвинулась ближе к нему.

Иэн говорил быстро, сбитчиво, восторженно. Едва только он приземлился в Нью-Йорке, руководство телекомпании начало, как по мановению волшебной палочки, выполнять все его самые сокровенные желания. Он получил долгожданный отпуск, большую прибавку к жалованию и вожделенное место корреспондента на Капитолийском холме. Ему понадобилось несколько недель, чтобы разобраться в собственных чувствах. Его мучил вопрос: стоит ли вообще включаться в гонку, если ты не уверен, что тебе нужен приз.

Он начал понимать, что в Штатах он не более чем один из сотен востроглазых репортеров, охотящихся за одними и теми же историями, идущих одним и тем же путем и подающих материал под одним и тем же углом зрения. В ЮАР он в самом деле поверил, что его работа нужна. И, главное, он понял, как много для него значит Эмили и какую пустоту оставила разлука с ней в его душе.

Она прервала его долгим поцелуем, но едва только они разомкнули объятия, чтобы вздохнуть, как Иэн снова заговорил, торопясь высказать наболевшее.

— И вот я сказал моим боссам в Нью-Йорке, что они могут взять эту свою новую работу и… отдать ее кому-нибудь еще, — он усмехнулся. — Я отработал ровно две недели, а потом просто сел на первый попавшийся самолет и прилетел сюда.

Эмили была потрясена.

— Ты ушел с работы? Ради меня?

— Ну, не совсем так… — у него хватило такта выглядеть немного смущенным. — Я буду свободным журналистом. Я немного покрутился и выяснил, что кое-какие телекомпании и газеты считают, что у меня здесь некоторый приоритет перед другими. Да не только здесь, а вообще в Африке. Так что они готовы платить мне за материалы — может быть, за какие-то комментарии или репортажи с места событий.

— Но это же прекрасно! Действительно замечательно! Ты будешь сам себе хозяин!

— Да, — Иэн улыбнулся. — Кроме того, есть еще книга, которую мы собирались написать вместе.

Он наклонился, чтобы снова поцеловать ее. Вдруг знакомый голос окликнул их.

— Эй, Иэн! Я услышал интересное сообщение по полицейской рации. Какой-то сумасшедший грозит, что взорвет себя и памятник Первопроходцам, если не выполнят его требования. Машина уже у подъезда.

Эмили уставилась на Мэтью Сибену. Чернокожий юноша стоял в дверях отдела новостей, сгибаясь под тяжестью камеры, звукозаписывающей аппаратуры и другого оборудования, висящего у него на плечах. Он застенчиво улыбнулся.

— Здравствуйте, мисс.

Иэн рассмеялся при виде ее удивленного лица.

— Я ведь не могу без оператора, верно? — Он встал. — Ладно, пора идти. Новости ждать не будут. Мне надо идти.

— И мне, — Эмили наставила на него пальцы, словно пистолет.

— Сдаюсь, — он шутливо поднял руки вверх. — Дарю тебе мой сюжет, а ты отдай мне свое сердце.

Она схватила со стола записную книжку, ручку и диктофон.

— Не валяй дурака, Иэн Шерфилд. Ты же знаешь, что оно и так принадлежит тебе!