Я завидую Чарли. И не только потому, что у него есть Финн, который сам по себе замечательный и плюс к тому олицетворяет что-то такое, чего у меня никогда не будет — во всяком случае, пока я не вижу реальной возможности это осуществить. Я завидую Чарли в том смысле, что мне очень нравится, как он живет, и я тоже хотел бы так жить, только мне это не светит. Наверное, отчасти из-за Финна (поскольку дети заставляют родителей жить сегодняшним днем — в том смысле, что каждое мгновение значимо и интересно, и его надо ценить, потому что такого уже никогда не повторится) Чарли живет именно так, как, с моей точки зрения, и надо жить. Это трудно определить, но я все-таки попытаюсь: он не придерживается идиотского убеждения, что, как только он преодолеет очередной барьер, тогда (и только тогда) все обязательно будет хорошо. Для Чарли никаких барьеров не существует. Жизнь для него — это не полоса препятствий. Безусловно, у него тоже бывают сложности, но он их воспринимает и справляется с ними совершенно не так, как их воспринимаю я. Например, для меня предстоящая поездка в Нью-Йорк — это, с одной стороны, возможность расслабиться, и оттянуться, и не думать о грустном, потому что о грустном я буду думать, когда вернусь в Лондон, в «реальную жизнь». Вот тогда я и буду решать, что делать. С другой стороны, я туда еду работать. Эта не первая командировка и наверняка — не последняя. И еще это нечто такое, что стоит между мной и моим настоятельным желанием все-таки разобраться в себе, и как бы мне ни было весело (а вы можете не сомневаться, я очень надеюсь, что мне будет весело), все равно эта поездка мне видится чуть ли не испытанием, которое надо выдержать.
А Чарли все это сделал. Он давно разобрался в себе, и решает проблемы по мере их возникновения, и живет в мире с собой. И он не какой-то там сверхчеловек. Он — совершенно обыкновенный. И вот это и бесит: у него получается, а у меня — как-то не очень. Чарли относится к тем редким и действительно счастливым людям, которые просто живут и не ждут, что когда-нибудь жизнь начнется по-настоящему.
Я поднялся по лестнице следом за Финном и Чарли. Но в отличие от них — не вприпрыжку. Напоминаю, не далее как утром я хлопнулся в обморок, и хотя сегодня я съел больше еды, чем за последние пять дней вместе взятых — пару раздавленных круассанов и куриный чоу-мейн за обедом, — общая слабость все же присутствовала. (Неумеренная мастурбация, видимо, тоже внесла свой вклад.)
Финн уже сидел за столом и листал журналы с ножницами наготове.
— Томми, я тогда не закончил коллаж! — объяснил он с таким виноватым видом, какой бывает у альпиниста, когда он отпускает руку товарища, висящего над пропастью, сразу после того, как произносит бессмертную фразу: «Не бойся, я тебя вытащу».
Иногда дети бывают такими серьезными.
— Да, Финн, все нормально. Мы их специально тебе отложили, журналы, — сказал я, слегка запыхавшийся после подъема по лестнице.
— Да, но это же был твой подарок. То есть подарок тебе, — сказал Финн, не поднимая глаз.
— Ты меня прямо балуешь подарками в последнее время.
_ Ага, — рассмеялся Чарли. — А вот папе подарков в последнее время не перепадает, да, Финн?
— Это потому, что ты у меня уже есть. — Голос Финна был до жути спокоен. — Я знаю, ты будешь рядом на Рождество и на твой день рождения, и я подарю тебе все подарки. А с Томми все по-другому. А вдруг вы расстанетесь или что-то еще случится. И мне хочется успеть подарить ему больше подарков, чтобы он знал, что я очень его люблю. Люблю так, как любил бы, если бы он жил с нами, ну или как-то вот так. Понимаешь?
Повисла убийственная тишина. Ничего себе. Две минуты, как он вошел в дом. Хороший мальчик, далеко пойдет.
Чарли взглянул на меня с виноватым видом, легонько откашлялся и сказал:
— А почему ты так думаешь, Финн? В смысле, что Томми не будет с нами на Рождество?
Финн сидел, не поднимая глаз, и сосредоточенно разглядывал какого-то немецкого политика, которого вырезал из «Guardian». Он молчал пару секунд — такое затишье перед бурей, — а потом выдал:
— Потому что он ненадежный.
Это еще почему? Разумеется, я не являю собой образец совершенства, но ненадежным меня еще не называли ни разу.
— Что?! — прошептал я одними губами, растерянно глядя на Чарли.
Чарли смущенно отвел глаза, но я все же заметил его виноватый взгляд и понял, откуда Финн подцепил этого «ненадежного». И тут Финн продолжил:
— Потому что ты, Томми, занимаешься этим самым с девчонками. И с другими парнями.
— Слушай, Финн... — Чарли заметно занервничал. Собственно, мы оба занервничали. И к чему, интересно, он клонит? Для восьмилетнего мальчика Финн действительно очень продвинутый. Даже слишком. — По-моему, это не твое дело, с кем Томми что делает, — сказал Чарли строго. С видом из серии «и что вы себе позволяете, молодой человек?».
Опять наступила неловкая пауза. Финн покраснел, и хотя он сидел, склонив голову и пряча глаза, я ни капельки не сомневался, что он сейчас разревется. Он уже закончил вырезать немецкого политика и теперь листал «Boyz», гейский журнал. В общем, вполне безобидное издание, нотам на последних страницах, где объявления из категории «Досуг», много фоток с голыми дяденьками, и конкретно сейчас мне не очень хотелось объясняться по этому поводу с Финном, так что я решительно подошел, отобрал у Финна журнал и подхватил мальчика на руки.
— Все нормально, — сказал я ему, когда он уткнулся лицом мне в плечо. — Давай заканчивай свой коллаж, и мы все вместе во что-нибудь поиграем.
Я взглянул на Чарли в надежде, что он что-нибудь скажет, но Чарли лишь выдавил слабую улыбку — нечто среднее между «прошу прощения» и «мальчик, в сущности, прав».
— Если закончишь сегодня, то я возьму твой коллаж в Америку, — сказал я.
— Ты едешь в Америку?! — отозвались в один голос Чарли и Финн. Финн оторвал голову от моего плеча и презрительно сморщил нос. Чарли тоже был явно не рад.
— Всего-то на пару недель. — Ненавижу, когда приходится делать вид, будто тебя не особенно что-то радует, хотя на самом деле хочется прыгать от счастья и рассказывать всем и каждому, как все классно и здорово. Я давно замечаю, что люди утратили способность разделить с кем-то радость. Люди, которые нас окружают, — они в принципе нормальные. Но при этом они почему-то не могут просто порадоваться за тебя, независимо оттого, что они сами чувствуют в этой связи. Если с тобой приключится что-нибудь плохое, они тебе искренне посочувствуют. А вот если хорошее... Они лишь натянуто улыбнутся и в лучшем случае процедят сквозь сжатые зубы что-то вроде: «Да, классно», — что означает на самом деле: «Всегда ему достается все самое лучшее, а мне — хрен на блюде» или «И он еще дразнится». Почему так происходит? Может быть, это издержки поголовного увлечения самоанализом в рамках мировоззрения «Лучший друг человека — он сам», и каждый думает в первую очередь о себе и любое событие, даже происходящее с кем-то другим, воспринимает с позиции: «А как оно отразится на мне, любимом?»
Как бы там ни было, я давно сделал выводы для себя и знаю, когда можно что-то сказать, а когда следует промолчать. Вопреки тому мнению, которое могло бы сложиться у вас обо мне, уважаемые читатели, я все-таки соблюдаю приличия. Как, например, когда кто-то знакомит тебя со своей новой девушкой или новым бойфрендом, и вы пожимаете друг другу руки, и ты вдруг узнаешь эту руку — когда-то она очень даже игриво ласкала твой член. Обожаю такие моменты. Но я же при этом молчу.
И я действительно горжусь своим умением забыть о себе и искренне порадоваться за другого. Для меня это вроде как хобби. Меня заражает чужая радость: увлекает, захватывает и заводит. Сколько раз было, что я приходил в клуб и целый вечер общался с кем-то, кого видел впервые в жизни, потому что случайно заметил, как этот человек искренне радуется чему-то, и мне тоже хотелось почувствовать эту радость. Да, я понимаю, что день рождения, или предстоящая свадьба, или когда человек получает повышение по службе — это немного не то, что рабочая командировка в Нью-Йорк, но в принципе это одно и то же. Чарли с Финном (да, я понимаю, что он еще маленький и что восьмилетнего ребенка нельзя судить по стандартам взрослых, но с другой стороны — этот маленький мальчик давит на чувства и манипулирует людьми так, как это умеет не всякий взрослый, поэтому в данном конкретном случае скидку на возраст мы делать не будем), когда узнали, что я уезжаю, не подумали обо мне. Они подумали лишь о себе. Даже если их огорчило, что мы расстаемся на пару недель, ведь можно хотя бы из вежливости сделать вид, что они хоть немножечко за меня рады. Неужели это так трудно?! Почему нельзя просто порадоваться за человека?!
Я имею в виду, что, если бы не насущная необходимость развеяться, переменить обстановку и отвлечься от тяжких раздумий, которые довели меня до депрессии, я бы тоже ужасно расстроился, что мне придется уехать и не видеться с Чарли и Финном целых две недели.
Один актер из «Алмейды» как-то раз очень доходчиво мне объяснил, почему он больше никогда не будет встречаться с актрисами. Никогда в жизни. Я запомнил его слова, потому что мне стало так грустно и горько за всех актеров. Он сказал: «Я не знаю, что может быть хуже, чем когда тебе звонит агент и предлагает работу, о которой ты даже не смел мечтать, и ты на седьмом небе от счастья, но когда эйфория проходит, первое, что тебя прошибает, это мысль о подруге. «Блин, и как я ей это скажу?! Как она это воспримет?»
Потому что ей станет завидно, она не сможет искренне порадоваться за своего мужчину, которому представилась счастливая возможность сыграть роль своей мечты. Они оба — актеры, у них постоянная конкуренция (хотя, казалось бы, что им делить?), и его успех будет ей вечным напоминанием о ее собственных неудачах, она будет чувствовать себя ущемленной, обиженной и обделенной. Она никогда за него не порадуется, никогда. По-моему, это ужасно, когда человек не способен радоваться за других. Больше того: когда он не дает другим радоваться.
В общем, Чарли и Финн меня просто убили.
Убили всю радость.
— Ты уезжаешь в Нью-Йорк, потому что не хочешь видеть меня? — спросил Финн, глядя мне прямо в глаза. Его нижняя губа подозрительно задрожала.
— Что? — Откуда он это взял?! — Нет, Финн. Нет. Я еду работать. Мы с Джулианом едем работать. Джулиан — мой начальник. Помнишь его?
—Джулиан, это который «Вот классная телка»? — Финн очень точно скопирован интонации Джулиана.
— Да, точно. Джулиан, который «Вот классная телка». Он получил заказ сфотографировать нью-йоркских актрис для журнала и поэтому едет в Нью-Йорк. А я работаю его помощником, и мне нужно ехать с ним и помогать. Меня не будет всего две недели.
— А когда ты об этом узнал? — спросил Чарли.
— Сегодня утром. — Я повернулся к нему с видом «вот только не надо усугублять». — Часов десять назад. Точнее сказать не могу, извини.
Чарли заметил мое раздражение, принял его как данность и молча кивнул. Но Финн не желал ничего понимать.
— Но, Томми, ведь мы же договорились, что на выходные мы все отправляемся на поиски сокровищ. И я хотел приготовить тебе обед... — Финн расплакался, уткнувшись лицом мне в плечо. Я чувствовал, как он весь сотрясается от рыданий. Такой маленький, такой несчастный...
— Финн, ты чего? Не надо плакать, пожалуйста. Ты чего так расстроился? Мы обязательно поищем сокровища, когда Томми вернется. Мы еще много всего придумаем, правда? — сказал Чарли и попробовал оторвать от меня Финна. Но Финн закричал, дернул ногой и еще крепче обхватил меня за шею, и Чарли пришлось оставить его в покое. Финн рыдал у меня на плече. Как вам такой поворот событий? Мальчику плохо, он горько плачет, папа хочет его утешить, но он отмахивается от папы и остается со мной. Чарли ушел в гостиную, и хотя перед уходом он мне улыбнулся, я почувствовал, что он злится и даже, наверное, ревнует. Мне было приятно, что Финн остался со мной — что он меня любит и мне доверяет, — но при этом я чувствовал себя виноватым за то, что, когда в первый раз упомянул о своей поездке, не подумал о том, как малыш это воспримет. Я совсем не подумал, что у мальчика тоже есть чувства, которые можно задеть. Вернее, мне просто не было дела до чьих-либо чувств.
Да, мне действительно было приятно, что Финн, когда ему плохо, хочет, чтобы я был с ним. Но, с другой стороны, это значило, что теперь я за него в ответе. Для меня он не просто прикольный ребенок, говорящий забавные вещи, — не просто сын человека, с которым я трахаюсь. Этот мальчик вошел в мою жизнь и занял в ней важное место. Он очень многое для меня значит. И вполне очевидно, что я значу многое для него. И, поверьте, мне искренне жаль, что я осознал это только теперь. Если бы я осознал это раньше, может быть, Финну сейчас не пришлось бы так горько рыдать.