Волшебная сказка Томми

14. А все было так хорошо... (часть вторая)

Когда Чарли с Финном собрались уходить, мм с Сейди и Бобби вышли в прихожую и исполнили «Прощай, прощай» из «Звуков музыки». Каждый спел свою партию соло, а потом мы втроем поднялись вверх по лестнице и затянули последний куплет слаженным ангельским хором. Как и положено ангелам, мы стояли на самом верху, и нас не было видно снизу.

Чарли с Финном смеялись и хлопали. А когда они ушли и дверь за ними закрылась, Сейди крепко обняла нас с Бобби и прижала к себе.

— Мои мальчики, — прошептала она.

Мы поцеловались и спустились обратно на кухню.

— Мне надо выпить. — Я полез в холодильник за пивом. Где-то оно у нас было...

— Да, солнце. Ты заслужил, — сказала Сейди. Она села за стол и принялась рассматривать коллаж, который ей выдали в качестве приза.

— Да, кстати, а что у вас было? — Бобби хотелось подробностей.

— Было вообще непонятно что. Он позвал меня поговорить. Сказал, что нам надо расстаться. То есть он вроде как меня бросил. А потом вдруг как будто взбесился, наорал на меня. А потом мы затеяли трахаться. То есть нет. Не затеяли. Все получилось само собой. — Мои слова явно не передавали всю серьезность и значимость того, что было, но других слов у меня не нашлось.

— Он хотел тебя бросить? — удивилась Сейди. Она отложила коллаж и повернулась ко мне. — Почему? У вас все так плохо?

— Так ты поэтому ходишь пришибленный всю неделю? Мог бы сразу сказать. Может, мы бы чего и придумали конструктивного. Друзья для того и нужны, — сказал Бобби. — Тем более ты знаешь, что нам можно рассказывать все. — Было видно, что он действительно за меня переживает. В точности как старший брат.

— Нет, у нас все в порядке. Все хорошо. А что касается этой недели... вы уж меня извините. У меня, похоже, была депрессия, и мне не хотелось ни с кем общаться. Даже с вами. Хотя вы мои самые близкие люди.

— Ты давай не уклоняйся от темы. — Сейди явно настроилась вытянуть из меня все. Я уже, кажется, говорил, что, если Сейди за что-то берется, ее ничто не остановит. — Что там с Чарли? Почему он хотел тебя бросить?

— На самом деле он не хотел меня бросить. По-моему, он просто хотел выяснить отношения. Хотел убедиться, что у нас все серьезно... что он для меня что-то значит... то есть я ему никогда этого не показывал, и он не был уверен и хотел убедиться... Да, именно так. Из-за Финна, и вообще...

Я решил не вдаваться в подробности. Я ужасно устал. У меня был такой длинный день. Пива в холодильнике не обнаружилось. Нашлась только початая бутылка рислинга (полная на три четверти). Она стояла на дверце между бутылочкой с кетчупом и большой банкой из-под корнишонов, в которой еще оставалось два-три обитателя, причем, судя по виду, они давно умерли. Кто их купил, интересно? На моей памяти эта банка все время стоит в холодильнике, и я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь к ней прикасался. Так кто же убийца? Разумеется, дворецкий. Но лично я подозреваю Сейди. В дни, предшествующие «критическим», у нее как-то странно меняется аппетит. Мне представляется, как она посреди ночи спускается в кухню, чтобы украдкой загрызть парочку корнишонов. Сейди — убийца маленьких маринованных огурцов. Я буквально валился с ног, сегодняшний день стал для меня подлинным потрясением, мозги замкнуло на свободных ассоциациях вокруг корнишонов, а Сейди с Бобби, похоже, решили устроить мне форменный допрос с пристрастием.

— Надеюсь, ты осознаешь всю ответственность, Томми. Тебе нужно подумать о Финне, — вдруг выдал Бобби.

Я тут же напрягся.

— И что это значит?

Меня уже подзаебало, что все обвиняют меня в безответственности. Мне вполне хватило Финна, и Чарли, и себя самого. Так что не надо меня лечить. Со мной уже провели оздоровительные процедуры.

— Ну... — Бобби замялся, и они с Сейди виновато переглянулись. — Просто мы беспокоились, что...

— Вы?!— Я что-то не понял. Выходит, меня обсуждают за моей спиной. И до чего они дообсуждались, хотелось бы знать. Я налил себе полный стакан вина и с силой грохнул бутылкой о стол. Бобби с Сейди, наверное, подумали, что я злюсь. На самом деле я был не так зол, как казалось. Или, может, я просто этого не понимал. Сегодня все на меня наезжают. Как будто они сговорились. И меня просто уже не хватает на то, чтобы реагировать адекватно.

— Да, — сказал Бобби сбивчиво. — Мы с Сейди подумали...

— Да неужели?

— Томми. — Сейди попыталась меня успокоить. — Тебя никто ни в чем не обвиняет. Просто мы с Бобби поговорили. О тебе и о Чарли. Это действительно очень непросто, когда ты встречаешься с кем-то, и у него есть ребенок, и этот ребенок к тебе привязался, а ты, допустим, захочешь расстаться с этим человеком...

— Я ни с кем не хочу расставаться.

— Я сейчас не про тебя. Я вообще.

— А не надо вообще. Мы говорим о конкретно моей ситуации. — Я вел себя как задиристый подросток, которого либеральные папа с мамой застукали за курением травки.

— Хорошо, о конкретно твоей ситуации, — согласилась Сейди. — Мы с Бобби подумали... то есть нам показалось, что ты хочешь расстаться с Чарли, но никак не решишься. Из-за Финна. Потому что не хочешь его огорчать. И мы за тебя беспокоились. Потому что нам не все равно. Нам не хочется, чтобы тебе было плохо.

— Да, — сказал Бобби. — Мы за тебя беспокоились. И за тебя, и за Финна. Он так тебя любит. И если вы с Чарли решите расстаться, для него это будет действительно большое горе.

Возникла неловкая пауза. Я отпил вина. Оно было кислым и очень противным. Но мне было уже все равно. Ну и денек! Лучше б я умер еще с утра.

— Да, — сказал я, глядя в пол. — Вы все правильно говорите. Мне действительно было плохо.

— Я знаю, солнце. — Сейди перегнулась через стол и взяла меня за руку, как это всегда происходит в фильмах на тему общего оздоровления личности, когда кто-то из персонажей впервые произносит сакраментальную фразу: «Меня зовут Уэйн. Я алкоголик». Еще немного, и я удостоюсь бурных и продолжительных аплодисментов. Видимо, к этому все и идет.

— Просто... — Мне показалось, что я сейчас разревусь. — В последнее время все стало так сложно. Что-то со мной происходит, что-то странное и непонятное... Я много думал. О Чарли, о Финне и вообще обо всем: что мне уже почти тридцать и что мне не нравится, как я живу, то есть не то чтобы не нравится, просто, наверное, можно жить как-то иначе, но как — я не знаю... вернее, я знаю, но у меня все равно ничего не получится...

Сейди с Бобби встревожено переглянулись. Видимо, я их действительно напугал. Обычно я не толкаю подобные речи. Но знаете что? Вследствие всех непредвиденных обстоятельств сегодня был явно не самый обычный день в жизни Томми.

Пару секунд все молчали.

— Ты имеешь в виду то, о чем мы с тобой говорили в субботу в баре? — спросила Сейди, многозначительно глядя мне прямо в глаза. Блин, я совершенно об этом забыл. Когда мы с ней гнали, закинувшись коксом — еще до тех достопамятных кокаиново-анальных забав в туалете для инвалидов, после которых со мной приключилась истерика, — меня пробило на откровенность, и я сказал Сейди о том, что хочу ребенка.

По идее, я должен был успокоиться — я уже поделился с Сейди самым сокровенным, и Сейди меня поняла, всячески поддержала и выразила солидарность, — но все получилось с точностью до наоборот. Я испугался. Как будто я сделал что-то не то, и теперь все поймут, какой я идиот, и будут смеяться, и перестанут со мной водиться. Но почему?! Почему?! Что со мной происходит? Чего я боюсь? И откуда взялось это убийственное ощущение тяжести, как будто меня придавило камнем?

— Да, — с трудом выдавил я. — То, о чем мы с тобой говорили в субботу. Насчет... э... детей. Ты сама согласилась, что тут все сложно. И вообще все сложно, и я никак не могу разобраться, и сегодня был очень тяжелый день, и хотя все закончилось хорошо, то есть я сказал Чарли, что не брошу их с Финном, что я буду с ними...

— Ой, Томми, как здорово. Ты молодец. — Сейди вся просияла. Я даже подумал, что она и вправду захлопает в ладоши.

— Да, Томми, малыш, ты растешь, — сказал Бобби и подошел, чтобы меня обнять. Но мне почему-то стало неприятно. Было во всем этом что-то неправильное. Какой-то оттенок отеческой снисходительности. Как будто был некий секрет или некая хитрость, которую я не сумел разгадать и поэтому не оправдал возложенных на меня ожиданий, и все изменилось буквально в одно мгновение, и мне уже не хотелось, чтобы Сейди и Бобби сейчас были рядом, их присутствие не утешало, а наоборот — раздражало, и мне было неловко и стыдно, и мне хотелось лишь одного: чтобы меня оставили в покое. С меня и так на сегодня достаточно. Более чем.

— Отойди от меня! — крикнул я, может быть, чересчур громко. Наверное, не стоило этого делать. Как чуть раньше не стоило грохать бутылкой — кстати, теперь уже почти пустой — о стол. — И не надо со мной обращаться как с маленьким мальчиком. А то я вроде как сдал все экзамены на пятерки, и теперь вы меня похвалили. «Какой молодец!» Только если вы вдруг не заметили — это не школа. Это жизнь. Моя жизнь.

Блин, неужели я так сказал?! Это жизнь. Моя жизнь. Что опять на меня нашло?

(Похоже, я снова переключаюсь в режим «мыльных опер». Для полноты картины не хватает лишь загорелой эффектной дамочки средних лет, увешанной золотом, в пиджаке с подкладными плечами и в больших темных очках, которая выйдет из шкафа и скажет: «Томас, я знаю, ты думал, что я умерла. Но я выжила после той страшной аварии на канатной дороге в Аспене и начала новую жизнь в Лихтенштейне с моим пуэрто-риканским любовником Раулем. Да, это я. Твоя мама».)

Бобби и Сейди ошеломленно таращились на меня, не зная, что говорить. Похоже, они действительно испугались — и особенно Сейди. Они ни разу не видели меня таким. Я сам ни разу не видел себя таким. Видимо, это была запоздалая реакция на все сегодняшние события. Остаточные толчки после основного землетрясения, когда Чарли сперва на меня наорал, а потом попросту выебал, по-другому не скажешь, и еще Индия — да, не забудьте про Индию, — и мне еще предстоит говорить о ней с Сейди и Бобби, и не сказать, чтобы мне очень хотелось поднимать эту тему, но ведь придется, причем очень скоро.

— Томми, ты успокойся. Все хорошо, — сказал Бобби. Вообще-то Бобби прекрасно справляется с подобными кризисными ситуациями, когда надо срочно угомонить распсиховавшихся истеричных товарищей. Я не раз наблюдал, как он общается с Сейди во время ее ежемесячных приступов беспричинных психозов, подогреваемых, судя по всему, маринованными огурчиками. Но, как выяснилось, в приложении ко мне лично его поразительное умение усмирять неврастеников в период обострения вызывало лишь крайнее раздражение. Вплоть до того, что мне хотелось его ударить.

— Нет, не все хорошо! — Теперь я уже наполовину кричал, наполовину рыдал. — Я себе очень не нравлюсь в последнее время!

Опаньки, это уже что-то новенькое. Я-то думал, что мне не нравятся все остальные. Это было какое-то сюрреалистическое переживание: услышать правду из собственных уст, причем у меня было стойкое ощущение, что ее произнес кто-то другой. Кто угодно, но только не я. Как будто кто-то вселился в меня и использует мой голос для декларации собственных взглядов от моего имени. Единственное, что утешало: этот кто-то говорил интересные и в общем-то верные вещи, и я подумал, что надо дослушать его до конца.

— Мне где-то даже немножко страшно. Со мной столько всего происходит в последнее время, и я совсем себя не берегу, ну, как будто мне все равно, что со мной будет, и теперь еще эта фигня с Чарли и Финном... хотя в итоге все получилось классно... — На слове «классно» я безотчетно повысил голос, и голос сорвался почти на визг. Сейди поморщилась, а Бобби поднес палец к губам и прошептал: «Тс-с». Я еле сдержался, чтобы не врезать ему по роже.

— Мне и так очень хреново... а теперь еще вы на меня накинулись... типа мне мало...

— Томми, солнце, пожалуйста...

— Мы просто пытались...

Я продолжал, не давая им вставить слово:

— Вы говорите, что мне надо быть более ответственным, что мне надо подумать о Финне. Вы правы, да! И я сам это знаю! — Мне опять не хватало воздуха. Пришлось сделать паузу, чтобы отдышаться, а заодно и прикончить вино. — Просто мне неприятно, что вы тоже считаете меня безответственным мудаком! — Все, пиздец. Я сорвался. Меня трясло, я никак не мог успокоиться. У меня подкосились ноги, и я сам не понял, что произошло, но уже в следующую секунду я лежал на полу, и бился в истерике, и безутешно рыдал.

Сейди с Бобби бросились ко мне и принялись утешать — этакая импровизированная команда сострадательных телепузиков, искренне верящих, что дружеские объятия прогонят любую беду, — но я замкнулся в себе, как моллюск в своей раковине. Я не хотел, чтобы меня кто-то трогал. И в прямом, и в переносном смысле. Но, разумеется, хватило меня ненадолго. Потому что один я бы не справился. Столько всего в один день — для меня это было слишком.

Я рыдал целую вечность — эта была настоящая истерика со слезами, когда тебе кажется, что ты сейчас задохнешься от слез, и ничего нельзя сделать, и по этому поводу у тебя начинаются острые приступы тревоги вплоть до панических атак средней тяжести, — и извел целую кучу бумажных салфеток, но в конце концов все-таки успокоился. Бобби сделал мне горячий бутерброд с сыром, а Сейди сходила наверх и принесла мою полосатую пижаму, которую я надеваю, только когда болею. Когда мне действительно плохо. А мне было плохо. По-настоящему плохо. Так что пижама пришлась очень кстати.

Меня усадили на диван. Сейди героически поступилась своими принципами и обложила меня подушками со всех сторон, чтобы мне было удобнее. По всей гостиной валялись бумажные носовые платки. Они были похожи на крошечные смятые парашюты — фантасмагорический десант засохших соплей. На самом деле это было даже красиво: белые бумажные хлопья на темном паркете в бледном свете уличных фонарей за окном. Никому из нас не пришло в голову включить свет. В жизни бывают такие мгновения, которые как бы приглушены и размыты, и лучше, чтобы они проходили в соответствующей обстановке.

Я более-менее успокоился. Поначалу меня напугало, что я утратил контроль над собой и сорвался. Наверное, вы уже поняли, что я — человек экспансивный. Я не люблю себя сдерживать и часто даю волю чувствам, и мне это нравится, однако конкретно сейчас — не понравилось. Потому что сейчас все было по-другому. На этот раз выхода не было. Понимаете? Выхода не было! Обычно, когда у тебя сносит крышу от изменяющих сознание препаратов, тебя прорывает на всяческие излияния, но продолжается это недолго, и в конечном итоге все снова приходит в норму: тебя отпускает, или ты просто ложишься спать, а когда просыпаешься, все такое же, как раньше. И ты сам — такой же, как раньше. И все хорошо. Но этот срыв был другим. Там, куда меня не унесло, не было никаких запасных выходов. И меня вытащили очень вовремя. Еще один шаг — и кто знает, чем бы все это закончилось. Слава богу, что рядом со мной были Сейди и Бобби.

Мы еще долго сидели, тесно прижавшись друг к другу, втроем под одним пледом. Разговаривать не хотелось. Собственно, все уже было сказано раньше. Я размышлял о сегодняшнем дне. Прямо не день, а какой-то аттракцион. Американские горки с резкими перепадами чувств, настроений и переживаний. Мне казалось, что этот день никогда не закончится. Но он все же закончился. Я был слегка пьян, и не только от паршивого рислинга. Я был пьян от того, что я дома, сижу на диване под теплым пледом, со мной — Сейди и Бобби, которые так за меня беспокоятся и хотят, чтобы мне было хорошо, и мне действительно хорошо, и мягкий свет фонарей льется в окно, и приглушенный шум уличного движения ласкает слух.

Сейди первой нарушила молчание.

— Да, — сказала ока, задумчиво глядя на разбросанные бумажные платки. — Сцена из «Верно, безумно и глубоко».

— В новом трехмерном формате IMAX, — добавил Бобби.

Мы рассмеялись. У меня из глаз брызнули слезы. Но это были хорошие слезы. От радости.

Этот фильм «Верно, безумно и глубоко» мы смотрели все вместе года четыре назад. Там была одна сцена, когда главная героиня расплакалась на сеансе у психиатра, и хотя перед ней на столе стояла большая коробка с бумажными носовыми платками, она почему-то не видела ее в упор и не вытирала сопли, и они собирались у нее под носом, такие блестящие блямбы прозрачной слизи, и каждый раз, когда героиня делала вдох, сопли втягивались ей в ноздри, а на выдохе вновь вылезали наружу. Такое вот жизненно верное, глубоко реалистичное наблюдение. И хотя это было безумно противное зрелище, оно завораживало и цепляло. Лично мне просто не верилось, что (а) такая большая сопля не упала сразу, а вполне себе бодро болтается у человека под носом, и (b) героиня этого не замечает. На самом деле это был грустный эпизод, у героини действительно случилось большое горе, но нам было смешно, потому что актриса напоминала унылого бассет-хаунда, который пускает обильные слюни всякий раз, когда видит еду. Если, скажем, болеет ребенок, и у него постоянно течет из носа, но он еще маленький, и не умеет сморкаться, и поэтому ходит сопливый, это воспринимается вполне нормально. Но когда взрослая тетя под сорок, вроде как элегантно одетая и ухоженная, не может взять носовой платок из коробки, которая стоит у нее под рукой, буквально в нескольких сантиметрах... это уже ненормально.

И, разумеется, всякий раз, когда у кого-то из нас на губах остаются кусочки еды или кто-то нечаянно явит миру некое телесное выделение, не предназначенное для посторонних глаз (сопли, козявки, крупинки кокса и т. д.), мы всегда говорим: «Верно, безумно и глубоко», и тот, к кому это относится, тут же проводит инспекцию всех отверстий, относящихся к группе риска, и/или хватает салфетку.

— Прекратите! А то я сейчас обоссусь. — Бобби так ржал, что буквально свалился с дивана.

— Во всяком случае, даже на пике отчаяния и безысходности, — давясь смехом, проговорила Сейди, — ты попросил носовые платки. Сразу видно приличного человека с хорошим вкусом. — Она снова расхохоталась.

— О Господи, сколько их тут?! Посмотрите! — Я указал на смятые платки, разбросанные по всей гостиной. Это вызвало новый приступ безудержного веселья, а когда все наконец отсмеялись, Бобби вернулся на диван, поднял с пола упавший плед, укрыл нас троих, повернулся ко мне и сказал:

— Ну, давай, Том. Рассказывай, как прошел день.

— Даже не знаю, с чего начать.

Лучше бы я не начинал, в самом деле. Но откуда же мне было знать, как отзовутся мои слова. Мне даже в голову не приходило, что все может стать еще хуже. Именно потому, что мне не хватило ума промолчать. Но я страшно устал и поэтому, видимо, потерял бдительность. В общем, я начал рассказывать:

— День прошел, что не может не радовать. Это был просто пиздец, а не день. Я несколько дней ничего не ел.

— Почему? — нахмурилась Сейди. Когда речь заходит о нашем питании, в Сейди просыпается строгая мать семейства, убежденная, что дети должны кушать правильно и регулярно, и в этом — их главная добродетель.

— Потому что у меня была депрессия, а ты сама знаешь, что, когда я в депрессии, я ни с кем не общаюсь и почти ничего не ем.

— И активно дрочишь? — Этот пункт Бобби запомнил.

— И активно дрочу. Один раз — даже в автобусе. Сегодня утром.

— Томми, ты осторожнее, — сказала Сейди. — А то тебя арестуют за оскорбление общественной нравственности.

— Да не было там никого, я проверил. Кстати, наверное, поэтому я и хлопнулся в обморок.

— Ты падал в обморок?! — в один голос воскликнули Сейди и Бобби. Похоже, они не на шутку перепугались.

— Господи, Том. Ты что, так и хлопнулся в обморок с членом наружу? — Этот вопрос задал Бобби. Кто бы сомневался.

— Нет, — сказал я, начиная сердиться. Меня раздражало, что меня постоянно перебивают. Хотя, с другой стороны, я вполне понимал, почему меня перебивают. Это и правду был просто пиздец, а не день.

— Я упал в обморок уже потом. На работе.

— Слава Богу! — сказала Сейди. — Я в том смысле, что ты хотя бы не оскандалился на людях.

— Но почему ты упал в обморок? — спросил Бобби.

— Ну, я несколько дней ничего не ел и принимал слишком много наркотиков, и организм, надо думать, не выдержал. Но теперь все в порядке. Сегодня я хорошо поел, и мне уже лучше. Честное слово. Я себя чувствую замечательно.

— То есть ты себя чувствуешь лучше, чем выглядишь, — подытожила добрая Сейди.

— А почему у тебя вдруг случилась депрессия? — продолжал Бобби.

— Хороший вопрос. Отчасти, наверное, из-за наркотиков. В последнее время я явно переусердствовал со «снежком». Видимо, стоит сделать небольшой перерыв. И еще из-за Чарли и Финна... все, что вы так проницательно спрогнозировали, прозорливые вы мои...

— И еще потому, что ты хочешь ребенка? — спросила Сейди. Я испуганно обернулся к ней. Она смотрела мне прямо в глаза — очень внимательно и серьезно.

— Что?! — удивленно воскликнул Бобби. Ну да. Он же не знал.

— Да, и поэтому тоже, — проговорил я упавшим голосом.

— Ну вот, а мне ничего не сказал... — Похоже, Бобби и вправду обиделся.

— Понимаешь, мне трудно об этом говорить. И потом, я сам это понял буквально недавно. Я понимаю, что это несбыточные мечты и у меня все равно ничего не получится. Наверное, это все из-за Финна. Раньше, когда его не было, я как-то не думал о детях. Но теперь я смотрю на него и думаю: «Все-таки классно, когда у тебя есть ребенок», и мне сразу хочется своего. Только какой из меня отец?! Я даже о себе не могу позаботиться...

— Ты не заботишься о себе, когда хочешь себя наказать, — резко оборвала меня Сейди. — И потом, в этом нет ничего такого. Хотеть ребенка — это нормальное человеческое желание. Оно есть у всех.

— Не у всех, — сказал Бобби. — Лично мне никогда не хотелось стать папой. Дядей — да. Дядей — можно. «Дядя Бобби» звучит прикольно.

Мы с Сейди зависли на пару секунд, глядя друг на друга.

— Так ты упал в обморок... — Бобби уже не терпелось узнать, что было дальше.

— Да, всего на минуту. А когда я очнулся, Джулиан сообщил мне хорошую новость.

— Какую? — спросил Бобби.

— В понедельник мы с ним улетаем в Нью-Йорк. На фотосессию, на две недели.

И вот отсюда все встало раком. Я-то думал, что мои лучшие друзья искренне порадуются за меня, типа «Ура! Это здорово! Действительно хорошие новости!», но вместо дружеского сорадования получил напряженное молчание. То есть мои слова были восприняты более чем прохладно.

— В Нью-Йорк? — переспросила Сейди, как будто не расслышала с первого раза.

— Да. Правда здорово? — До меня все еще не дошло. Сейди и Бобби переглянулись чуть ли не с заговорщицким видом. Было вполне очевидно, что они пытаются скрыть не подлежащий сомнению ужас, охвативший обоих при мысли о том, что их маленький Томми, больной на всю голову, ну хорошо, не больной, а психически нестабильный Томми, который буквально десять минут назад был на грани серьезного нервного срыва, бился в истерике, выл от отчаяния, и его еле-еле смогли успокоить, собирается сбежать в Нью-Йорк, в этот магнит для притыренных психов, Готхэм-сити в реале.

— Что такое? Я думал, вы за меня порадуетесь, — сказал я.

— Мы и радуемся, — соврал Бобби и даже не покраснел. — Просто мы за тебя беспокоимся. Ты нас так напугал. А если бы что-то такое случилось в Нью-Йорке? И нас бы не было рядом?

Очень далее разумное замечание, но я предпочел его проигнорировать.

— Тебе сейчас не нужны никакие экстримы, — сказала Сейди. — Тебе надо прийти в себя.

— Я приду. — Я опять начал злиться. Я был уверен, что уж Сейди и Бобби поймут, как мне нужна эта поездка. Именно сейчас. — Как раз в Нью-Йорке и приду.

— Нет, Томми. В Нью-Йорке тебя переклинит. Вспомни, какой ты вернулся, когда туда ездил последний раз. Когда вы расстались с Индией...

— Да, кстати, об Индии, — сказал я, очень довольный, что можно сменить тему. — Она сегодня звонила.

Очередной коллективный сеанс молчаливых напрягов под пледом. Как я уже говорил, Индию в нашем доме не любят.

Собственно, я понимаю, почему Бобби и Сейди так напряглись, услышав об Индии именно сегодня. Если бы не сегодняшняя показательная истерика, они бы, наверное, восприняли это известие не так скорбно. Но за последние полтора года у меня нередко случались подобные приступы буйных страданий (хотя и не столь монументальных) — именно из-за Индии. И я понимаю, что порядком достал Сейди и Бобби своими слезами и скрежетом зубовным, и вот теперь призрак тех самых страдальческих вечеров вновь поднялся во весь рост у меня за спиной вероятным предзнаменованием рецидива, и моих лучших друзей, судя по их поскучневшим лицам, явно не радовала эта радужная перспектива. Если я буду общаться с Индией по телефону или — не дай Бог! ха-ха! — с ней увижусь, это будет мое решение, но мне придется потом разбираться с последствиями, потому что заранее ясно, что ни к чему хорошему это не приведет, а поскольку я существо совершенно беспомощное (хуже маленького ребенка), Бобби с Сейди придется меня «вытаскивать», и приводить меня в чувство, и всячески утешать, а это, естественно, не самое приятное и увлекательное занятие. Так что дело не в Индии, дело во мне.

Однако мне не хотелось, чтобы конкретно сейчас мне вправляли мозги. На самом деле я предпочел бы вообще закрыть тему Индии, но об этом уже не могло быть и речи.

— Чего хотела? — с подозрением спросила Сейди, и в ее голосе явно слышались резкие нотки.

— Это точно она позвонила? Это не ты ей звонил? — уточнил Бобби, почитавший себя знатоком человеческих слабостей.

— Да точно она. Думаешь, я стал бы звонить ей сам?! В довершение всех радостей последних дней?

Бобби лишь проницательно усмехнулся, но ничего не сказал.

— Она просто хотела со мной поболтать. Ну, то есть... Прошло уже столько времени, и она подумала, что, может быть, нам уже можно встретиться, и я... в общем, я согласился.

Бобби с Сейди разом вскочили с дивана, сбросив плед на пол.

— Нет, Томми. Это не очень хорошая мысль. И тем более сейчас. — Сейди переключилась в режим строгой классной руководительницы, а Бобби сурово нахмурил брови. Кстати, суровость ему идет. Он такой весь из себя сексапильный, когда сердится.

Но это так, к слову.

— Томми, ты сам попросил, чтобы мы, если что, вправили тебе мозги. После вашей последней встречи, когда ты пришел в полном душевном раздрае, ты усадил нас на этот вот самый диван и взял с нас слово, чтобы, если ты соберешься увидеться с ней опять, мы сказали тебе, что не надо этого делать. И вот мы тебе говорим: Томми, не надо. Тем более что Сейди права: сейчас ты не в том состоянии, чтобы видеться с Индией. Ты посмотри на себя! Налицо состояние полного нестояния.

— На самом деле это она в состоянии полного нестояния, — запальчиво произнес я. — Она только что разбежалась со своим тевтонским дрочилой и пребывает в расстроенных чувствах. Так что вы за меня не волнуйтесь, у меня все под контролем.

В устах человека в полосатой пижаме, с распухшими красными глазами, в окружении сотни использованных носовых платков эта последняя фраза, я так понимаю, прозвучала особенно убедительно.

— Но мы волнуемся, мы очень волнуемся. — Теперь Сейди изображала сестру Гнусен*. — Она расстроена, ей одиноко, и за утешением она обращается к тебе, а ты не можешь послать ее куда подальше, потому что ты добрый и деликатный...

* Сестра Гнусен (Nurse Ratched) — персонаж романа Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки».

— ...и дебил, каких мало, — подсказал Бобби.

— Да, и дебил, каких мало, — повторила Сейди, принимая эстафетную палочку. — Ты пойдешь к ней, тебя переклинит... если что, ты же не устоишь. И что тогда будет?

— Ты ее трахнешь, Томми. — Бобби решил высказаться напрямую.

— Вот именно. — Сейди вновь приняла эстафетную палочку. — Ты ее трахнешь, и в тебе снова проснутся чувства, и ты опять будешь страдать, истерить и злиться на себя, и все снова вернется на круги своя.

— Не встречайся с ней, Томми, — заключил Бобби.

— Ты сам просил, чтобы мы тебя отговорили. Мы тебя любим и переживаем... — сказала Сейди чуть ли не со слезами в голосе. Она нахмурилась и закусила губу.

— И не вздумай с ней трахаться.