Волшебная сказка Томми

26. Брызги искрящейся радости

Она сразу сказала, что все понимает: сейчас у нас не получится нормально поговорить, — но уже завтра я буду в Лондоне, и мы можем встретиться в воскресенье. Она просто хотела, чтобы я это знал. Помню, я еще подумал, как это мило с ее стороны. Она вообще была очень милой по телефону. Сказала, чтобы я ни о чем не беспокоился. Мы замечательно поговорили. То есть говорила в основном она. А я только слушал.

Повесив трубку, я какое-то время сидел, тупо уставившись в одну точку. Просто сидел и потихонечку офигевал. Парень, с которым я был в ту ночь, проснулся и принялся одеваться. У него было классное тело — большое, но крепкое, стройное, подтянутое. И еще — шрам на плече. Память об армии, как он сказал. Интересно, откуда берутся шрамы на плечах у людей, служащих в армии в наше время? Штыковые винтовки, если я не ошибаюсь, давно сняты с вооружения.

— Плохие новости? — спросил он, надевая футболку с надписью «Нью-Йоркская полиция». Да, он был крут и неслаб. Настоящий мужик.

— Э... нет. Наверное, неплохие, — сказал я, пытаясь осмыслить, что сейчас произошло. Но мыслительный процесс проходил очень туго. Было еще слишком рано, и накануне я явно переусердствовал с количеством наркотических препаратов. Я завис, глядя на шрам у него на плече. — Напомни, пожалуйста. Откуда у тебя шрам?

Он приподнял рукав футболки и любовно погладил белый рубец.

— Да был один случай на полигоне, на танковых учениях.

— Ты что, был в танке? — удивился я. Он немного смутился. Видимо, история этого шрама была не настолько доблестной и героической, как ему бы хотелось ее представить.

— На самом деле не в танке, а рядом. Кто-то из новичков накосячил, не справился с управлением, и эта дура поперла прямо на меня. Пришлось отскочить. Я упал и порезался о стекло. — Он прекратил одеваться и теперь отвечал на мои вопросы. Отвечал обстоятельно и терпеливо, чуть ли не вытянувшись по стойке «смирно», хотя ему явно было неловко, как будто его допрашивали на трибунале. За тем исключением, что на трибунал не являются полуголыми, в одной футболке, и член ответчика, открытый взорам, не болтается у него между ног.

— А откуда там, на полигоне, взялось битое стекло? — продолжал я.

Он смутился уже окончательно.

— Да я как раз пил «кока-колу». А когда падал, забыл, что бутылка у меня в руке.

— М-да, и как же тебя угораздило?

— Да, сэр, виноват. — Он улыбнулся вымученной улыбкой. — Мне уже можно одеться, или вам хочется отсосать у меня еще раз?

Я посмотрел на него, на этого могучего мужика в футболке с «Нью-Йоркской полицией», которую он носил вовсе не потому, что действительно служил в полиции, а потому, что знал: все мальчики-геи мечтают о том, чтобы их оприходовал здоровенный дяденька-полицейский, неизменный герой их разнузданно-эротических фантазий. Я посмотрел на него и понял, что он не стебется. Как тот незадачливый глупый солдат, которым он был когда-то, теперь он ждал моих распоряжений. И он подчинится мне беспрекословно, что бы я ни приказал: немедленно приступить к боевым действиям или по-быстрому одеться и двинуть отсюда в порядке передислокации войск.

И меня это вполне устраивало. На самом деле он был никакой не крутой закаленный в боях ветеран, дравшийся врукопашную в какой-нибудь горячей точке, куда его подразделение было направлено для «поддержания мира», как это принято называть. Он даже не был полицейским. Его демобилизовали из армии досрочно, потому что его укусил комар, переносчик какой-то тяжелой инфекции, и он целый месяц пролежал в лазарете и пропустил самую важную часть начальной боевой подготовки. Сейчас он работает в банке в Куинсе. Все, чем он представлялся, — это был просто мираж, мифологизированный образ себя такого, каким, как ему было известно, его хотят видеть другие. И я тоже видел его таким. До тех пор, пока не узнал, что мой идиотский поступок в позапрошлое воскресенье вылился в зарождение новой жизни за тысячи миль отсюда, и не принялся расспрашивать этого человека, причем вовсе не потому, что он был мне хоть сколько-нибудь интересен, а потому что мне надо было хоть чем-то заняться — для того, чтобы справиться с потрясением.

Даже член этого парня теперь казался другим. Раньше это было грозное оружие, большое, тяжелое, мощное, предназначенное для того, чтобы выстоять в самом жестоком и беспощадном бою с неизвестным противником, что-то могучее, упругое, надежное, несокрушимое, что-то такое, что восхищает всех маленьких мальчиков и будит жгучую зависть в мальчиках постарше. А теперь это был просто продолговатый комочек чего-то, не слишком приглядного и симпатичного, с виду более пригодный к тому, чтобы забивать этим гвозди, нежели к тому, чтобы совать это мне в рот.

— Одевайся, солдат, — сказал я. — Одевайся.

Блин. Я буду папой! Конечно, тут еще предстоит многое обсудить и о многом подумать, но сейчас меня мало волнуют детали. Даже Индия сказала, чтобы я ни о чем не беспокоился. И потом, как-то не хочется задумываться о деталях, когда ты весь захвачен сокрушительным изумлением перед чудом, что ты сотворил новую жизнь. Я буду папой! Это действительно потрясающе. Неужели такое бывает?! Как посреди всего этого дерьма может случиться что-то настолько красивое, чистое и волшебное?!

Я напевал, стоя под душем. Мысли неслись, обгоняя друг друга. Уже вытираясь, я спел еще один куплет в честь ребенка, моего ребенка. Теперь мои мысли устремились в будущее. Я уже составлял мысленный семейный фотоальбом, перелистывая страницу за страницей. Вот я выхожу из роддома, держа на руках улыбающегося счастливого малыша, вот я купаю его в первый раз, вот он в крестильной купели, вот на лошадке-качалке, вот он делает первый шаг, идет в школу, в первый раз в первый класс, вот он выиграл соревнования по бегу в мешках, вот учится играть на гитаре, ну или на чем он там будет играть. Я мчался сквозь образы будущего. Но это действительно были лишь образы, тщательно обработанные на предмет устранения дефектов, как фотографии в Photoshop’e. И больше всего меня насторожило, что на снимках из этого умозрительного фотоальбома не было Индии. Вообще нигде. Даже в роддоме. Хотя, может быть, Индия фотографировала. Да, наверное.

Это было так странно — получить от судьбы такой царский подарок. Исполнение самой заветной мечты. Я мечтал о ребенке, и вот я стал папой! Причем я стал папой еще две недели назад и даже об этом не знал. Это действительно чудо. И огромная радость. Но, с другой стороны, как же горько и грустно, что буквально с момента зачатия этого чуда его отец был таким бесхарактерным распиздяем, не способным справляться с суровой реальностью жизни и поэтому ищущим забвения в саморазрушительных удовольствиях, сексуальных безумствах и наркотическом угаре. Да, это по-настоящему грустно. Пора принять экстази.

Мне хотелось немедленно позвонить Сейди с Бобби и Чарли с Финном. Это же здорово, что скоро у Финна появится маленький братик или сестренка! Они будут вместе играть, им вдвоем будет не скучно, а когда мелкий чуть-чуть подрастет, и станет играть на площадке с другими детьми, и кто-то попробует его обидеть, Финн заступится за него и не даст в обиду.

Но я не мог никому позвонить, потому что это был секрет. Наша с Индией маленькая тайна. Она попросила ничего никому не рассказывать, пока мы не поговорим в воскресенье. Но я все равно бы не стал никому ничего говорить, потому что само существование этого ребенка было свидетельством моей лжи. Да, мой ребенок был ложью. Но он получился из красоты и любви, и только это имело значение. И у него в жизни будет много любви и красоты. Он сам будет любовью и красотой. Мне уже вставило от ешки, и я ехал в такси на работу. В лифте у меня слегка закружилась голова, но потом все прошло. Я буду папой!

Настрой на работу, естественно, был никакой. Я танцевал, напевал, обнимал всех и каждого, и когда меня спрашивали, это я так радуюсь потому, что завтра еду домой, я отвечал, нет, я узнал одну очень хорошую новость, только это секрет, и поэтому я ничего не скажу.

Это секрет, самый лучший секрет на свете.

В конце рабочего дня руководство журнала преставилось шампанским. Они были просто в восторге от снимков, сделанных Джулианом, что, в свою очередь, очень обрадовало Джулиана. Для него это была большая работа, и теперь можно было рассчитывать, что подобных серьезных заказов станет значительно больше. Я был рад за него. По-настоящему рад. Джулиан — очень хороший. Он заслужил право на то, чтобы быть счастливым.

В тот день я съел целых три ешки.

Мы пили шампанское, болтали, смеялись. Я поставил хороший диск с танцевальной музыкой и уговорил народ потанцевать (кстати сказать, люди, которые работали с нами в студии — визажисты, стилисты и парикмахеры, — они все были классные, все до единого). Даже Джулиан решил поучаствовать. Он танцевал очень забавно, как будто подпрыгивал на невидимом батуте и потешно взмахивал руками при каждом прыжке. Это было так мило, и я проникся к нему всей душой. Джулиан — он действительно славный.

Потом мы собрали аппаратуру и вернулись в отель. Мне хотелось танцевать еще. Меня уже не распирало, как в самом начале, когда я еле держался, чтобы не выболтать свой секрет всем и каждому. Я поместил эту тайну в потайной уголок сознания, куда постоянно заглядывал и улыбался. Мне было так радостно и хорошо. Время было совсем еще детское, девять вечера, до открытия больших клубов оставалось как минимум два часа, но я не мог столько ждать. Я принял душ — видите, я теперь даже душ принимаю с большим удовольствием, кто бы мог подумать?! — и отправился в один замечательный барчик в Челси, где есть танцпол и маленькая сцена, и на ней иногда выступают мальчики-танцоры. Сверху их поливают водой из душа, и они танцуют все мокрые, а потом переодеваются в сухую одежду и возвращаются в зал разносить напитки. Получается очень весело. Я пришел просто потанцевать. Я общался с приятным народом, и поскольку видел этих людей в первый и последний раз в жизни, то мог ответить им правду, когда меня спрашивали, почему я такой счастливый.

— Я буду папой! — говорил я, сияя улыбкой.

— Ты будешь папой и ходишь в «Брызги»? — уточнил один мальчик, неразговорчивый, но симпатичный.

— Этот бар называется «Брызги»? Ага, понятно. Душ над сценой, и все дела. Классное название, мне нравится. Да, я буду папой. Правда фантастика?!

— Ага, — сказал он. — Прошу прощения, мне надо в сортир.

И больше я его не видел. Но мне было плевать! Вот что самое классное: мне было плевать! Даже если я завтра умру, я умру не совсем. От меня все равно что-то останется. Потому что я буду папой.

— Хочешь кокса? — спросил я кого-то из мальчиков. Их было так много, и все стали вдруг на одно лицо.

— Конечно, хочу, — сказал он, и мы двинулись в сторону туалетов.

— Я буду папой! — выкрикнул я в порыве безудержной радости и изумления.

— Ладно, папа. Как скажешь.